– И что там? – спросила Диана.
– Эпилептик.
– Так ты подписал, – скривился Паша.
– А что было делать? – рявкнул Вадим. – Когда меня просит ваш главврач Олег Данилович, давит главврач ПНД Самойлов, а заодно и сам мэр звонит и говорит, что очень надо. Я хоть лечить этого малолетнего идиота взялся, чтобы он не разбился при первом же мигании стоп-сигнала от впереди идущей машины. И всё было бы нормально, если бы этот дурак не бросил принимать лекарства, мол, побочки ему не нравятся, силы мужской нет, как раньше.
Вадим перевёл дух. И Паша, и Диана, и я сидели молча, слушали и даже не знали, что сказать.
– Как я понял, он по Театральному проспекту ехал. А там, как раз с той стороны, где остановка, тополя плотно по обочине высажены. И ни одного здания. Ясно?
– Нет, – мотнул головой Павел.
– Тополя, равномерно, в ряд, солнце за ними, высокая скорость машины.
– Блядство, – выругался я. – Стробоскоп.
– Точно, – ткнул в меня пальцем Деменко. – Он, видимо, уставился на обочину – кто его знает, почему, – мелькающий свет его и накрыл, прямо за рулём, хрен знает на какой скорости. Всё остальное и так известно.
– А что они от тебя хотят? – спросила Диана.
– Да чтобы я приехал к мэрии и утихомирил толпу. Мэр думает, что если врач подтвердит, что его отпрыск эпилептик, это чуть снизит накал.
– Сомневаюсь, – заметил я. – Скорее, отвернут голову врачу за то, что подписал справку. А потом и за мэром пойдут.
– Второе – пусть. А первое меня не устраивает, – мрачно усмехнулся Вадим. – Тем более я предупреждал их, что этим рано или поздно закончится. Но дитё сказало, что хочет крутую машинку и права, – а как мэр может отказать родному сыну. Угроза-то не ему будет, а тем, кто по тротуарам ходит, – внедорожник хорошо защищён. Вот и получили вполне предсказуемый результат.
– А если бы ты упёрся? – спросила Диана, пряча глаза.
– Пытался чуток, – нехорошо усмехнулся Вадим. – Сказали, что работу мне будет трудно в этом городе найти.
– Извини, – прошептала Диана. – Получается, что и твоя вина… Как ты теперь?
– Работать буду, – буркнул Вадим и резко поднялся с дивана. – Спасибо за кофе и коньяк. Пойду прогуляюсь, пациентов гляну.
Более не оборачиваясь, Вадим вышел из ординаторской. Чуть помявшись, вслед за ним ушёл и Паша, сказав, что пора работничкам втык устраивать запланированный.
Диана грустно посмотрела на меня:
– Я же не хотела Вадима обижать…
– Он не обиделся, – успокоил я её. – Просто хочет побыть немного тет-а-тет с самим собой. Любой бы на его месте так отреагировал. Всё будет хорошо.
Хотя я сам в этом совсем не уверен. Но не дёргать же Диану моими сомнениями. И так вчера, кажется, Машку перепугал психами из-за разговора с Иоанном. Самому бы ещё понять, как относиться к прогнозам священника.
Я задумчиво осмотрел стол, где живописно расположились документы, истории болезни и прочая повседневная макулатура.
– Пойду я, – грустно сказала Диана. – Ты бумажками займёшься?
– А что ещё остаётся?
– Помочь тебе?
– Да иди домой уже – видно же, что на ногах еле держишься. Ты и так сутки отдежурила. Выспись хоть немного – кто его знает, сколько нам работы подкинет человеческая глупость в ближайшие дни.
Диана подозрительно посмотрела на меня:
– Ты как-то странно это сказал. Что-то знаешь?
Я в который раз поразился особому женскому чутью – подсознание у прекрасной половины рода человеческого умеет обрабатывать массивы информации прямо на ходу. Впору уже бояться так называемой женской интуиции.
– Нет, Диана, просто ты устала, – ласково ответил я, провожая коллегу до двери ординаторской. – Мне самому после дежурства разное чудится, тревожность взвинчивается до предела.
– Наверно, – вздохнула Диана и помотала головой. – Знаешь, Иван, мне в последнее время кажется, что будет только хуже. Не знаю, почему и как, но мне страшно. Я просто истеричка, да?
– Нет, Ди, – я дружески коснулся её руки. – Ты просто устала. Иди домой, выспись – и всё будет хорошо.
Диана слабо улыбнулась и, опустив голову, вышла в коридор. Я, глядя ей вслед, заметил, что рукав белой кофточки на локте испачкан чернилами. Странно такое увидеть на аккуратистке и моднице Диане. Тревога ломает даже быстрее, чем усталость. Сдаёт коллега – устала и, самое главное, боится. Сама не зная чего.
А вот я, кажется, знал.
В конце концов, такая версия ничем не хуже и не лучше прочих. Хотя бы объясняет всё.
Жаль, надежды не даёт.
Вздохнув, я уселся за бумаги. И не поднимал головы часа два. По себе знаю, нельзя отвлекаться, когда занимаешься тупой, надоедливой бумажной работой. А иначе хитрое подсознание мигом напридумывает поводов, чтобы не заниматься неприятной деятельностью. И тогда будут пробежки до автомата с кофе каждые полчаса, перекуры через десять-пятнадцать минут. И каторжная работа, которую можно было бы сделать за два-три часа, растянется на весь день.
