жно уговорить продать излишки своих коровенок.
Сам масай питается исключительно мясом и молоком, смешанным с кровью. Я не видел, как готовится подобное блюдо. По рассказам, это бывает так: бычку стрелой с близкого расстояния попадают в яремную вену; чтобы вена хорошо обозначилась и чтобы кровь забила фонтаном, на шее бычка делают жгут из веревки. И все. Кровь собрали в кувшинчик из тыквы, добавили молока, размешали и выпили. Бычку же рану залепили слюной или свежим навозом, и «донор», задрав хвост, побежал к стаду…
Самобытность масаев — не результат житья в каком-нибудь малодоступном уголке Африки. Масаи кочуют в открытой, величайшей в мире долине. Перемежаясь озерами, широкий провал в земле тянется через всю Африку с юга на север. Масаи облюбовали в низине травянистые степи к востоку от озера Укереве (Виктория).
Масайская степь не была спрятана от набегов соседних племен, она стояла на пути арабских работорговцев и европейских миссионеров. Но воинственные масаи сумели устоять против отравленных стрел соседей и против арабских мушкетов. В Христа масаи тоже не захотели поверить, бог, восседающий на вулкане Лангонот, вполне их устраивал. Уклад кочевой жизни оказался устойчивым против сторонних влияний. Но европейцы отняли лучшую часть масайской земли. Они оттеснили пастухов с прохладного плоскогорья, где в засуху можно было отыскать воду и пастбища. А когда начался дележ африканских земель, англичане и немцы по линейке на карте разрезали масайскую степь пополам. Единый народ оказался в двух государствах: в Кении и Танзании. Масаи, конечно, помнят этот грабеж. С той поры гордая замкнутость пастухов могла только усилиться. И белому человеку нечего обижаться, если на желание «пообщаться» масай отвечает молчаливым презрением. А если проезжий прицелился объективом, масай потрясает копьем. Такие сцены характерны, правда, для туристской дороги, где погоня за живописными снимками осточертела не только масаям. Но стоит с большака повернуть в травянистую степь, видишь других людей. Они по-прежнему сдержанны, но любопытны, не прочь посмеяться, простодушно потрогать твои волосатые руки и поцокать языком от удивления — масайская кожа не знает такой экзотики.
Поговорить с масаями, однако, и тут невозможно. Не много людей на Земле могут похвалиться знанием трудного их языка. К тому же масаи ревниво язык берегут. Возможно, это и есть главный барьер от сторонних влияний.
Откуда вышли масаи? Ответа ясного нет. Веками Африка была муравейником, в котором все двигалось, кочевало, перемещалось. Считают, что масаи пришли с севера, с Нила, и являются потомками египтян. Есть смельчаки утверждать, что масаи, мол, не кто иные, как потомки римских легионеров. Приводятся доказательства: Рим посылал солдат в Африку и они оседали в ней. Почему бы римлянам не смешаться с местными племенами и не двинуться к югу? А если так было, то понятно, откуда масайская «тога» и несколько латинских слов в языке. Подобные теории — издержки повышенного интереса к масаям. Но так или иначе, самобытный народ выделяется в Африке. Это необычайно высокие, стройные и красивые люди. Они жизнерадостны и умны. Они прекрасные ветеринары и очень смелые воины.
Наше желание поближе сойтись с масаями разрешилось неожиданным образом. По пути к заповеднику Серенгети мы увидели человека, сидевшего под тенью пыльных колючек. Заметив машину, он вышел к дороге. Рост его был не меньше двух метров.
— Масай… Кажется, он хромает. — Миша остановился.
Масай хотел, чтобы его подвезли. Прежде чем сесть в машину, он по слою пыли копьем изобразил нору, в которую, когда шел по степи, попал правой ногой. Наверное, был вывих — нога возле ступни сильно распухла. Объяснив причину своего унижения, масай с легким сердцем уселся в машину.
Сразу же стало ясно, что баню масаи не признают и благовониями не натираются. Миша опустил стекла. Масай это понял по-своему. Он радостно высунул руку и стал ловить ветер. Потом поднял в двух пальцах воображаемую сигарету и зашлепал губами. Из протянутой пачки он взял три сигареты, размял, засунул их в рот и с наслаждением стал жевать. В зеркальце я видел его лицо. Масаю было лет тридцать. Два больших зуба слегка торчали вперед. Операция над ушами была сделана вовремя и очень искусно: в мочки можно было просунуть кулак. Но висели в ушах на проволочках всего лишь небольшие значки, изображавшие самолет фирмы «Аэр франс», — подарок туристов нашел достойное применение.
Наша дорога была прямая, через степь в Серонеру. Но масай похлопал водителя по плечу и показал, что ему надо бы влево. Мы с Мишей переглянулись и решили покориться судьбе.
В масайской степи в сухую пору можно ехать целиной без дороги. Надо только глядеть, чтобы не затесаться колесом в жилье бородавочников. Мы ехали между редкими акациями, похожими на зонтики, по желтой пыльной траве. Степь от нестерпимого солнца у горизонта струилась жидким стеклом. Стадо коров и жирафы, казалось, ходили в прозрачной воде. Скорость была небольшая. Возле сухого ложка, который надо было объехать, масай возбужденно захлопал рукой по сиденью:
— Симба! Симба!..
