Я резко оборвал его:
– Что мы?
Уже другой голос из толпы заявил:
– Что вы? Почему ты живой тут сидишь, а наши родные в земле? Всё из-за вас, врачей… – голос набрал истеричные обертоны. – Вы эту заразу, небось, и притащили! А теперь из себя монашек строите?
– А ну, цыц, б…! – рявкнул суровый любитель второй буквы алфавита.
– Сам заткнись! – вперёд выбралась строго одетая, худощавая женщина лет сорока с красноватыми от слёз глазами. Она поправила воротничок строгого тёмно-синего офисного пиджачка, нервно хрустнула пальцами. И, обвиняюще выставив на меня длинный акриловый ноготь, продолжила:
– Вы должны были спасти наших родных. А вместо этого занимались чёрт-те чем.
– С чего вы взяли? – её напор оказался таким неожиданным, что я против воли стал защищаться.
– С того, что вы живы, а мой муж нет. Вы даже не заболели. Значит, сбежали, когда запахло жареным. А должны были спасать людей.
– Кому я должен? Вам, что ли? – мрачно поинтересовался я.
– Вашим пациентам. А если не хватило ума и желания их спасать, то должны нам выплатить деньги за моральный ущерб. Ни чести, ни совести у вас нет. Забыли, что клятву давали?
– Кому и какую? – устало спросил я.
– Клятву Гиппократа! – привела женщина самый главный довод.
Зря она так.
Не знаю, как другие, но меня можно мгновенно вывести из себя всего тремя вещами. Первое напополам со вторым – педофилы и так называемые «духовные акушерки». Третье – упоминание по поводу и без клятвы Гиппократа. Бедный древнегреческий врач – где бы он ни был захоронен, наверное, уже котлован вырыл, вертясь от постоянных упоминаний. Самое смешное, что сама эта клятва написана не им, а одним из учеников и последователей в память об учителе. Да и смысл её совсем не годен для современного мира. Даже в Средние века актуальность клятвы оказывалась под большим вопросом. Что уж сейчас.
– Я клятву Гиппократа не давал… – потихоньку заводясь, начал я.
Но женщина не дала мне продолжить:
– Давали! Все врачи дают! Забыли уже небось – только клятвы своему кошельку и помните! Убийцы вы все. Вы из клятвы Гиппократа и слова-то не помните. Только и умеете, что больных обдирать.
Толпа одобрительно зашумела. Выступление женщины получило больший успех, чем заевшая пластинка мужика в помятой рубахе.
– Отчего же, помню, – пожал плечами я. Давным-давно, ещё в студенческой жизни я выучил клятву. Причин было несколько – и казалось занятным знать с первой буквы по последнюю, и девушек-медичек удивлять приятно, и просто самого себя на слабо взял.
Чеканные латинские слова сухо падали в мгновенно притихшую аудиторию, как будто я какое-то заклинание читал:
– Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citans, mepte viribus et judicio meo hos jusjurandum et hanc stipulationem plene praestaturum. Ilium nempe parentum meorum loco habiturum spondeo, qui me artem istam docuit, eique alimenta impertirurum, et quibuscunque opus habuerit, suppeditaturum. Victus etiam rationem pro virili et ingenio meo aegris salutarem praescripturum a pemiciosa vero et improba eosdem prohibiturum…
Челюсти оппонентов потихоньку отвисали, а глаза стекленели. В сугубо психологической терминологии с подачи Леона Фестингера такое состояние называется когнитивный диссонанс. Это как если ты поймал ежа, а он тебе молвит человечьим голосом доказательство теоремы Ферма.
…Nullius praeterea precibus adductus, mortiferum medicamentum cuique propinabo, neque huius rei consilium dabo. Caste et sancte colam et artem meam. Quaecumque vero in vita hominum sive medicinam factitans, sive non, vel videro, vel audivero, quae in vulgus efferre non decet, ea reticebo non secus atque arcana fidei meae commissa. Quod si igitur hocce jusjurandum fideliter servem, neque violem, contingat et prospero successu tarn in vita, quam in arte mea fruar et gloriam immortalem gentium consequar. Sine autem id transgrediar et pejerem contraria hisce mihi eveniam.[29]
Посмотрел на притихшую толпу:
– А теперь давайте разбираться, кому и что я должен. Первое, – я загнул палец. – Клятва говорит об обязательствах перед учителями, коллегами и учениками. Мне кажется, вы не относитесь ни к одной категории. Не так ли?
– Это не важно… – попробовала меня перебить женщина.
– Второе, – я демонстративно загнул ещё один палец. – В клятве говорится, что я обязан лечить сообразно с моими силами и пониманием. Именно так всё и было в случае с вашими родными. Все силы и все знания мои коллеги приложили. Я аналогично. Все без остатка.
Пресёк попытку возразить взмахом руки:
– Третье. Клятва запрещает эвтаназию. Не наш случай, правда? Четвёртое, отказ от абортивного пессария. Инструмент такой своеобразный – вы не видели, и ладушки. Пятое, клятва запрещает заводить романы с пациентами. Вроде замечен не был, не нарушал, не привлекался. Шестое, седьмое, восьмое: в клятве говорится о необходимости хранить врачебную тайну, жить без грехов, не заниматься лечением мочекаменной болезни. С последним не соглашусь – как раз дело хирурга.
