– Нормально, – сказал Ив.
Даже если кто-то и успел увидеть импровизированный стриптиз, мне на это было наплевать.
– Сознание теряла?
Я пожала плечами.
– А кто знает?
– Так…
– Сказал же – молчи, если не хочешь совсем без голоса остаться. Немая женщина, может, и счастье во плоти, но мне такого счастья даром не надо. Телефон тебе на что?
Я хмыкнула и открыла окно набора СМС.
– Понял, – сказал муж, глянув на экран. – Значит, будем исходить из худшего.
Готова поспорить, он тоже сейчас просчитывает варианты, от лёгкой степени ларингита до токсического отёка лёгких.
«Гроб мастерить?»
– Типун тебе… Машка, не цепляйся к словам. На худшее из того, с чем можно справиться в условиях больницы. Поехали.
«К вашим нельзя».
– Знаю, Маш, не дурак.
От больницы до того завода – полтора километра. Я припомнила лекции по ГО и ЧС. Значит, сперва одномоментный выброс при взрыве, потом вторичное облако, вызванное испарением разлившегося по земле жидкого хлора. Я, похоже, угодила под вторичное, а те, кто оказался в первичном очаге, возможно, не успели даже понять, что произошло.
– Пытался им позвонить – тишина, – сказал муж.
Я легко провела ладонью по его плечу – поняла, сочувствую, ты не один. Муж кивнул, уставился на дорогу.
Я запоздало поняла, что когда облако легло на город, Ив явно был где угодно, только не в больнице, иначе сейчас я оказалась бы молодой красивой вдовой. Запоздалый страх перехватил дыхание, прошёлся холодком вдоль позвоночника. Захотелось вцепиться в Ива и не отпускать. Живой. Зараза этакая, живой… Я заставила себя расслабиться: хватать за руки ведущего машину человека – не лучшая идея.
«Ты был не на работе».
– Машка, нашла время ревновать!
– Да иди ты в задницу! – не выдержала я. Вот ведь, стоит от души порадоваться и спросить, каким чудом он жив, – и на тебе, всё испортил. Кашель накрыл как раз вовремя, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы.
– Только после вас.
Я откинулась на подголовник, закрыв глаза, всем видом давая понять, что продолжать разговор не намерена. К тому же отличный повод не смотреть по сторонам. Да, трупы сами по себе давно не вызывают у меня никаких эмоций, но когда они валяются тут и там в живописном беспорядке – что-то явно не соответствует обычному положению дел.
– Токсикологию закрыли, суки, – проворчал муж. – Оптимизаторы недоделанные, экономисты, чтоб их…
«Их всё равно можно было переименовывать в вытрезвитель. Только вывеску сменить оставалось».
– Правильно, зато теперь все терапевтические приёмники алкашами заполнены. И куда тебя везти – ума не приложу. Что у нас там под выхлоп не попало?
«Третья, пятая и партлечебница».
– Партлечебницу в задницу. Там никогда приличной реанимации не было – контингент не тот. Третья.
Я пожала плечами. Третья – так третья. Всё равно не упомню сейчас, где работает последний спец из «оптимизированного», не так давно единственного на весь город токсикологического отделения. Двое молодых и бессемейных сразу в Москву подались, заведующий через месяц от инфаркта ушёл – не выдержал. Он ведь то отделение с нуля собирал, докторов, аппаратуру, методики… Всё прахом.
А ведь в уцелевших больницах сейчас, наверняка, дурдом. Туда всех выживших повезут. И… стоп. Судя по тому, что трупов на улицах больше не было, мы либо выехали из заражённого района, либо концентрация тут была неопасной. Тогда какого рожна? Где кордоны, отделяющие поражённые области от остальных? Где развёрнутые палатки первого этапа медпомощи? Где вообще МЧС и армия?
А впрочем, чего я хочу? В тот день, если не считать детей, больше всего досталось именно помогающим службам, вспомнить хоть, как скоропомощники и менты жаловались. Так почему бы и не МЧС-ники. А если добавить к этому вынесенную мэрию, в которой не только болтуны-депутаты сидели, а ещё большинство министерств… Можно сколько угодно проклинать чинуш, но, как ни крути, централизованное руководство висит именно на них, а организация без головы недееспособна. Может, в мелких частных лавочках и не так, но любая крупная структура, что государственная, что корпорация, без управления мигом скатывается в хаос. Что ж, примем за данность: рассчитывать придётся только на самих себя. Повезёт прорваться в больницу – хорошо, не повезёт… думать об этом не хотелось.
Людей и машин на улицах становилось всё больше.
– И откуда только успели повылезать, – проворчал Ив, сворачивая на тротуар. Старенький «газик» с красными крестами въехал в освободившееся пространство и встал – желающих пропустить «Скорую» больше не нашлось, несмотря на сирену. Надо же, какие-то подстанции ещё работают…
«Поехали домой, а?»
При одной мысли о том, какая толпа собралась у приёмного покоя, становилось дурно. Какая, в конце концов, разница, прихватит меня дома или где-то посредине бесконечной очереди?
– Не дури.
Ив припарковался во дворе, уже заполненном автомобилями, коротко пиликнула сигнализация. Ухватил моё запястье.
– Пойдём.
