л ее совершенно голой. Она стояла все с той же прямой спиной и, опустив руки по швам, с каким-то отчаянием смотрела на Генриха. Кожа у нее была белая, сметанная, с голубенькими прожилками на бедрах. Почти слепили своей рыжиной завитки внизу живота, как будто плеснули золотом. Он понял, что любит ее и страстно желает… Когда все кончилось и Елена лежала на софе, прикрыв золото внизу живота Шопенгауэром, Генрих незаметно поднял из травы матерчатые подушечки и сунул их в карман брюк.
Через полчаса они сидели за обеденным столом в обществе отца Елены, который обычно ел молча, глядя в свою тарелку.
– Я выхожу замуж, – твердо сказала Елена.
Коннозаводчик не торопясь доел куриный бульон и тщательно вытер салфеткой усы.
– За кого же, позвольте узнать?
– За Генриха Шаллера, папа.
– Вот как. Интересно…
Отец Елены с любопытством разглядывал будущего зятя. От него не ускользнуло, что тот побледнел и очень волнуется.
– Мне кажется, он будет хорошим мужем. – Елена говорила с напором, как будто настаивала на выборе конюха для самого породистого жеребца.
– Вот как? – повторил отец. – Интересно.
Самое любопытное в этой ситуации было то, что сам Генрих не ожидал такого поворота событий. Разговор о женитьбе был для него крайней неожиданностью.
– Мы обвенчаемся в субботу.
– Ну что ж… – проговорил коннозаводчик и принялся за второе, уткнувшись носом в тарелку.
А хочу ли я жениться на ней? – думал Генрих, ковыряясь вилкой в изрядной порции жареного судака. Пожалуй что да. Она мне нравится своим фанатическим сумасбродством и, вероятно, не будет подкаблучной женой, покорно сносящей все мужнины прихоти. С такой женщиной можно прожить долгие годы, и уж скучать с ней не придется. Да, я хочу на ней жениться, утвердился Генрих, ляжкой чувствуя матерчатые подушечки подставной груди в кармане брюк.
Они обвенчались, как и было намечено, в субботу и получили от отца Елены в подарок пятнистого пони, который через год издох от непонятной болезни.
В постели Елена оказалась холодной, как скумбрия на льду. Шаллер долгое время не терял надежды раздуть в ней угольки страсти, но все его попытки были тщетны. Впрочем, и в самой Елене не было желания хорошенько услышать свой организм и попытаться настроить его на шепот Орфея. Она отгородилась от мужа ледяной коркой и дубовой дверью своей комнаты, которую обустроила через год после свадьбы. Генрих туда допускался лишь в светлые часы дня. Остальное время Елена проводила одна, читая умные книги и делая из них выписки в толстую тетрадь с клеенчатой обложкой. Нельзя сказать, что Елена Белецкая полностью лишила мужа интимной близости, но выполняла супружеские обязанности только в комнате супруга – нечасто, с безразличием, как хозяйка моет пол, потому что это делать надо!
Через три года после женитьбы трагически погиб отец Елены. Во время осеменения кобылы любимый крейцеровский жеребец в необузданной страсти пнул копытом своего хозяина в лоб и расколол ему голову на четыре части. Супруги получили приличное наследство. Елену деньги как таковые не интересовали, и Генрих Шаллер разместил капиталы в местном банке, регулярно снимая проценты и проживая их на повседневные нужды. Конезавод был продан почти сразу же после смерти тестя, а вырученные от него средства сгорели вместе с банком в засушливую осень. Чанчжоэйский банк вспыхнул спичечным коробком и отгорел в считанные минуты вместе с управляющим Цыкиным, слывшим в округе отчаянным пироманом. Цыкин в свободное время любил мастерить всякие фейерверки и на городских праздниках неизменно удивлял горожан пиротехническими эффектами.
Поговаривали, что управляющий держал в банке целый мешок магния, смешанного с желтой серой. Так или иначе, но супруги почти разорились. Остались лишь незначительные средства, положенные покойным тестем в столичный банк еще при жизни и приносящие проценты, еле позволяющие свести концы с концами.
Генрих Шаллер не тяготел ни к какому делу. Он напрочь был лишен каких-либо деловых интересов. Он частенько думал над этим, но никогда не расстраивался, приходя к выводу, что его основная способность – быть просто человеком, никому не мешающим жить, не слишком много требующим от бытия. Ведь это тоже способность – спокойно довольствоваться тем, что дадено Богом: никому не завидовать и спать спокойно, видя во сне благопристойные сны.
Впрочем, в жизни Генриха Шаллера были две страсти – неординарно мыслить и заниматься поднятием тяжестей.
Свою физическую силу Генрих осознал еще в детстве, когда произошло знаменитое чанчжоэйское землетрясение. В два часа пополудни двумя мощнейшими толчками была разрушена половина города. Как карточный домик, рухнул и дом Шаллеров, сложившись стенами внутрь. Тринадцатилетний Генрих в этот момент находился на огороде в лопухах, лежал на зеленых листьях, сосал травинку и под слепящим солнцем предавался мечтаниям, сменяющимся, как картинки в калейдоскопе. После первого толчка он успел вскочить на ноги и отчетливо увидел, как обвалилось родимое жилище, с шумом погребая под собою его родителей.