Я подпёр подбородок левой рукой, правой копаясь во внутренностях ящика стола.
– Но, самое главное, клятву Гиппократа я не давал. И никто из моих коллег. А вот клятву российского врача – да. И клятву эту я не нарушил ни разу. Так что мне не стыдно. Ни. За. Что, – чётко выделяя слова, закончил я.
– Спасибо за лекцию, – саркастично заметила женщина. – Но нас это мало интересует. Вы не спасли наших родных. Вы обрекли на смерть наших кормильцев и детей. И потому вы должны нам денег.
– Доктор, не юли, – сделал шаг вперёд Петро. – Давай полюбовно разойдёмся. Твоя больница отдаст нам деньги. А мы тебя не тронем, даже в прокуратуру не обратимся. Лады?
– Нелады, – покачал я головой. – Никаких денег вы не получите. Ни от меня, ни от больницы, ни от одного медработника в этих стенах. Это моё последнее слово. Другого не будет.
– Ты чо, оборзел, сука? – мужик протянул руку, чтобы ухватить меня за халат. Но уткнулся носом в то, что я вытащил из ящика стола. Толпа синхронно качнулась назад – первые ряды разглядели, что холодной тяжестью металла оттягивает мне руку. Серебристый пистолет уткнулся стволом в лоб быдловатого мужичка. Я щёлкнул предохранителем, затем плавно взвёл курок.
Мужик в белых кроссовках прохрипел:
– Эй, доктор, ты чего, б…?
– Что вы делаете? – завизжала женщина в офисном костюме. Около выхода тоже забубнили. Кто-то даже заблаговременно решил свалить.
– Что? – пожал плечами я, прицеливаясь Петру в переносицу. – Ко мне вваливается толпа незнакомых мне людей, шантажирует, угрожает. И я сейчас защищаю свою жизнь, а заодно честь врача. Всё просто.
– Тебя, б…, посадят, – неуверенно возразил Петро.
– Быть может. Но пока что выметайтесь, – я перевёл прицел на грудную клетку оппонента. – Вон, я сказал!
– Он не посмеет! – пронзительно крикнула женщина. – Мужчины, что вы стоите?
– Вон! – повторил я.
– Зассышь, б…, – набычился Петро и сделал шаг ко мне.
– Зря, – холодно сказал я.
И спустил курок.
Грохот упавшего тела удивил, наверное, не только коллег этажом ниже, но даже реаниматологов.
Мадам в офисном прикиде пронзительно визжала. Авангардная дама повисла на своём кавалере, который еле держался под весом любимой туши. Остальные делегаты активно выламывались через дверь.
Хоть бы не вынесли – мелькнула мысль. А то придётся звать плотника.
Я любовно погладил пистолет. Достал из ящика пачку сигарет, вытянул одну и неспешно прикурил её от длинного язычка пламени, вырвавшегося из дула. Курю редко, сейчас вообще никакого желания нет, но от небольшой театральщины отказаться не смог. Отличный подарок – практически не отличимая от настоящего пистолета зажигалка. Вроде бы игрушка – а вон какой эффект. Обещал же показать этот вот подарок пациента Паше, да забыл. Хорошо, что сам вспомнил в нужный момент. Не дело боевым оружием размахивать, а то и вправду натравят ментов.
Визг стих. Женщина остановившимся взглядом смотрела на меня, задумчиво раскуривавшего сигарету.
– Заберите тело, – жёстко сказал я. – И выметайтесь.
– Вы… вы… – женщина не могла найти слова.
– Я заведующий отделением. Считайте, что капитан этого корабля. И буду делать всё что угодно для защиты отделения и людей, работающих в нём.
– Мы будем жаловаться…
Я прервал её.
– Кому угодно, куда угодно и как угодно.
Обвёл взглядом растерянную толпу и резко закончил:
– Пошли вон! Пока я настоящее оружие не достал.
Удивительно, но поверили. Практически через минуту никого в ординаторской не осталось. Даже тело боевого мужика, так и не очнувшегося от обморока, унесли. Н-да, правду говорят, чем крупнее жаба, тем громче квакает, но вот жабой от этого быть не перестаёт.
Чтобы чуть отвлечься, я включил телевизор. И сразу же пожалел об этом. По местному каналу гнали горячие новости. Первое, что я увидел, – это пылающее здание мэрии, несколько тел на мостовой, осколки стекла на тротуаре и одиноко лежащая омоновская каска.
– …штурм мэрии. Силы ОМОНа оказались не готовы к нападению толпы. Толчком к началу безумия стало выступление врача-психиатра на ступенях здания. Специалист объяснил, что сын мэра попал в аварию из-за тяжёлой болезни. Но это нисколько не успокоило митингующих – лозунги с требованиями выдать сына мэра зазвучали с ещё большей силой. Тогда администрация города дала приказ ОМОНу вытеснить людей с площади. Практически через несколько секунд в строй ОМОНа полетели бутылки и камни, а следом толпа просто смела барьер, – журналистка запнулась. Похоже, что девушка была на грани нервного срыва. – Это ужасно. Из окон администрации выбрасывали тела чиновников, затем здание подожгли. Врача забили ногами прямо на лестнице перед входом…
Я выключил зомбоящик и ухватился за телефон. Надо звонить Вадиму – надеюсь, это не он оказался на ступенях мэрии. А то вдруг хватило дурости всё же поехать в пекло.