Пришлось тащиться следом. Знакомые у него там, что ли? А даже если и знакомые – толку-то. Если аппарат ИВЛ занят – значит, он просто занят, и ничего тут не попишешь. Можно накормить семью хлебами толпу страждущих, но материализовать из ничего достаточное количество довольно сложной аппаратуры… Наверное, в разгар развёрнутого отёка лёгких я не буду возражать, если кого-то снимут с аппарата ради моей драгоценной жизни, но ведь не снимут, вот в чём проблема. Что бы там ни писали газетёнки про врачей-убийц, ни один врач сознательно не причинит вреда больному. Ошибки – да, сколько угодно, все люди ошибаются, кто чаще, кто реже. Халатность – да запросто, врачи в больницах не с Марса берутся и не в монастырях подвижниками воспитываются, так что процент разгильдяев среди них такой же, как в среднем по популяции. Но сознательно угробить пациента – для этого надо быть полным и окончательным выродком. Вроде недоброй памяти доктора Менгеле.
Мы прошли мимо дверей поликлиники, свернули за ограду больничного комплекса.
Люди. Много людей. Плотная толпа у входа в приёмный покой терапии. Чуть пожиже у дверей хирургического здания.
«Поехали домой».
Ив негромко матюкнулся, доставая телефон. Глянул на экран и выматерился уже в голос. Сети не было.
– Машка, твой ловит?
Я покачала головой.
– Придётся прорываться, – сказал Ив и свернул в сторону пищеблока. Я хмыкнула – порой мужа посещают гениальные идеи. Комплекс строился по относительно новому проекту все здания соединены под землёй. Пройти в стационар – пройдём, а дальше видно будет. Это «а там видно будет», признаться, уже порядком поднадоело, но других вариантов не было вообще. Главное, чтобы наш манёвр не заметили остальные страждущие.
Кто-то из сотрудников пищеблока крикнул нам вслед – что именно, я не расслышала. Ив настойчиво тащил вперёд, и приходилось семенить за ним едва ли не бегом, изо всех сил стараясь не споткнуться. Лестница, бетонный коридор с тусклой лампочкой где-то впереди. По старой памяти даже показалось, что запахло плесенью, – но запахов я по-прежнему не ощущала. Я дёрнула мужа за руку – помедленней, дышать тяжело. Он понял, сбавив шаг. За деревянной крашеной дверью снова стало светло. Ив огляделся, явно прикидывая направление, и пошёл в сторону, противоположную приёмному покою.
Административный этаж оказался забит под завязку, но муж не остановился. Лавируя между людьми, он дотащил меня до приёмной главврача и открыл дверь, не обращая внимания на крики за спиной. Отодвинул плечом секретаршу, ладно, хоть не рявкнул на девчонку, честно пытавшуюся делать свою работу, и валился в кабинет.
– Вон! – раздалось из-за стола.
– Дядя Сева, не буянь, – ответил Ив, закрывая дверь. – Всё понимаю, но деваться некуда.
– Корнилов-младшенький, значит, вспомнить старика решил, – усмехнулся главный. – Ну что ж, садись… и вы, мадам. Все вы друзей отца вспоминаете, когда задницу припечёт. Что у тебя?
– Жена. То же, что и со всеми.
– Могу распорядиться, чтобы осмотрели без очереди. Госпитализировать не могу. Некуда.
– Осмотреть я и сам в состоянии. И даже пролечить. А вот подышать вместо неё – нет.
– Корнилов, где я тебе свободный ИВЛ возьму? Мне не веришь – давай зав. реанимацией позову.
– В течение двадцати четырёх часов может освободиться.
– Ваня, ты сам понимаешь, о чём просишь? Я должен приказать снять кого-то с аппарата, чтобы твою жену положить? Помнится, когда у тебя отец умирал, не больно-то ты о его здоровье волновался. А из-за бабы, значит, совсем мозги потерял?
Я открыла было рот, почувствовала, как рука Ива жёстко сжала запястье, и предпочла заткнуться.
– Не кипятись, дядя Сева, – сказал муж. – Во-первых, не снять – пациент может сам уйти. Во-вторых, дойдёт дело до ИВЛ или нет – непонятно, но, если что, хоть возможность будет на аппарат посадить. Дома и того нет.
– Не могу. Коридоры уже все забиты. И сотрудники, кто после того дня жив остался, с ног сбились. У тебя тогда многие умерли?
– В отделении – никого.
– Повезло тебе, значит. У меня по больнице шесть человек – и все врачи от бога. Оставшиеся дыры затыкают, как могут, но… А сейчас – сам видишь, что творится.
Муж вздохнул.
– Хорошо. Ну хоть ларингоскоп и трубку интубационную выдели. Мешок Амбу я сам найду.
Ив умеет интубировать? Неожиданно… хотя, да, «Скорая»… Но всё равно – дохлый номер. Жест отчаяния, не иначе. Сколько один человек может продержаться, работая с мешком Амбу? Час? Два? Руки-то не железные.
– Корнилов, ты издеваешься? Самим не хватает, те, что есть, – старьё чиненое-перечиненное. А то не знаешь, сколько денег на снабжение выделяют…
– Дядя Сева, я ж у тебя не чуда прошу. Ларингоскоп и трубку. Пожалуйста, век должен буду.
– Ты не понял, что ли? Сопляк, своими выкрутасами отца в гроб вогнал, теперь тут решил повыкаблучиваться?
– Хватит! – просипела я. – Иван, перестань унижаться, пошли отсюда. А вам, господин, – я припомнила табличку на двери, – Симаков, могу пообещать, что когда вам понадобятся мои услуги – окажу их качественно и вне очереди. Я не злопамятна. И даже буду жива, ради такого-то дела.