Юдзелевич быстро и ловко взялся за дело.
Прежде всего, заехав в квартал и захватив с собой полицейских, он арестовал дворника Семена Остапова и опечатал его помещение.
Дворника препроводил ко мне, а сам я пустился на поиски Анфисы с сыном.
Фамилия их была Петровы.
Муж Анфисы служил раньше дворником в злополучном доме Степанова, потом уехал один в деревню и там остался, а Анфиса сначала работала поденно, потом поступила кухаркой к убитым, а потом снова пошла на поденную работу.
Юдзелевич зашел сперва в мелочную лавку, эту лучшую справочную контору, а затем в портерную и узнал адрес Анфисы и ее сына.
Они, оказывается, жили на Песках, на Болотной улице.
Он отправился в квартал.
Узнав про обстоятельства дела, в участке сообщили приставу.
– Убили?! – воскликнул пристав, когда Юдзелевич обратился к нему с просьбой о помощи. – Вполне возможно! такие канальи!..
И он тотчас дал ему на помощь двух квартальных.
Анфису арестовал Юдзелевич в прачечной, на Шестилавочной (теперь Надеждинской) улице, за стиркой, а Агафошку – в слесарной мастерской Спиридонова, на 3-й улице Песков.
Через четыре-пять часов они все были у меня. Я велел рассадить их по разным помещениям и ждал вечера.
Я ждал Юдзелевича.
Уже поздно, часов в одиннадцать вечера, Юдзелевич вернулся ко мне с узелком и подробным отчетом, часть которого я уже передал выше.
Что же он нашел при обыске?
Прежде всего, у дворника Семена Остапова, обыскав все помещение со свойственным ему чутьем, он нашел на печке окровавленную на подоле рубаху…
Больше ничего, но это было немало.
Кровавые пятна, видимо, были свежи…
У тех же он нашел тонкие платки, две дорогие наволочки, а затем связку отмычек.
Я рассмотрел платки и наволочки. На них были совсем другие метки.
Белье Ашморенковых было все перемечено очень красивыми крупными метками, которые я приказал снять, и временно, для образца, взял платок из раскрытого комода.
На найденных Юдзелевичем вещах были метки и А., и З., и В., видимо краденные из белья разных господ.
Но и из этих вещей при умении можно было извлечь некоторую пользу.
– Но где же все вещи?
Юдзелевич пожал плечами:
– Они имели время от каких-нибудь двух часов ночи. Может, все продали. Я буду искать.
– Тогда где деньги?
– Деньги можно зарыть в землю. Разве их найдешь так скоро?
Действительно, это все бывало и бывало часто.
– Ну, будем их допрашивать, – сказал я, – веди мне первым этого Агафошку!
Юдзелевич вышел, а я приготовился к допросу.
За честь матери
В кабинет ввели Агафошку.
Я остался глаз на глаз с одним из предполагаемых убийц, обагрившим свои руки кровью четырех жертв.
Я впился в него взором. Передо мной стоял почти юноша, высокий, худощавый, в засаленной куртке-блузе мастерового. Несмотря на столь молодой, как семнадцать лет, возраст, лицо его уже носило отпечаток бурно проведенного времени.
– Скажи, Агафон, ты уже судился за кражу?
– Судиться судился, а только я невиновен был в той покраже. Зря, облыжно на меня взвели. Меня оправдали.
– Так. Ну а зачем ты вмешался в дело убийства в Гусевом переулке? – быстро спросил я его, желая поймать его врасплох, огорошить неожиданным вопросом.
– Напрасно это говорить изволите, – спокойно ответил он. – В убийстве этом я ни сном ни духом не повинен.
– Но если ты и не убивал, так зато ты, наверно, должен знать, кто именно убил.
– А откуда я это знать могу? – с дерзкой улыбкой ответил он.
– Разве ты живешь отдельно от матери? Ведь вы вместе пьянствуете.
– А она тут при чем? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.
– Как при чем? Да ведь она уже созналась в том, что убийство в Гусевом переулке произошло при ее участии, – быстро выпалил я.
Агафон побледнел. Я подметил, как в его глазах вспыхнул злобный огонек.
– Вы… вы вот что, ваше превосходительство… – начал он прерывистым голосом. – Вы… того… Пытать пытайте, а только сказочки да: басни напрасно сочиняете. Этим вы меня не подденете, потому правого человека в убийцу не обратите. Как же это она могла вам сказать, что она убивала, когда она не убивала? Она хошь и пьяница, а только не душегубка.
Он закашлялся. Я, признаюсь, чувствовал себя не совсем ловко. Этот взрыв сыновьего негодования за честь своей матери, которую он в то же время называет чуть не позорным именем, меня поразил.
– Твоя защита матери очень похвальна, Агафон… – начал я после паузы. – Но ты вот что скажи, где ты находился в ночь убийства в Гусевом переулке? Ведь ты не станешь отрицать, что тебя этой ночью дома не было?
– Действительно, я не ночевал дома.
– Где же ты был?
– У Маньки, моей полюбовницы. Всю ночь у ней провел…
Я нажал звонок.
– Позовите Юдзелевича! – приказал я надзирателю.
Через секунду явился юркий Юдзелевич.
– Где же живет твоя Манька? – спросил я Агафона.
Он дал подробный адрес.