Я моментально откинул люк и увидел, как по траве в сторону уходила львица с толстыми, как хомяки, львятами. Котят мучило любопытство, но львица сердито поддала одного лапой, и семейство скрылось в кустах.
— Симба! Симба! — масай с удовольствием повторял это слово, понимая, что своей зоркостью доставил нам удовольствие…
Масайское поселение издали не увидишь. Хижины высотою в полтора метра обнесены валом из сухих колючих кустов. Забрехали собаки, и навстречу машине выскочили пять совершенно голых, облепленных мухами ребятишек. Наш пострадавший сделал знак постоять и, хромая, пошел за ограду. Мы видели, как его поприветствовал кто-то не по-масайски полный, с бунчуком из хвоста зебры в руке. Наш масай тоже положил руку на голову толстому в знак приветствия.
Толстый с бунчуком оказался в общине старейшиной. Он знал язык суахили. Поговорив с ним немного, Миша указал на низкое солнце и на машину. Глава поселка понял, что речь идет о ночлеге, но столь необычное дело, видимо, требовало парламентского решения…
Старейшина вернулся улыбающийся и сказал:
— Каа ньюмбани. (Хорошо, оставайтесь.)
Миша усердно и долго объяснял ему, кто мы, откуда и куда едем. Но старик не понял. Он сказал еще раз «хорошо, оставайтесь» и, отгоняя бунчуком мух, пошел заниматься делами.
Масайская бома — это степное убежище от львов для людей и скотины. Скотину на ночь загоняют в середину крепости, и потому площадь в поселке была основательно унавожена. Двенадцать хижин стояли по кругу вдоль загородки. Строительный материал для них поставляли коровы. Но хорошо затвердевший на арматуре из тонких веток навоз запаха не имел. В разговоре со стариком мы просили разрешения рядом с бома поставить палатку. Но или старик не понял, или вступало в силу гостеприимство: наш масай — его звали Олететип — повел нас к себе под крышу.
Верх входа хозяину был по пояс. Мы тоже вдвое согнулись, чтобы пролезть в темноту. Это было одно из трех отделений масайского дома. В узкие щели чуть пробивался свет. Оглядевшись, я обнаружил, что наши колени стоят на бычьей шкуре, под которой поскрипывала подстилка из крупной травы. На сучках, торчавших в стенах, висела посуда из небольшой тыквы, сухой бычий пузырь, пучок разной толщины ремешков. У входа к стенке был прислонен хорошо знакомый масайский щит, расписанный красной, черной и белой краской. В «горнице» было прохладно, и, если бы не мухи, ночевать тут было бы сносно…
Судя по навозу в ограде и по костям, разбросанным у забора, стойбище было старым. Масаи меняют место, если скудеют пастбища, высохли водопои или в бома кто-нибудь умер. Когда такое случается, масаи уходят не медля. Бома при этом сжигают. Умерших тут не хоронят. Их относят в кустарник. За ночь шакалы сделают все, что полагается сделать Природе…
На закате степь окуталась синим дымком. Деревья-зонтики сделались угольно-черными. Запах костров из бома созывал всех, кто затерялся на день в степи. Первыми со стадом овец вернулись мальчишки, они деловито загнали скотину и только потом сдержанно походили возле машины. В докладе мальчишек взрослому масаю несколько раз прозвучало: «Симба! Симба». Оказалось, львицу с котятами видели и мальчишки. Им даже пришлось потрясти копьями, чтобы львица не соблазнилась бараниной. Старшему пастуху было двенадцать лет, младшему — восемь.
У масаев со львами давние счеты. Лев не прочь задавить телушку или барана, но боится масайских копий. Лев на десять шагов подпускает автомобиль, но, увидев фигуру с копьем, спасается бегством или прячется.
Война со львами у масаев сделалась чем-то вроде опасного спорта. Мальчишка, который сегодня испугал льва, лет через семь-восемь захочет жениться. Надо будет доказать девушкам свою храбрость. И молодые масаи докажут. Они выследят льва и окружат его. И царь зверей, способный лапой переломить хребет лошади, погибает в схватке с людьми, вооруженными только копьями.
Сегодня, однако, масаю непросто проявить свою храбрость. Закон запрещает такую охоту — львов осталось немного. Но вряд ли закон масаями соблюдается очень строго…
Любопытно, что пребывание белых людей не стало в бома событием. Возле нас походили, поулыбались и занялись кто костром, кто хлопотами возле телят и коров. «Наш» масай в обществе жен и семи ребятишек сел ужинать.
Олететип был масаем зажиточным — три жены и семь десятков коров кое-что значили у масаев. Бедняки имели в этом бома пять-десять коров, одну жену и вполне надежное число наследников. Старейшина, прояснивший для нас порядки в общине, был небедным масаем, управляет общиной он так, что «всем хватает и мяса и молока».
Позже всех в бома вернулись восемь моранов с девушками и женщина с мальчишкой, тянувшим на веревке корову. Кажется, мать и сынишка надолго отлучались. Их все обступили. Расспрашивали, тормошили. Мальчишка был счастлив. Скинул с себя козлиную шкурку и голым сел у костра. Он рассказывал что-то чрезвычайно интересное и взрослым, и ребятишкам. Наш знакомый старейшина помахивал бунчуком и тоже слушал мальчишку…