Тайна «купца» из Острова
20 мая около часу или двух пополудни является ко мне на квартиру какой-то неизвестный мне человек, на вид лет тридцати-сорока, судя по одежде – мещанин, лакей или мастеровой, и просит переговорить с ним «по секрету, как на исповеди», о каком-то весьма важном деле. Дело это он может открыть только мне потому, что, живя в городе Острове, он много слышал обо мне хорошего от разных лиц, духовных и светских.
А потому никогда не бывавши, по его словам, в столице, он, по совету какого-то живущего в городе Острове старца 93 лет, священника отца Александра, а также и по указанию тамошнего монаха-сборщика, бывавшего в Питере, по имени о. Рафаила, решился сесть и приехать в Петербург, чтобы переговорить со мной и передать мне тайну, которая давно лежит у него на душе, а затем через четыре часа, в тот же день, возвратиться в Остров.
Приняв его у себя в кабинете и затворив дверь, я спросил его:
– Кто же вы такой, как вас звать и в чем ваша тайна?
– Я, – отвечал он, – уже говорил вам, батюшка, что живу в Острове и занимаюсь теперь закупкой и продажей льна, который отправляю в Ригу. А прежде я служил в качестве управляющего в имении графа Ш. Зовут меня Василий Николаевич Ельбинович. Тайна, которую я хочу доверить вам, состоит в следующем.
Когда я жил у графа, то наложницей у него была полька по имени Антонина. Граф как-то уехал за границу и оставил все свое имущество в распоряжении Антонины. Между прочим, он передал ей шкатулку с золотыми империалами, тысяч на шестьдесят. Антонина, по отъезде графа за границу, сошлась со мной и во время пожара, который случился в доме графа в его отсутствие, она принесла эту шкатулку с золотом ко мне и сказала: «Спрячь ее подальше, после мы воспользуемся ею».
Я взял шкатулку и зарыл ее в саду, в таком месте, где отыскать ее посторонним было трудно. Графу телеграфировали о пожаре, он отвечал, что золото в огне не сгорает, а обращается в слиток, который он и велел отыскать и переслать ему. Но его люди все изрыли, а слитка не нашли.
Подозрение пало на Антонину, стали ее допрашивать, но она никому тайны не открыла. Вскоре, однако, она заболела и, видя приближение смерти, открылась ксендзу, что шкатулку с золотом передала мне.
Антонина умерла. Когда граф приехал, ксендз, желая ему угодить, передал ему тайну исповеди Антонины. Началось следствие. Меня долго судили, но при помощи адвоката, которому я заплатил до десяти тысяч, дело решилось так: «Меня, Ельбиновича, оставить в подозрении и следить, не окажется ли у меня больших денег, о чем дать знать суду, а ксендза за то, что он открыл тайну исповеди, лишить сана и сослать в Сибирь».
Вот теперь, батюшка, – продолжал мнимый Ельбинович, – я не знаю, что и делать с зарытыми в саду червонцами!.. Совесть меня замучила… Открыть правду на суде – боюсь Сибири. И подумал я: зачем попутал меня лукавый затаить столько денег, когда я, слава Богу, и своими проживу. Я человек вдовый, у меня только один маленький сын. Если буду тратить золото в своем городе, сейчас меня заподозрят. Как человек православный, я советовался на исповеди с нашими островскими духовниками, предлагая им пожертвовать это золото на бедных и на церкви, но они тоже побоялись принять столько золота. Вот тогда старец отец Александр и посоветовал мне уехать в Петербург и там, через какого-нибудь священника, передать эти деньги на благотворительные заведения золотом же или разменяв его на процентные бумаги.
А отец-то Рафаил, когда я собирался ехать в Питер, попался мне на станции и спрашивает: «Ты куда, Василий Николаевич?» – «В Петербург, – отвечаю, – по делам. Надо мне посоветоваться с каким-нибудь умным священником, только никогда я там не бывал и никого не знаю». – «А ты вот, как приедешь на Варшавскую станцию, – говорит он мне, – спроси любого извозчика: где тут общество, в котором живет отец П-садов? Тебе всякий укажет его».
Я так и сделал, прямо с машины да к вам. Я слышал, батюшка, что вы во многих благотворительных делах принимаете участие, так не угодно ли, я 29 мая в десять часов утра привезу вам шкатулку с сорока или больше тысячами золотом. Вы можете его разменять или так передать его на богоугодные дела, иначе деньги мои даром пропадут. А мне достаньте к понедельнику только две тысячи рублей бумагами.
Встретьте меня на вокзале, мы с вами вместе повезем шкатулку к вам на дом, тут вы мне передадите две тысячи рублей, и я сейчас же отправлюсь обратно в Остров.
Здесь отец Иоанн несколько времени помолчал. Затем вздохнул и продолжал:
– Да!.. Представьте, я ему поверил!.. Мысль, что такие большие деньги, зря пропадающие, можно употребить на дела богоугодные и благотворительные, смутила меня.
Я подумал, обсудил обстоятельства дела, подверг мнимого Ельбиновича некоторому допросу и еще более уверился в истине его слов… и согласился…
Старик покачал головой и опять помолчал.
