Макдональду он говорил, что татуировки ему нужны для того, чтобы помнить, и вот именно в такие минуты ему необходимо вспомнить свое прошлое, на мгновение забыть о том, где он находится и что с ним происходит. Вот здесь, на руке, изображен тигр, которого он поймал и свежевал сам; он уверен, что Шлау никогда не имел дела с таким зверем. Этот человечек занимается только птичками да мирными млекопитающими, какими-нибудь там горностаями и ласками или, как простой таксидермист, набивает чучела зверей, ради которых рисковали своей жизнью другие люди. Этот человек — эта немчура — пустое место, ноль без палочки. Он не знает, что такое палящее африканское солнце, он не выходил навстречу крокодилу или анаконде в джунглях Амазонки лишь для того, чтобы поймать хрупкую бабочку. Несчастный торгаш, что с него взять.
Кожа Генри посинела от холода, но ему не хочется показывать, что он замерз. Он оборачивается и смотрит на своего проводника. Шлау сидит на бревне, курит и наблюдает за ним. Видно, что он с любопытством разглядывает татуировки Генри, возможно, он прежде никогда не видел человека с картинками. Генри выходит из воды и поворачивается к нему спиной, твердо решив не отвечать ни на какие вопросы. Но немец молчит, он занят тем, что потрошит убитых кокако и бросает куски мяса своей чертовой собачке.
Они продолжают путь в глубь Южного острова, но переходы теперь делают более короткие, чем в первый день: подъем становится круче, а воздух по ночам все холоднее. Облака опускаются ниже, превращаются в густой туман, который, в свою очередь, превращается в проливной дождь. После неудачного начала Генри теперь способен собирать свою коллекцию. Однажды утром он просыпается и видит двух кеа,[26] зеленых горных попугаев, которые нахально прорвали в его палатке дырку, чтобы добраться до еды. Он довольно долго за ними наблюдает, а потом выстрелами из винтовки убивает. Еще ему удается подстрелить двух птичек-пасторов, или туи,[27] как называют их аборигены, и маленького зеленого медоноса-колокольчика. Ночью он слышит пение киви,[28] но его слепые поиски в темноте ничего не дают. Они со Шлау почти не разговаривают. Генри раздражает абсолютное отсутствие любознательности этого человека, а Шлау продолжает демонстративно разглядывать татуировки Генри, когда тот моется.
— Может, у вас есть какие-то вопросы? — спрашивает однажды утром Генри, обращаясь к Шлау, который сидит напротив и чистит винтовку. — Про татуировки?
— В общем-то, нет, — отвечает Шлау. — Я видывал и поинтересней.
— Здесь?
— Ну, да, у маори. Я знаю великих воинов, у них лица сплошь в татуировке, у них это называется «моко». У женщин тоже, только женщины делают татуировку на подбородке и губах. Но для них она имеет символический смысл. Не просто украшение, как у вас.
— Да что вы знаете о том, почему я делал эти татуировки? Что вы знаете о том, что я претерпел ради них?
Шлау смеется.
— Претерпел? Несколько крохотных уколов иголкой? А вы видели, что претерпевают маори, вы видели инструменты, которыми они это делают? Тут вам не ваши иголки, а настоящие резцы. Рисунок вырезают на лице, как на дереве. Вот где настоящая боль.
— Да что вы-то знаете про эту боль? — фыркает Генри.
— Ничего не знаю, дружище, совсем ничего. Я только видел инструменты и великолепный результат. Эти люди, что мужчины, что женщины, если у него на лице «моко», он и смотрит на тебя как бы свысока. Я это видел собственными глазами.
Шлау встает и идет к лошади, которая уже оседлана и готова в дорогу. Он роется в сумке и достает мешочек, перетянутый крепкой ниткой.
— Вот вы назвали себя коллекционером, верно? — говорит немец. — Посмотрите, не станет ли это прекрасным прибавлением к вашей коллекции?
Он передает полотняный мешочек Генри, тот осторожно открывает его и достает содержимое. Это вручную сделанные артефакты, прекрасные образчики, изготовленные умелыми, талантливыми руками, — отличный крючок для ловли рыбы, тесло из нефрита с таким острым режущим краем, что он сразу ранит палец. Достает и длинную кость с острыми зубьями по краям.
— Вот это, — говорит Шлау, — и есть инструмент татуировщика. Окунают в тушь, приставляют и стукают деревянной колотушкой.
— Где вы их достали? — спрашивает Генри.
Он вспоминает про иголку, которую похитил у Хори Чио в Японии, и думает, что этот инструмент маори действительно украсил бы его коллекцию.
— О, в моей коллекции много таких предметов, — говорит Шлау. — Кое-что выторговал у маори. Кое-что нашел в заброшенных «па». Так у них называются погребальные пещеры. Это было не очень трудно. Кстати, вас интересуют кости?
— Кости? Смотря какие. Я бы хотел добыть для своей коллекции кости моа.
— А человеческие? Древних людей. У меня есть две мумии и много разных костей.
— Где вы их взяли? Из захоронений?
— Пришлось повозиться, не дай бог. Между прочим, радость коллекционера заключается еще и в том, что он может бесконечно рассказывать про свои находки, как вы считаете?
Генри становится неловко, он ерзает на своем бревне. Шлау сейчас рисуется перед ним, пытается поставить себя на одну доску с Генри. Пускай потешится, думает Генри.