– Немедленно поезжайте к ней, – тихо обратился я к агенту, – и узнайте, правда ли, что Агафон в ночь убийства ночевал у нее. Словом, все выспросите.
Я отпустил Агафошку, приказав строго следить за тем, чтобы он не мог ни на секунду видеться с другими задержанными.
– Приведите Анфису Петрову!
Это была юркая, бойкая баба с отталкивающей наружностью. Резкие движения, грубый, визгливый голос – типичная представительница пьяниц-поденщиц.
Она, войдя, истово перекрестилась и уставилась на меня круглыми воспаленными глазами.
– Ну, Анфиса, ты свое обещание, стало быть, исполнила? – мягко обратился я к ней.
– Какое такое обещание? – визгливо спросила она, даже заколыхавшись вся.
– Будто не знаешь? А вот барышню, майоршу, убила за то, что она тебе шестьдесят копеек недодала. Только вы заодно, должно быть, и трех еще человек уложили, да и вещей награбили…
Анфиса задрожала, затряслась и быстро-быстро заговорила, вернее, заголосила, чисто по-бабьи, точно деревенская плакальщица:
– Вот те Бог, господин енерал, невиновна я. Не убивала я их, душенек ангельских, не убивала. Зря я ведь только в сердцах тогда говорила: «У-у, сквалыга, убить бы тебя надо, потому не отнимай от бедного человека грошей его трудовых». Зла уж я больно была на госпожу майоршу. Обсчитала она меня, горемычную.
Тонко, со всевозможными уловками я стал «пытать» ее о страшном убийстве в Гусевом переулке. Я задавал ей массу вопросов, которыми, как я был убежден, я должен был припереть ее к стене.
Был второй час в начале.
Долгим упорным допросом была утомлена Анфиса, был утомлен и я.
Увы! Как я ни бился, мне не удалось сбить эту бабу. Она упорно, с полнейшим спокойствием отвечала на все мои вопросы.
– Я сейчас покажу тебе одну игрушку, – сказал я ей.
И, быстро встав и взяв утюг, которым были убиты жертвы, я подошел к ней вплотную, протянув к ее лицу утюг.
– Смотри… видишь – запекшаяся кровь… Он весь в крови… Видишь эти волосы, прилипшие к утюгу?
Однако и это не принесло желаемого эффекта. Анфиса при виде страшного утюга только всплеснула руками и сказала:
– Ах, изверги, чем кровь христианскую пролили!
Я велел увести Анфису. Вернувшийся Юдзелевич сообщил, что указанную Агафошкой Маньку он разыскал, что она полушвейка, полупроститутка и что она показала, что Агафошка у нее действительно ночевал. Он ушел от нее около девяти часов утра.
Последним я допросил дворника Семена Остапова.
Он и на допросе, стоя передо мной, в этот ночной час, не изменил своих ленивых движений, своего пассивно-равнодушного вида.
Он, подобно Анфисе и Агафону, упорно отрицал какое-либо участие в этой мрачной, кровавой трагедии. Он говорил то же, что и на предварительном опросе его: что в ночь убийства он был дежурным, никакого подозрительного шума, криков или чего подобного не слыхал, никого из подозрительных субъектов в ворота дома не впускал и не выпускал.
– А куда ты сам выходил поутру? – спросил я его.
– По дворницким обязанностям… Осмотрел, все ли в порядке перед домом…
– А больше нигде не был?
– Был-с… В портерную заходил… Только я скоро вернулся обратно…
Как я ни сбивал его, ничего не выходило.
– А это что? – быстро спросил я, протягивая ему рубаху, найденную Юдзелевичем у него, на подоле которой были заметны следы крови.
– Это-с? Рубаха моя, – невозмутимо ответил он.
– Твоя?.. Отлично. Ну а кровь-то почему на подоле ее?
– Я палец днем обрезал. Топором дверь в дворницкой поправлял, им и хватил по пальцу. Кровь с пальца о рубаху вытер, а потом рубаху скинул, чистую надел.
– Покажи руку.
Он протянул мне свою заскорузлую, мозолистую руку. На указательном пальце левой руки виднелся действительно глубокий порез.
Я впился в него глазами… Не даст ли хоть он ключ к разгадке мрачной трагедии? Увы, нет. Если бы орудием убийства был топор, нож, даже острая стамеска, порез этот был бы подозрителен. Но ведь семья майора и горничная убиты утюгом, о который нельзя обрезаться. Это и не следы укуса, возможного в состоянии самообороны со стороны какой-либо из жертв страшного убийства. К таким никчемным результатам привел меня допрос трех арестованных лиц.
Через год
Прошел день, два, три, неделя. Успехи самого тщательного следствия не подвигались ни на шаг. Таинственная завеса над кровавой драмой не поднималась. Я терял голову.
Подозреваемые в убийстве Анфиса, ее сын и дворник Остапов содержались в одиночных камерах дома предварительного заключения.
Я допрашивал их поодиночно и вместе чуть не ежедневно; я устраивал между ними очные ставки – все напрасно! Ни малейшего несогласия в показаниях их. И вместе, и порознь, и на очных ставках они говорили одно и то же…
Прошло около года. Шутка сказать: целый год со дня кровавой ночи в Гусевом переулке! Дом Степанова еще не был им продан, все также красовалась вывеска: «Сие место продается», но он стоял никем теперь не обитае