Я как раз дописывал последнюю историю болезни, когда во врачебные чертоги вторглась орда варваров. В авангарде уверенно двигалась увесистая мадам предбальзаковского возраста. Яркий макияж, который больше бы подошёл малолетке-пэтэушнице, выглядел по-настоящему боевой раскраской. И, судя по сжатым в тонкую линию губам, мадам к бою была готова. За руку она тащила тщедушного мужичка в джинсовом костюме и нелепой камуфляжной бейсболке – бегающие глаза мужика лучше всего характеризовали его горячее желание идти в бой во главе атакующего клина.
Остальная орда набивалась в ординаторскую постепенно – с пыхтением и лёгким матерком из задних рядов. По лёгким прикидкам, комнатушку заполонили чуть больше двух десятков папуасов. Даже в самые развесёлые дни рождения здесь не собиралось столько народа. Стены кабинета поднатужились, заскрипели, но выдержали стихийный митинг. Как только за атакующими колоннами захлопнулась дверь, ординаторскую затопил неповторимый запах автобусов и маршруток – капелька дешёвого дезодоранта, пара флаконов не менее дешёвой туалетной воды и несколько литров крепкого пролетарского пота.
Я задумчиво осматривал посетителей. То, что они завалились не для благодарности, и так понятно – люди в толпу сбиваются только тогда, когда необходимо разделить общую вину или ответственность на всех. Когда в одиночку боязно, тогда включаются стайные инстинкты.
– Слушаю вас, – прервал я затянувшееся молчание.
Суровая мадам дёрнула рукой – и вперёд вылетел её кавалер. От неожиданности он несколько раз открыл и закрыл рот, просипел что-то и попробовал слинять вбок. Но раскрашенная женщина не дала ему такой возможности – толкнула в спину и громким шёпотом приказала:
– Говори!
– А чего я-то, сама-то… – пробормотал мужичок, снимая бейсболку за козырёк и оглаживая редкую поросль на голове.
– Говори, я сказала, – уже сурово повторила матрона.
Толпа забурлила в задних рядах, и, уверенно отпихивая плечом преграды, на свет выбрался мрачный, полноватый мужик с крепкими, узловатыми руками. Серая рубашка его явно находилась в сложных отношениях с утюгом, потому демонстрировала участки различной степени помятости. Брюки примерно так же дружили со стиральной машиной. Зато на ногах красовались ослепительно белые кроссовки. Протянув руку в мою сторону, мужик выставил вперёд указательный палец с грязным, обкусанным ногтем и хрипло спросил:
– Ты, б…, тут командуешь?
– Вам главврач нужен или заведующий отделением? – переспросил я.
– Ну, б…, я это и сказал, – мужик нетерпеливо резанул воздух ребром ладони.
– Так кто именно?
– А ты, б…, кто?
– Я заведующий отделением хирургии Иван Игоревич Корнилов.
– Сойдёшь, – уверенно заявил мужик. Глянул на женщину и мужчину, которые только что возглавляли атаку. – Пока, б…, вас дождёшься… Интеллигенты еб…
Подтянул к себе стул и уселся в отдалении от моего стола, положив ногу на ногу. Довольно оглядел белоснежные кроссовки и, одобрительно крякнув, приступил:
– Меня зовут Петро. Не буду тянуть. Доктор, у тебя наши родные умерли. Нехорошо, б…, доктор.
– Согласен. Нехорошо, – кивнул я. – Смерть – это вообще плохо.
– А могли бы быть живы! – напористо заявил мужик.
– Да? Эвона как, – я удивлённо поднял брови. Куда они клонят, в принципе понятно уже, но спектакль нужно отыграть до конца. – Не знал, не знал.
– Ты, б…, не выдрючивайся, – грохотнул Петро. Видимо, он некими структурами мозга уловил, что моя вежливость происходит совсем не из уважения к нему. – Деньги, б…, давай.
– Какие деньги? – спросил я, чуть приоткрывая ящик стола.
– А за моральный ущерб! – взвизгнула раскрашенная авангардная матрона. Я даже на мгновение задумался, что в таком определении есть некий китч. Авангардная женщина.
– Во! Слышишь, б…, что народ говорит! А народ всегда прав, – Петро-парламентарий солидно поднял вверх палец.
– Ну-ну, – пробормотал я. – Vox populi, vox dei[28].
– Чегой? – насупился мой оппонент.
– Слышал о таком, говорю. Ещё древние римляне утверждали…
– Вот! – прервал меня мужик. – Даже римляне, б…, всё понимали. Давай деньги! – неожиданно повторил он и медленно поднялся со стула. Наверное, он думал, что это выглядит угрожающе. Но мной овладело совсем другое чувство – брезгливость.
– Дай миллион, ну дай миллион, ну чего тебе стоит… – пробормотал я под нос и уже чуть громче. – Ваша фамилия, случаем, не Паниковский?
– Нет, б…, – не ожидавший такого вопроса Петро даже немного пошатнулся. – А кто, б…, этот Паниковский?
– Да так, видный борец с олигархами, сын Петра Петровича Шмидта, революционер.
– Как Ленин? – кто-то брякнул из толпы.
– Круче, – ответил я и уставился на парламентёра в белых кроссовках. – И?
– Деньги давай! – тупо повторил мужик.
– Так, я вижу, переговоры зашли в тупик. За что и почему я должен кому-то платить деньги?
– Родные умерли, – обвиняюще заявил мой собеседник. – А могли бы жить. Если бы вы…