— Вижу, вам не терпится рассказать, как вы все это добывали, сэр. Продолжайте, пожалуйста.
Шлау пускается в долгое и путаное повествование с многочисленными отступлениями, которые никак не связаны с его рассказом. Генри удивлен: скажи-ка, этот немец так немногословен, но стоит его раззадорить, становится даже болтлив. Он уже ловит себя на том, что постукивает подошвой и нетерпеливо кивает, когда Шлау начинает размазывать, то вспоминая про красивую птичку, которую он увидел по дороге, то, путаясь и сбиваясь, пересказывая биографию человека, не имеющего отношения к теме разговора.
Вкратце рассказ его сводится к тому, что, закончив набивать чучела для коллекции музея и успев как раз к торжественному открытию, Шлау отправился в путешествие по Северному острову. Там он втерся в доверие к некоторым местным фермерам, у которых останавливался, а также кое к кому из племени маори, с которыми фермеры его познакомили.
— Понимаете, эти маори, — пренебрежительно говорит Шлау, — они доверяли мне, потому что я не англичанин.
И голос его при этом противно дрожит.
У них он купил кое-какие предметы, и по хорошей цене, но когда стал задавать вопросы про заброшенные в окрестностях «па», спрашивать, можно ли туда наведаться, маори явно насторожились.
— Они говорили, что это «тапу». Вы знаете это слово?
Нет, Генри не знает этого слова, хотя догадывается о его значении.
— Это святое место, его нельзя трогать. Они говорили, что тот, кто нарушит «тапу», заплатит ужасную цену.
— Цену? — переспрашивает Генри.
— Да, собственной жизнью. Ну, конечно, для суеверных маори этого достаточно, чтобы носа туда не совать, но такого человека, как я, это не остановит.
И вот Шлау решил нанести визит мертвым один, но случайно спугнул стаю речных птиц, и маори что-то заподозрили и стали прочесывать территорию. Чтобы спрятаться от них, он взобрался на дерево, а Брут залег в подлеске. Ему пришлось ждать до самой ночи, он знал, что маори с суеверным страхом относятся к темноте.
В захоронениях он добыл много драгоценных артефактов, которые, по его словам, просто валялись рядом с мертвыми телами — подходи и бери. Набрал и спрятал в лесу кости скелетов, в том числе несколько черепов и украшенную резьбой берцовую кость, а в ранец уложил найденные орудия труда и оружие, собираясь на следующий день, чтобы как можно скорей избавиться от улик, отправить все пароходом. Еще он отпилил вырезанную из дерева голову татуированного вождя со столба у одного из захоронений, тщательно собрав и выбросив в реку опилки.
Но на следующее утро его разбудил фермер, у которого он остановился. Из ближайшей деревни маори к нему явились вождь с колдуном и высказали перед смущенным фермером свои подозрения. Они попросили проверить сумку Шлау, но тот успел подготовиться. Как-то раз фермер случайно рассказал ему об одном поверье маори, будто бы ящерицы, а также некоторые насекомые являются защитниками мертвых, и маори их очень боятся. В жестяные банки для образцов он набрал пауков, сороконожек и ящериц, положил их в ранец, а потом незаметно открыл их, и кое-что из содержимого упало прямо под ноги колдуна. Насекомые поползли по нему, и оба маори в страхе бежали. Разъяренный фермер немедленно выгнал Шлау из дома, но немец был доволен своей добычей и отправился себе дальше.
— Вот вам результаты только одной экспедиции, — говорит Шлау. — Черепа, красивая берцовая кость и деревянная голова принесли мне кругленькую сумму, и с тех пор я не упускаю возможности разжиться подобным образом.
Генри потрясен рассказом о жульнических аферах этого человека, но вместе с тем не может не восхищаться его находчивостью. Возможно, он его недооценивал. Как раз таким хитрым и коварным и должен быть честолюбивый коллекционер, если хочет достичь успеха, особенно это касается артефактов, сделанных руками человека. Но для Генри понятия чести — не пустой звук. Ему было бы стыдно рассказывать подобную историю про себя, и он прямо говорит об этом Шлау.
Немец пожимает плечами.
— Вы так считаете? Ну, это ваше личное мнение.
Он с жалостью смотрит на Генри, и тот видит, что в глазах его испаряются последние остатки уважения к нему.
Розмари
Я выпила пару таблеток парацетамола и встала под душ. За грязным окном над холмами висели черные дождевые тучи. Над фермой прокатился удар грома, и я поняла, что хорошая погода простояла всего один день. Душевая кабина совсем обветшала, по стенам ползла плесень, шпоновая обшивка местами вспучилась. Нужен был вентилятор или хотя бы сквозняк, чтобы влажный воздух вытягивало, и вода была только двух видов: холодная или горячая, смеситель отсутствовал. Я неохотно признала, что ванная комната нуждается в капитальном ремонте; впрочем, все остальные тоже. Не понимаю, как мы могли допустить, чтобы дедушка так долго жил в этой сырости. Почему не настояли, чтобы он оборудовал современную систему отопления? Якобы из экономии печку на кухне у него топил дровами нелегальный иммигрант, но зачем это было нужно, я не знаю. Уж лучше бы потратил деньги на себя, а не складывал в копилку, чтобы оставить детям.