Почти в самом зените быстро летела очень яркая звёздочка – намного быстрее, чем движение планет, почти на уровне скорости самолёта, только без красных искорок сигнальных маяков.
Вадим безмолвно стоял рядом со мной. Разговаривать не хотелось. Не потому, что не было тем для разговора. А просто не хотелось нарушать тишину и странное спокойствие, накатившее, видимо, не только на меня, но и на психиатра. То ли так на нас коньяк подействовал, то ли просто нервы сдали после столь весёлого вечера.
Вадим первым нарушил молчание:
– Глянь-ка, – кивнул на яркую звезду. – А все боялись, что на нас упадёт. Как обычно, сеть распространения информации ОБС дала сбой.
– Что упадёт? – не понял я.
– Международная станция, – мрачно ответил Вадим. – А что это, по-твоему, летит так весело и ярко?
– Думаешь, она?
– Уверен. Больше нечему – такому яркому, да с такой скоростью.
– Плохой знак.
– Ага, – Вадим провёл пальцем по стеклу, дохнул и дочертил перпендикулярную полоску. – Вот такой вот крестик на привычном мире и получается. Всё сыпется, всё падает.
– Хм, – тут я заметил нечто странное почти на горизонте. – Вадим, видишь полосы?
Далеко-далеко, совсем чуть-чуть выше силуэтов домов в небе величаво проплывали светящиеся зелёные и розовые ленты.
– Вижу, – недоумённо ответил Деменко. – Даже не знаю, что это. Но меня не радует эта иллюминация.
– Да меня тоже, – угрюмо ответил я. – Что-то в последнее время, что ни случается, всё предвещает задницу.
Стук, стук, звяк…
Вновь возник тот самый, пробирающий до глубины души, звук каблучков на улице.
– Снова, блин, – свистящим шёпотом сказал Вадим.
Мы, не сговариваясь, осторожно встали на цыпочки и выглянули как можно дальше сквозь хрупкую защиту стекла. Уже можно было разглядеть, что творится на дороге и во дворе. С пятнадцатого этажа плохо различались детали в полутьме. Но под самими фонарями уже можно было разглядеть, что там происходит. Звук опять начал нарастать, вызывая внутри инстинктивное желание забиться в угол, только чтобы неведомое не заметило, прошло мимо.
– Иван, глянь, – Деменко указал на зыбкое свечение, выбивающееся из кустов чуть в стороне от подъезда. Рядом с бордюром лежала женщина в светлом строгом костюме, одна нога всё ещё оставалась обутой, а вторая вывернулась босой пяткой наружу. Рядом лежала белая туфелька. Удивительно, но я с такой высоты увидел всё чётко-чётко в ярком свете стоящего рядом уличного фонаря.
И оттуда, где пряталась кисть руки, из-под низких ветвей кустарника ритмично, в такт стуку каблучков вспыхивало синевато-белое сияние.
– М-мать, – Вадим облегчённо засмеялся. – Это же просто звонок мобильного. А я перепугался! Пойду женщин успокою.
И я остался на кухне один. Глянул с высоты на мерцающее сияние в кустах. И настойчиво стал названивать Машке.
Молчание в телефоне.
Ещё одна попытка.
Длинный гудок. Сорвалось.
И ещё раз.
Короткие гудки.
Снова. Снова. Снова.
Если работает тот телефон, должен работать и мой. Или там симка другого оператора? В любом случае мне нужно знать, как там Машка, жива ли она. Сейчас это самое важное – всё остальное мелочь. Прав отец. Как всегда, прав.
Не знаю, на какой попытке телефон отозвался длинными гудками.
Я замер.
Молясь, упрашивая, матерясь.
Надеясь, что гудки прервутся голосом, а не тишиной.
Глава 10
Пафосные аккорды имперского марша отзывались головной болью. Лорд Вейдер нависал, глядя сверху вниз, – впрочем, учитывая мой рост, по-другому бы и не вышло.
– То be, or not to be: that is the question, – заявил он, уставив на меня указательный палец.
Я пожала плечами:
– Whether ‘tis nobler in the mind to suffer…
Сейчас уже и не вспомнить, зачем я в незапамятные времена выучила этот монолог – причём именно на английском. А зачем Ив когда-то вызубрил клятву Гиппократа на латыни? Производить впечатление недюжинной эрудицией, для чего же ещё. Воистину, тщеславие – любимейший из грехов.
– The slings and arrows of outrageous fortune.
С девушками у Ива срабатывало безотказно, но вряд ли Вейдер интересуется симпатичными судмедэкспертами. Так что вся надежда на хорошую память.
– Or to take arms against a sea of troubles[31]… – я сбилась. Забыла, чтоб его. Что-то там было про «То die: to sleep[32]…» – но это дальше, а до того?
Бейдер чуть качнулся вперёд, я запаниковала.
– And… well[33]… – а, чёрт с ним! – Сразить их противоборством. Умереть – уснуть и только, и…
– Незачёт, – перебил тёмный лорд на чистейшем русском. Невидимые пальцы сомкнулись на горле, в глазах заплясали мушки, и я осела на пол, отчаянно пытаясь протащить воздух в лёгкие. Какой идиот первым придумал, что смерть от удушья легка и приятна? Сколько там времени проходит от начала до потери сознания – несколько минут? Вечность? Потом и этой мысли не осталось – только всепоглощающий страх.