– Итак, 29 мая к десяти часам утра, – продолжал он, – приехал я на Варшавский вокзал. Смотрю, действительно идет ко мне навстречу Ельбинович со шкатулкой и тихо говорит: «Вот здесь ровно тридцать тысяч, а вы привезли мне две тысячи?» – «Поедемте, – говорю, – со мной, я посмотрю, что вы привезли, и тогда дам вам две тысячи». – «Ах, батюшка, неужели вы такой, что, получая тридцать тысяч, мне не доверяете и двух? Мне сейчас же нужно ехать обратно, боюсь, за мной, кажется, следят. Я приеду к вам 10 июля непременно и тогда узнаю, как вы распорядились моими деньгами».
По своему простодушию, – закончил отец Иоанн, – я доверился мнимому благодетелю бедных, вручил ему пакет с двумя тысячами, простился с ним и приехал домой.
Раскрываю шкатулку, крепко окованную жестью, и что же в ней нахожу? Какую-то гарь вроде коксовой пыли, а внутри кирпич, на котором надпись: «Соболев» – очевидно, фамилия кирпичного заводчика…
Выслушал я повествование почтенного батюшки, развел руками и невольно спросил:
– Неужели же вам, отец протоиерей, не пришло ни разу в голову, что человек вам врет в глаза, и врет притом так, что все его вранье, как говорится, белыми нитками сшито?
Отец Иоанн сокрушенно вздохнул:
– Что поделаете!.. Сам теперь вижу.
– Уж не знаю, что удастся с этим делом… – сказал я. – Прежде всего, вы подадите мне об этом форменное заявление и приложите опись процентных бумаг, врученных вами мошеннику…
Отец Иоанн забеспокоился. Но когда я заявил, что все будет держаться в секрете, батюшка просветлел.
– У меня, признаться, есть и то и другое, – сказал он, вытаскивая бумаги, – только, пожалуйста, секретно. Вы сами понимаете…
– Понимаю, понимаю… Будьте покойны. Тем не менее, – продолжал я, – скажу вам откровенно: трудное это дело! Разве что мошенник будет настолько неопытен, что теперь начнет разменивать процентные бумаги, если только он не разменял их в день получения же… Особых, разительных примет у мошенника вы не заметили?
– Нет! Лицо самое обыкновенное, незначительное… Жиденькая бородка, усики… Носит фуражку с козырьком… с виду похож и на лакея, и на мещанина, и на мастерового… среднего роста…
– Ну вот видите… Да таких тысячи ежедневно вы встретите на улице!
Отец протоиерей сокрушенно вздохнул.
– Да, правда! – произнес он уныло.
На этом мы расстались.
Старый прием
Послал я на всякий случай в полицию города Острова запрос, нет ли у них такого мещанина Ельбиновича, сообщил банкам и конторам номера попавших в руки мошенника серий и билетов. Но дело на этом пока остановилось.
Из Острова, как я и думал, получилось известие, что никакого Ельбиновича у них нет, и я ломал себе голову, как напасть на след этого искусного мошенника. Не прошло и нескольких дней, как новая проделка этого мошенника убедила меня, что он здесь, живет и здравствует в Петербурге или около него.
Оказалось, что приблизительно в те же дни, когда он оборудовал «дельце» с отцом Иоанном, точь-в-точь такую же мошенническую штуку он проделал с архимандритом Чер-го монастыря Мелетием. Дело было так.
Монах Чер-го монастыря встретил на Сенной площади неизвестного ему человека, который вступил с ним в разговор и сказал, между прочим, что он желает сделать большое пожертвование на монастырь, но предварительно хотел бы переговорить с настоятелем монастыря архимандритом Мелетием. Монах сообщил незнакомому, что архимандрита можно видеть в такой-то день и час в часовне Иоанна Богослова, на углу Моховой и Пантелеймоновской улиц. Неизвестный явился в назначенное время к архимандриту и рассказал ему следующую историю.
Свояченица его жила на содержании у графа Ш. Соблазнившись его состоянием, она украла у него шкатулку, в которой находилось золота на шестьдесят тысяч рублей. Золото это она передала ему. Вскоре в доме графа случился пожар. Когда выбрасывали вещи из окон, свояченицу его ударили нечаянно утюгом и убили на месте. Утайка шкатулки была обнаружена, и его судили, но «оставили в подозрении» и уже много лет следят за ним, не окажется ли у него большой суммы денег, почему он желает пожертвовать их на монастырь… Ему же просит дать только три тысячи рублей наличными кредитными билетами…
В назначенный день и час он и доставил свою «шкатулку» с кирпичом, получив 3000 рублей. Словом, разыграл ту же историю, что и с отцом Иоанном П-садовым.
Подумал-подумал отец архимандрит… И дело очутилось у меня.
Но мошенника и след простыл… Видно, это был уже «тертый калач». А главное – это не была какая-либо шайка. Действовал он сам, единолично, и на струнке благотворительности недурно разыгрывал свои дела.
Дал я соответственные указания агентам, но ясное дело, что рассчитывать на скорый успех было трудно. Оставалось ждать, что мошенник не удовольствуется только этими проделками и примется за них опять.
На всякий случай я, однако, решил через своих агентов пустить среди петербургского духовенства слух, что вот, мол, есть такие люди, которые являются к духовным лицам с целью такого-то и такого обмана. Необходимо поэтому задерживать таких и представлять куда следует. Но время шло, а мнимый Ельбинович как в воду канул…