Когда трактир стали запирать, я вышел вместе с ним и стал его звать пойти вместе к знакомым девицам. Он согласился, и мы пошли.
По дороге он все спрашивал меня, скоро ли мы дойдем. Я ему говорю: «Сейчас» – и все иду дальше, чтобы не встретить никого на пути. Как прошли лавру, я тут и решился. Дал ему подножку, сел на него и ремнем от штанов стал душить его. Сначала малый-то боролся, да силенки было мало, он и стал просить: «Не убивай, – говорит, – дай еще пожить, возьми все…» Да потом как крикнет: «Пусть тебе за мою душу Бог отплатит, окаянный». Тут я ремень еще подтянул, и он замолчал. Снял я с него часы и кошелек достал, а там всего-навсего сорок копеек денег. Посмотрел я на него, и такая, ваше благородие, меня жалость взяла! Лежит он такой жалкий и глаза широко раскрыл и на меня смотрит. Эх, думаю, загубил Божьего младенца за здорово живешь! И пошел назад к Невскому, зашел в чайную, потом в трактир, а из трактира к Марье. Отдал ей часы и велел заложить их, а сам пошел опять шататься да пьянствовать.
Как перед Богом говорю, ничего не знала Марья о моих злодействах, не погубите ее, ни в чем она не причастна.
Этой просьбой Яков закончил свою исповедь.
Спустя пять месяцев Яков Григорьев был судим и приговорен к 20-летней каторге.
Страшная драма в Лигове
Это двойное убийство было совершено в ночь с 15 на 16 июня 1886 года.
В Лиговском лесу утром 16-го числа был найден голый труп задушенного человека, а через какой-нибудь час в лесу за Пановом нашли еще труп также задушенного человека и также совершенно раздетый.
Первый принадлежал Горностаеву, а второй – молодому человеку, студенту духовной академии, сыну псаломщика, Василию Ивановичу Соколову.
Розыск был произведен по свежему следу, и убийцы вскоре были арестованы.
Один из них, двадцатилетний парень, служил стрелочником на Балтийской железной дороге подле Красного Села.
Звали его Феоктистом Михайловичем Потатуевым, и в страшной лиговской драме он был только свидетелем и отчасти помощником.
Главным действующим лицом был его двоюродный брат, динабургский мещанин Иван Ефимов Сумароков.
Оба они в преступлении сознались, и главный убийца, Сумароков, поведал следующий страшный рассказ.
– Приехал я к Феоктисту, к брату то есть, – начал свою повесть Сумароков, – и пошли мы с ним в Красное Село в трактир… Он свободным был. Сидим, пиво пьем, а тут, глядь, земляк подошел, Горностаев. Сел с нами.
Человек он был богатый, со средствами… торговлей занимался. Я почитал, что при ем рублев сто будет, а потом всего семь рублей и сорок копеек оказалось.
Сидим пьем… Скоро десять часов пробило. Я и говорю: едем в Питер! Ну, взяли мы из буфета пару пива и поехали. Приехали в Лигово, а тут пересадка. Поезда ждать надо. Я и говорю: пойдем, ребята, пиво в лесу выпьем. Погода такая чудесная. Теплынь. Ночь светлая, ясная… Ну и пошли.
На опушке сели и пиво выпили, а потом я и говорю: пойдем прогуляемся в лесу. Я впереди шел, Горностаев за мной, а сзади Феоктист. Тропка была узенькая. В лесу темно. Тут мне и пришло на мысль убить Горностаева.
Я остановился и ногу вперед выставил. Горностаев через нее да на землю, а я вмиг на него насел. «Что ты?» – стал кричать земляк, а я его носом в землю, а потом снял со штанов ремешок, да ему на шею и стал тянуть. Все это в минуту произошло. Ну, похрипел он, рукой махнул и кончился. Задохся то есть. Тут я встал, начал деньги искать. Всего семь рублев с копейками нашел… После этого раздели мы его, пальто я велел Феоктисту на себя надеть, пиджак под свой одел, а остальную мелочь в рубашку убитого узелком завязал. Сделали мы все это и пошли прочь. Ехать нам было уже нельзя: одиннадцать часов ночи было, ну, мы с Феоктистом и пошли в село Паново. К счастью, и кабак был еще отперт… Тамошние парни гуляли, мы тоже выпили, закусили и пошли назад. Только отошли, а у кабака шум.
Прошли еще… К лесу шли… Слышим, бежит кто-то за нами и нам кричит. Мы остановились. Тут к нам молодой господин подбежал.
«Где, – спрашивает, – тут урядник живет? Меня, – говорит, – у кабака мужики обидели. Я жаловаться хочу. Где урядник?»
А меня злость все сосала, что я у Горностаева денег не нашел. Увидел его, и сейчас в голове мысль явилась.
«Мы, – говорю, – знаем, где урядник! Мы вам покажем; пожалте с нами!»
Он и пошел. Пошел сзади и все жалуется, как его у кабака обидели.
Феоктист шепчет мне: «Куда ведешь его?»
Я ему тоже шепотом ответил, что к уряднику!
Он так и побледнел.
Только подошли мы к самому лесу, господин вдруг и примолк. Я обернулся к нему.
«Пожалте, – говорю, – к уряднику!»
А он как вдруг откачнется, да вскрикнет – и побежал… Только со страху не на дорогу, а по самой опушке метнулся. Я его нагнал и в спину. Господин упал…
Упал… – начал снова Сумароков, – я, как и в тот раз, ему на спину и ремень на шею. Минут пять лежал на нем, а он, надо думать, чувств решился. Лежит, и хоть бы что. Только впоследок весь задрожал и ногами вскинул.