– And by opposing end them, – сказал Вейдер, отпуская захват.
Я закашлялась, попыталась что-то каркнуть…
– То die: to sleep; No more[34], – отчеканил он. Горло снова сдавило, я бессмысленно рванула ворот…
И пришла в себя. Рядом истерически заливался мобильник. Сменила мелодию на свою шею, это ж надо такой красивый кошмар получить! Ив.
– Да.
Голоса не было. Сипение, которому бы позавидовал Вейдер, голосом назвать трудно – это точно.
– Маша? Кто это?
Говорить больно, дышать… Воздух словно превратился в наждак. Я зашлась в кашле – теперь уже в реальности.
– Кто это? – муж почти кричал. – Машка, ты?
– Я.
– Что с голосом?
Угадай с трёх раз, блин. Что будет с голосом при остром токсическом ларинготрахеите?
– Всё, Маш, понял. Ты жива – с остальным разберёмся. Давай по смс.
Я кивнула, как будто муж мог меня видеть, отключила связь.
«Где ты?» – пиликнул телефон.
«Всё там же».
«У нас облако, кажется, сдуло. У тебя?»
А чёрт его знает. Запаха я не чувствовала – но это не говорило ровно ни о чём. Я могла просто «принюхаться» – или рецепторы сдохли вместе со слизистой.
«Не знаю, погоди, с крыши посмотрю».
Кашляя и чертыхаясь на чём свет стоит, я выбралась через слуховое окно, глянула поверх крыш. Смотреть вниз не хотелось совершенно. Солнце ещё не слишком высоко, и в глубине двора полумрак – но всё равно приятного мало.
«Облака не видно, какая концентрация – хз».
Снимать намордник и проверять, сразу окочурюсь или сперва подрыгаюсь, не хотелось. Я плеснула на повязку остатки жидкости из бутылки. Когда по радио сказали об аварии, под рукой из всех возможных антидотов оказалась только кальцинированная сода из арсенала уборщицы. С кожей лица придётся проститься – но это лучше, чем навсегда распрощаться с лёгкими. Впрочем, одно другому не помешает…
«Что-то изменится – дай знать. Я тоже отпишусь, если что».
«ОК».
Я растянулась на крыше, уставившись в небо, пыльные стены чердака успели осточертеть – неудивительно, за прошедшие почти сутки. Голода я не ощущала, а вот пить хотелось безумно. Когда радио вдруг разразилось сигналом тревоги, времени на то, чтобы запастись водой и продуктами, не было. Хорошо хоть посетителей в морге оказалось не много. Кто-то, похоже, решил, что мёртвые подождут, а вот живым необходимо высказать своё, разумеется, ценное мнение на стихийном митинге. Другие, судя по всему, решили, что когда город бурлит, лучше всего запереться дома и не высовывать нос на улицу до тех пор, пока та снова не станет безопасной. Будь я поумнее, поступила бы так же. И когда бабахнула ёмкость с хлором, или что там случилось на самом деле – закрыла бы дома пластиковые окна и двойные двери, заткнула вентиляцию и в ус не дула. Судя по тому, что я помнила с «военки», наш дом в зону заражения попадал, но далеко не в эпицентр, да и восьмой этаж есть восьмой этаж. А так… Успела дать столпившимся во дворе людям ветошь, приказала быстро намочить – благо, воды в секционном зале хоть залейся, – закрыть рот и нос и двигаться перпендикулярно направлению ветра. Повторять несколько раз и следить, насколько точно выполнили указания, не стала. Не до того, да и не нанималась я в пастыри. Успела прихватить из каморки уборщицы пластиковую полторашку с пригоршней кальцинированной соды, заполнив её водой, сунуть в сумку уличную одежду – на то, чтобы переодеться, времени уже не оставалось, – положить туда же пистолет из ящика стола и взять оттуда же защитные очки. Не герметичные, но всё лучше, чем ничего. То, что покидать зону заражения надо спокойным шагом, а не улепётывать, точно зайцу, я вспомнила, только когда перестало хватать воздуха. Мокрая ткань едва-едва позволяла дышать, а уж на бегу… Пришлось остановиться. Вокруг мельтешили люди, запах сквозь маску не ощущался, дымки не было, и я рискнула сдёрнуть намордник, чтобы отдышаться. Расплата оказалась мгновенной – острый, удушающий запах хлора, выкрутивший лёгкие кашель. Я прижала ткань к лицу, кое-как отдышалась – кашель вроде бы отступил, – и пошла прочь так быстро, насколько позволяло дыхание. Вокруг по-прежнему бестолково метались люди, дорогу заполнила бесконечная пробка – и откуда только в этом районе взялось столько машин в разгар рабочего дня. Какой-то умник на полной скорости вырулил на тротуар, и я едва успела выскочить из-под колес. Кто-то, похоже, оказался не таким шустрым, но никто даже не оглянулся. Я тоже не стала. Мерзко. Стыдно. Но не смогла себя заставить остановиться. Кто-то уже сползал на асфальт, паника вокруг сводила с ума. И на то, чтобы не завизжать и не броситься прочь, не разбирая дороги, уходили все силы. Наконец, деревянные дома вокруг закончились, выросли пятиэтажки. По земле тянулся желтоватый дымок, глаза пощипывало, и было очевидно – дойти до края облака я не успею, для этого нужен час хорошего бега или два часа идти в приличном темпе. Оставалось только попытаться забраться повыше.