Переодевшись вечером дома в полушубок, я уже собирался выходить, когда случайно брошенный взгляд на Курленко заставил меня призадуматься…
«А что, если грабители не решатся напасть на мужчину, да притом на такого коренастого, каков этот хохол?» – подумал я.
– Курленко, ты женат?
– Так точно, ваше высокоблагородие!
– Иди живо домой, надень кофту и юбку жены, а голову повяжи теплым платком.
Полное недоумение выразилось на широком румяном, с еле заметной растительностью лице полицейского, но исполнять приказания он привык без размышлений и с изумительной быстротой.
Возвратясь обратно в кабинет, я присел за письменный стол и начал думать о предстоящей экспедиции. Вдруг слегка скрипнула дверь, и на пороге появилась толстая румяная баба.
– Что тебе тут надо? – спросил я.
– Изволите меня не признать, ваше высокоблагородие, – вытянув руки по швам, зычным голосом проговорила незнакомка.
Я не мог не улыбнуться: Курленко в бабьем одеянии, со своей солдатской выправкой, был бесподобен!..
– Ну, теперь в путь! Меня вы обождите у московских казарм!
Переждав полчаса, я вышел из дому.
В три четверти часа извозчик довез меня до московских казарм, а отсюда, отпустив возницу, я побрел по Сампсониевскому проспекту вперед.
Схватка на шоссе
Темнота ночи не позволяла видеть даже ближайшие предметы, и я только тогда различил знакомую мне телегу, когда наткнулся на нее.
Я присоединился к сидящим в ней двум моим телохранителям, и мы молча тронулись в путь.
У Новосильцевской церкви я велел приостановить лошадь, так как пора было ознакомить мою команду с предстоящей ей деятельностью.
– Ты, Курленко, пойдешь рядом с телегой… Смотри внимательно по сторонам и будь настороже на случай внезапного нападения. Если придется защищаться, пусти в дело кистень, но им не злоупотребляй: бей не насмерть, а лишь бы оглушить, – счел я необходимым предупредить хохла, зная, какая у него тяжелая рука.
– Ты же, Смирнов, ляжешь рядом со мной в телеге, а там видно будет, что тебе делать. Закрой же нас рогожей, а ты, Смирнов, поубери ноги. Ну, теперь трогай шагом!
Глухая тишина и глухая ночь стояли вокруг. Только скрип колес нашей телеги нарушал это безмолвие.
Мы миновали Второе Парголово и въехали в сосновую рощу. Пора было и поворачивать обратно. Я уже собрался было сделать распоряжение о повороте лошади, как вдруг вблизи нас раздался легкий свист.
– Будьте готовы! – шепнул я.
Предупреждение оказалось своевременным.
Едва Курленко успел вынуть из кармана своей женской кофты кистень, как был схвачен злоумышленником за горло; двое других окружили телегу, а четвертый держал под уздцы лошадь.
Курленко, видавший на своем веку и не такие еще виды, ничуть не растерялся перед черной рожей грабителя и сплеча ударил его в ухо. Грабитель с глухим стоном, как сноп, свалился на землю.
Такая расправа «чухонки-бабы», видимо, привела в некоторое замешательство двух товарищей лежавшего без признаков жизни злодея, но после секундного колебания они в свою очередь бросились на Курленко.
Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, а за ним я.
Я думал, что одно наше появление обратит в бегство нападающих, но разбойниками овладела ярость, и они, не видя у нас в руках оружия, видимо, решились на кровавую расправу, пустив в ход против нас ножи и знакомую мне толстую дубину.
Но и мои люди, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими на опыте изучены до тонкости.
Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги, так что нож, направленный в горло, скользнул лишь по спине Смирнова, прорезав ему благодаря толстому полушубку только кожу у лопатки; а когда грабитель замахнулся ножом второй раз, то бравый унтер ударом ноги в живот сшиб противника с ног, и нападающий завертелся волчком от боли.
Пока Смирнов вязал веревками побежденных, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого Митрича, которого я сейчас же узнал.
Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой длинной дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние. Дубина уже два раза задела Курленко, желавшего ее вырвать. Митрич свирепел и неистово отмахивался.
Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю было делом одной минуты. Я изловчился и накинул петлю на Митрича. Еще один взмах дубиной… и, затянутый петлей вокруг шеи, Митрич зашатался и упал. Чтобы не задушить его, я снял тотчас же петлю и затем связал ему с помощью Курленко ноги и руки.
Четвертый злоумышленник, державший лошадь, благоразумно дал стречка в самом начале схватки. Преследовать его в такую темную ночь было бесполезно.
Покончив эту баталию, мы привели в чувство одного из трех бродяг, наиболее пострадавшего от руки Курленко, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатами ночной экскурсии.
Покаявшийся «черт»
Наутро я приступил к допросу и начал его, конечно, с Митрича.
Городовой ввел ко мне рослого и плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо-вызывающем лице его сохранились следы сажи и красной краски. Я невольно улыбнулся.
Городовой вышел и оставил нас одних.
– Ну-с, как же тебя звать? – задал я обыкновенный вопрос.
– Не могу припомнить!.. – последовал ответ.
– Гм!.. Вот как!.. Забыл, значит?.. Как же это так?
– Да так! Имя больно хитрое поп, когда крестили, дал. Пока несли из церкви домой, я и забыл, а пока сюда попал, так и совсем позабыл.
– Тэ-э-эк-с, – протянул я. – Что же это ты, бедняга непомнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?
– Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям.
– Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?
– И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения-то не было. Так, просто подошел попросить, чтоб подвезли. А на меня вдруг как накинутся… Я думал, разбойники!
– Вот как! Притомился, значит, по дороженьке, подломились резвы ноженьки, захотелось подъехать. А на него, бедного, нападают, как на какого-либо разбойника… Ведь так? – сказал я.
– Именно так-с!
Наступило молчание. Преступник стоял и глядел в угол, а я злорадно думал: «Постой же, вот я тебе покажу „забыл“, мерзавец… Вот я тебя ошпарю…»
Я вдруг встал и решительно выпрямился.
– А ну-ка, Митрич, погляди-ка на меня хорошенько! Не узнаешь ли?.. – внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово.
Допрашиваемый как-то вздернул всем корпусом и взглянул на меня широко раскрытыми глазами.
– Не могу знать, ваше благородие, – быстро проговорил он.
– Но ведь ты – Митрич? – спросил я.
Глаза у него забегали. Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая-то кривая.
– Что ж! Пускай, по-вашему, буду и Митрич, ежели вам угодно, вам лучше знать… – начал говорить он.
– Да, да! Именно мне лучше знать. И я знаю, что ты – Митрич. Да и меня ты должен знать! Погляди-ка внимательнее…
Митрич вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд.
– Не могу припомнить! – проговорил он.
– Ну так я тебе помогу припомнить. Где ты был ночью пятнадцатого августа, в самый праздник Успенья Пресвятой Богородицы?
– В гостях у товарища!
– Не греши и не ври, мерзавец! – проговорил я грозно. – Не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот великий праздник. Свой престольный праздник! – подчеркнул я.
Митрич изумительно посмотрел на меня и начал бледнеть, а я, не давая ему опомниться, продолжал:
– Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, чтобы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая, бессмысленная скотина бросился ты на безоружного, одинокого с топором! Только потому человека не убил, что… «не хотелось в такой праздник рук марать», – сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое последнее слово.
– Да неужто это были вы, ваше благородие! – почти со страхом произнес Митрич, отступая шаг назад.
– Ага! Узнал небось!
Митрич бросился на колени.
– Мой… Наш грех!.. Простите! – пробормотал он.
Вижу я, что надо ковать железо, пока горячо.
– Ну а ограбленная и избитая чухонка ведь тоже дело ваших рук? Да говори смело и прямо: я все знаю. Признаешься – тебе же лучше будет!
– Повинны и в этом! – хмуро проговорил все еще не пришедший в себя Митрич.
Шаг за шагом затем удалось мне выпытать у него обо всех грабежах этой шайки. Грабили большей частью проезжающих чухон, которые, вообще говоря, не жаловались даже на эти грабежи.
– Почему так?
– Да видите, ваше благородие, они думали, что мы всамделишные черти! – пояснил Митрич.
Я вспомнил об этом маскараде и потребовал дальнейших пояснений.
– Да, правду говорить, ваше благородие, не хотелось нам напрасно кровь проливать. Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили. Ведь на нечистую силу не пойдешь квартальному заявлять! Ну вот для этого самого и комедь эту играли…
– Но ведь со мной-то вы не комедь играли? Вы действительно убить собрались? А?..
Митрич почесал за ухом.
– Да, оно того… Сумнительно нам стало, – проговорил он нерешительно.
– Значит, если бы не праздник, то капут? – спросил я уже весело.
Митрич отвел глаза в сторону и замолчал.
Благодаря показанию Митрича дело разъяснилось быстро. Личности задержанных были установлены. Был в тот же день арестован и четвертый из «чертей».
Оказалось, что это были уволенные в запас солдаты. По окончании службы они, промотав бывшие у них на дорогу деньги, решили попытать счастья на большой дороге и вернуться на родину с «капиталами». Не попадись они в последнем деле, их нелегко было бы разыскать, так как они уже решили не откладывать более отъезда. На пай каждого приходилось по 60 рублей, и этой суммой они решили удовлетвориться.