Сняли мы с господина всю одежду, сорочкой ему лицо прикрыли и пошли. Сперва леском, потом на шоссу, потом опять в лес. Там легли спать и до шести часов спали. Встали и пошли в Петербург. А тут ломовой порожнем едет. За сороковку он и довез нас…
Вот как просто и до ужаса хладнокровно было совершено в лесу, близ станции Лигово, двойное убийство!
«Золотая шкатулка»
В один из майских дней, в праздник, отец Иоанн П-садов сидел дома и благодушествовал. Это был в свое время известный в Петербурге проповедник, славившийся оригинальностью и редкостью своих проповедей, что собирало к нему в церковь всегда массу народа.
Отец Иоанн часа два только вернулся назад из церкви. Он уже пообедал, перешел в свой кабинет и благодушествовал…
Вдруг в передней звякнул звонок.
«Кто бы это мог быть?» – подумал про себя отец Иоанн.
Но в это время в кабинете появилась прислуга и заявила:
– Батюшка, там человек какой-то вас спрашивает…
– Кто такой? Что ему нужно?
– Да так… Не разберешь… Не то господин, не то простой… Говорит, что личное дело есть. Очень важное дело. Нарочно для этого в Петербург приехал…
– Гм!.. – в раздумье произнес батюшка. – Ну, проси…
Прислуга ушла, и через минуту пред отцом Иоанном стоял среднего роста сухощавый человек с черными, бегающими во все стороны глазами, с черными усами и жиденькой, черненькой же бородкой.
– Я по важному делу, батюшка… По очень важному и секретному к вам делу.
– Что ж, если такое важное дело, то рассказывайте! Но почему вы именно ко мне обратились, а не…
– И об этом сейчас расскажу, только, пожалуйста, глаз на глаз, – проговорил, озираясь, сухощавый человечек.
Дверь в кабинет была заперта. Батюшка и неожиданный посетитель уединились… Что говорили они, о чем – неизвестно. Но беседа их продолжалась час или два.
Наконец дверь отворилась, и таинственный посетитель на цыпочках проследовал из кабинета. Отец Иоанн сам проводил его до передней, и здесь между ними произошел прощальный, вполголоса, разговор.
– Так, значит, до двадцать девятого?.. – спросил уходивший.
– Да, да… до двадцать девятого! – подтвердил батюшка и захлопнул за гостем дверь.
Недосказанное заявление
29 мая того же 188… года пристав l-го участка К-ой части явился ко мне вечером и сказал:
– Какое-то загадочное и интересное дело…
– В чем дело?
– Да вот, отец Иоанн П. подал заявление в часть… Кто-то с ним ловкую штуку сыграл… Мы уже составили протокол, словом, все оформили… Теперь уж, видно, вам придется за розыски приняться.
– А ну, покажите-ка заявление отца П.
Пристав подал мне бумагу, где я прочел следующее:
«Мая 20-го сего года зашел ко мне какой-то дотоле неизвестный мне человек, лет около 30–40, назвавший себя прибывшим из города Острова (Псковской губ.) тамошним мещанином, торгующим льном, Васильем Николаевым Ельбиновичем, который рассказал мне о различных постигших его несчастных обстоятельствах, прося меня усерднейше спасти его от угрожающей ему опасности одолжением ему на одну неделю 2000 руб. Убежденный его мольбами и клятвами о возвращении долга через одну неделю, я дал ему просимое: 1300 руб. процентными бумагами и 700 руб. кредитными билетами и сериями, без всякой расписки, единственно по христианскому состраданию к его несчастному положению. Но прошло более недели, и мой должник ко мне не является. Предполагая, что в этом случае я обманут в чувствах моего сострадания к такому человеку, которого, может, и не существует в г. Острове под названием В. Н. Ельбиновича, я вместе с сим прошу заявить о том и сыскной полиции».
Прочел я это заявление, посмотрел составленные по этому поводу околоточным протоколы с опросом потерпевшего священнослужителя и покрутил головой.
– Знаете, ведь это все не то, – сказал я приставу.
– Как так не то? – спросил он.
– А так. Есть здесь что-то недоговоренное. Ну посудите сами: станет ли кто давать две тысячи рублей человеку, пришедшему с улицы? Доброе сердце – дело, конечно, хорошее. Но если в таком деле руководиться только добрым сердцем, то что же и претендовать на воспользовавшегося излишней доверчивостью? Если отец П. дал человеку с бухты-барахты 2000 рублей без всяких расписок, без удостоверения о личности, о кредитоспособности, единственно руководясь состраданием, то чего же он удивился, что ему не отдают денег. Никакого такого Ельбиновича в Острове, я вперед уверен, нет, и занимайтесь дальше этим делом сами, а я отказываюсь… Так и передайте отцу И. П-садову.
Пристав ушел, но через день или два у меня на квартире уже сидел отец Иоанн. Прежде чем заехать, он писал ко мне, убедительно прося назначить ему, в уважение к его положению, такое свидание и в такой час, чтобы это не было при людях и не бросалось в глаза.
Он был заметно взволнован и несколько бледен.
– На старости лет каяться приходится, просить совета и доброй услуги… – начал он. – Я расскажу вам сейчас со всей откровенностью случай, где я сделался жертвой самого наглого мошенничества…