В отчаянном порые мальчик рванулся к руинам, почему-то чувствуя запах гречневой каши и бараньих котлет. Он некоторое время стоял как вкопанный и смотрел на оседающую пыль. В этот момент тряхнуло второй раз. Под ногами Генриха прокатилась волна, раздался отчаянный грохот, и из-под обломков дома выскользнуло нежное пламя, облизывающее руины.
– Сынок!.. – услышал Генрих далекий голос. – Отойди подальше, родной!..
Мальчик присел на корточки и огляделся. Из-под огромного куска стены на него смотрели глаза матери. Лицо ее было мертвенно-бледным, без единого повреждения.
– Так бывает, – проговорила мать чуть слышно. – Ты не расстраивайся.
– А что это было, мам? – спросил Генрих.
– Землетрясение.
– А где папа?
– Папа в доме.
– А почему котлетами пахнет?
– Я приготовила на обед бараньи котлеты, твои любимые.
– И гречневую кашу?
У матери иссякали силы, и она лишь моргнула глазами.
– Мам, там огонь горит, – сказал мальчик и показал рукой на разгорающееся пламя. – Давай я помогу тебе вылезти.
– Не подходи! – в отчаянии заговорила мать. – Не подходи! Лучше пойди к Крутицким и позови кого-нибудь на помощь.
– Да что ты, мам. Я сам тебе помогу. У Крутицких тоже дом развалился, видишь, дым валит.
Генрих подошел к обломку стены и взялся руками за ее края. Он явно ощущал на лодыжках горячее дыхание матери.
Господи, дай мне сил, попросил мальчик и напряг мышцы. Он почувствовал, как от напряжения ногти врезаются в крошащийся кирпич, как трещат суставы в коленях и сердце колотится в висках. Интересно, в какой комнате отец? – подумал Генрих и еще более напрягся, так что мочевой пузырь не выдержал и горячая струя потекла сквозь брючину… Стена поддалась. Он мало-помалу приподнимал ее, придерживая коленями, а затем подпирая грудью, пока кирпичная кладка не встала на попа…
Мальчик выволок из-под обломков мать и потащил ее за влажные подмышки к лопухам. Все ее тело, от ребер до ступней ног, было расплюснуто и превратилось в кровавое месиво из переломанных костей и разодранной плоти.
Генрих широко открытыми глазами смотрел на то, что осталось от его матери, и ловил себя на мысли, что бараньи котлеты отныне станут самым ненавистным ему блюдом.
– Зря ты на меня смотришь, такую… – сказала мать.
Из ее рта вытекла струйка крови, и она испустила дух.
Генрих заплакал. Он понимал, что мать умерла, что у него не хватит уже сил, чтобы откопать отца, а оттого слезы текли водопадом и вся неподготовленная душа скулила от первого горя.
Он отполз от матери и, заглядывая под обломки, сквозь рыдания стал звать:
– Иван Францевич!.. Папа!.. Пожалуйста!..
Отец не отзывался, и Генрих потерял сознание…
От двух толчков Генрих Шаллер потерял родителей и родной дом, но зато осознал свою природную способность к поднятию тяжестей.
В доме дяди, тоже Шаллера, брата отца, Генрих начал развивать физическую силу.
Он поднимал все тяжелые предметы, попадающиеся ему под руку, – от увесистых деревянных брусков до чугунных тисков, стоящих в мастерской дяди.
– Расти не будешь, – предупреждал дядя.
– Ничего, вырасту, – отвечал Генрих, поднимая чугун над головой.
Мышцы подростка наливались яблочной крепостью, грудная клетка раздавалась вширь, растягивая рубашки до треска, а плечи становились покатыми.
Первые свои гири Генрих приобрел, когда ему исполнилось шестнадцать лет. В Чанчжоэ приехал цирк-шапито, в котором гвоздем программы был известный силач Дима Димов, способный удержать на своих плечах восьмерых взрослых мужчин.
– Нужны ежедневные тренировки! – говорил мальчику Димов. – По определенной системе.
– А вы не подскажете мне эту систему? – спросил Генрих, с восхищением разглядывая гору мышц, которыми то и дело поигрывал силач.
– Три рубля, – ответил Димов.
На следующий день ученик принес учителю деньги и получил несколько рукописных листов с неуклюжими картинками, из описания которых следовало, как именно надо тренировать тело.
– И бросьте, молодой человек, всякие свои деревянные чурки. Вес должен быть строго определенным и лучше всего заключаться в металле, а не в дереве. Чтобы вы видели, что боретесь с чугуном, а не с какой-то осиной! Поднимайте гири и штанги.
– У меня их нет, – ответил Генрих.
– Двенадцать рублей.
– За что?
– За две пудовые гири.
– За две гири – двенадцать рублей?! – удивился подросток.
– Это не просто гири – это гири Димы Димова, – пояснил артист и, что-то прикинув в уме, сказал: – Ладно, несите одиннадцать с полтиной… Дима Димов не какой-нибудь скупердяй. Дима Димов – самый сильный человек на этом полушарии, а оттого самый добрый.
– А кто самый сильный на том полушарии? – полюбопытствовал Генрих.
– А… – махнул рукой силач. – Джо Руперт… черномазый…
– И в чем его сила?
Дима Димов недовольно посмотрел на мальчика: