Шея представляла собой как бы широкую красную ленту. Большая, широкая рана зияла, обнажая дыхательное горло. Грудь, руки, даже ноги – все было залито запекшейся кровью. Все невольно попятились от трупа: впечатление, которое он производил, было более чем тяжелое. Особенно жутко и неприятно было смотреть на глаза. Они, казалось, хотели передать словами весь ужас и всю муку, которые пришлось испытать бедному страдальцу.
Даже привыкший к разным тягостным зрелищам доктор и тот не выдержал. Его передернуло, и он отрывисто пробормотал:
– Экие звери… Что они с человеком сделали! Без сомнения, – давал свои заключения доктор, – этого человека убили без борьбы, без самообороны с его стороны. Если бы он боролся, защищался, дело не обошлось бы без ссадин, синяков и иных наружных повреждений. На него, по-видимому, напали врасплох и одним сильным и резким ударом ножа перерезали ему горло. Смерть должна была последовать почти моментально. Негодяи нанесли страшный удар ножом.
– Вы думаете, убийц было несколько? – спросил следователь.
Но прежде чем на этот вопрос ответил доктор, агент сыскной полиции, внимательно осматривавший место убийства, заметил:
– Да-да, без сомнения, их было несколько. Смотрите, как смята здесь трава.
– Кроме того, – добавил доктор, – судя по наружности, убитый должен был обладать большой физической силой. Вряд ли на него рискнул бы напасть один человек…
Осмотр одежды убитого дал важное и ценное указание. Оказалось, что с внутренней стороны брюк его было что-то срезано и, очевидно, тем же ножом, которым был зарезан убитый, так как на месте среза ясно виднелись кровавые пятна. Что именно было пришито к брюкам убитого, определить, конечно, было невозможно, но таковыми предметами могли быть или внутренний потайной карман-мешочек, или сумка – словом, какое-нибудь хранилище денег, ценных бумаг, документов. Становилось очевидным, что несчастный был убит с целью ограбления.
Дальнейшее расследование, которое повелось энергично, увы, дало чрезвычайно мало благоприятных данных, пролило немного света на это кровавое дело, несмотря на все усилия и старания сыскной полиции.
Прежде всего, конечно, были предприняты меры к обнаружению личности убитого. С этой целью были произведены опросы по домам всего Петербурга, и вскоре обнаружилось, что по Забалканскому проспекту из квартиры зажиточной мещанки, сдававшей комнаты внаймы, неизвестно куда скрылся жилец – отставной унтер-офицер Шахворостов. Бросились туда, привезли квартирную хозяйку к убитому. В нем она признала своего жильца Шахворостова.
Личность убитого, таким образом, была опознана.
Стали наводить справки о зарезанном Шахворостове. Все розыски в этом направлении дали только следующие сведения: отставной унтер-офицер Шахворостов, холостой, жил один. На постоянном месте не служил, но занимался разными делами. Среди этих дел были частью подряды, частью – комиссионерства. Слыл за человека с хорошими деньгами, жизнь вел аккуратную, трезвую, степенную.
– Кто чаще бывал у покойного? – допытывались у квартирной хозяйки.
– А мало ли кто к нему ходил? – отвечала она. – Человек он был замкнутый, скрытный. Ни о чем лишнем разговаривать не любил.
Как мы ни бились, успешность дальнейшего следствия не подвигалась ни на шаг.
Убийцы словно в воду канули. Никакие меры не привели к их розыску.
Прошло около полутора лет, а убийцы не были обнаружены и находились на свободе!
Подозрительный кучер
Наступил январь 1871 года. В первых числах этого месяца я как раз опять вспомнил о злосчастном деле Шахворостова и отдал приказ одному из агентов возобновить розыски. На этот раз, спустя полтора года после убийства, эти розыски дали блестящие результаты.
В одном из темных приютов, посещаемых особенно охотно столичным подозрительным людом, случайно находился и один из наших агентов. За несколько дней до этого произошло ограбление купца. Агенты выслеживали преступников по всем злачным местам.
И вдруг до слуха агента, сидевшего переодетым за одним из столиков, донесся разговор двух субъектов, пивших пиво.
– Да, братец, такова-то оказалась его благодарность… Вчера опять я пристал к нему. «Дай, – говорю, – Иван Васильевич, рубликов хоть двадцать, потому я без места…» А он швырнул мне тридцать копеек, как собаке, и отвечает: «Доколе сосать вы, ироды, из меня соки будете?» Это его-то я сосу! Ты примерно-то рассуди: тридцать тысяч на эфтом деле заработал он! Ведь мне Спиридонов говорил, что в сумке больше тридцати тысяч рублей оказалось».
Агент насторожился. Слово «сумка» особенно его поразило. Он впился глазами в говорившего. Это был парень средних лет, прилично одетый, с типичным кучерским лицом. Волосы курчавые, пушистые, остриженные «под скобку», выбритый подбородок, густые, пушистые усы.
– А ты бы ему пригрозил: коли, мол, как следует не поделишься – все открою, донесу.
– И то, братец, говорил ему, а он только смеется. «Что же, – говорит, – донеси, вместе по Владимировке пойдем… веселей будет».
Через несколько минут собеседник субъекта с кучерской внешностью куда-то исчез. Остался только один «обиженный и обойденный в дележе».
Агент быстро вышел, захватил наружную полицию и немедленно арестовал неизвестного.
Это происходило в три часа ночи. Неизвестный был доставлен в управление сыскной полиции. На другой день, 10 января, ему был сделан допрос. Сначала он, видимо, решил запираться, плел нечто весьма несуразное, потом наотмашь перекрестился и начал свою исповедь-показание.
Он на вопрос, о каком тайном преступлении беседовал с приятелем в притоне, ответил:
– Грех этот – убийство Шахворостова. Только я-то сам не убивал его…
Он показал, что он – кронштадтский мещанин Федор Тимофеев Шаров, в Петербурге живет почти двадцать лет. Сначала он жил в услужении кучером у Мятлевых, потом поступил к генералу Лерхе и, наконец, служил у Татищева. У Татищева вторым кучером служил Спиридонов. В один грустный для них день и Шаров, и Спиридонов были уволены от должности кучеров вследствие пропажи кучерской одежды.
Замысел в кабаке
– Отойдя от места, – продолжал свой рассказ Шаров, – поселились мы в том же доме Раудзе, на квартире у Прасковьи Тимофеевой. В этом доме находилось питейное заведение, которое содержал Бояринов, а сидельцем в заведении был зять его, крестьянин Иван Васильев Калин, подручным – Егор Денисов. Частенько мы захаживали со Спиридоновым в заведение. Только раз и говорит мне Спиридонов: «Сделай милость, достань ты дурману: необходимо нам…» – «Зачем?» – спрашиваю его. «А затем, – говорит Спиридонов, – что Иван Калин хочет напоить им одного недруга своего, а потом, когда тот очумеет, дать ему основательную трепку». Он мне все объяснил. Оказывается, что какой-то богатый деляга-парень Шахворостов взял от Ивана Калина сто рублей за то, что приищет ему подходящее помещение под питейное заведение. А сам никакого помещения не нашел, да и деньги назад не возвратил. Вскипел, значит: дай, дескать, проучу Шахворостова.
– Ну и что же, достал ты дурман? – спросили Шарова.
– Как же, достал. Отправился к коновалу Кавалергардского полка. Так и так, говорю, дай мне дурману. «На что тебе?» – спрашивает он. Я ему сказал, что пошутить хочу над приятелем, дескать, усыпить его, а тем временем с женой его полюбезничать. Ну, дал мне сонного зелья коновал. Доставил я дурман кабатчику Ивану Васильевичу. Тот стал, значит, пробу делать. Настоял осьмушку водки им и дал Спиридонову выпить рюмочку. Выпил Спиридонов и ушел домой. Наутро глядь – приходит к нам и говорит: «Ну, братцы, ни черта не стоит ваш дурман. Не действует! Я как лег, так и встал…» Иван Васильевич на меня пенять стал. «Какой же это, – говорит, – дурман? Что же я с таким зельем поделаю с Шахворостовым?»
– Скажи, – спросил я Шарова, – почему сиделец питейного заведения Калин так упорно желал одурманить Шахворостова? Действительно ли для того, чтобы только его «поучить», или же для какой-либо иной цели? Ну, например, для того, чтобы его ограбить.
– Не знаю точно, но так полагаю, что и на его деньги, может, зарился, потому покойный Шахворостов слыл в больших деньгах.
– Так, стало быть, вы попросту убить и ограбить его желали? – строго сказал я.
Шаров промолчал.
– Да, не буду таиться… Действительно, когда не удалось нам опоить зельем Шахворостова, стали мы удумывать, каким иным способом порешить с ним и ограбить его. И – мой грех – я первый надоумил компанию нашу так поступить: заманить Шахворостова в местность Мятлевских дач, которую я хорошо знал, а там его и убить.
– И вы так и сделали?
– Так и сделали.
Нападение в лесу
Раз как-то зашел в питейное заведение покойничек. Мы четверо: я, Иван Васильич Калин, Спиридонов и подручный Егор Денисов начали предлагать ему место, говоря, что близ Мятлевских дач, в Лиговском парке, требуется, дескать, человек опытный, знающий, для присмотра за рабочими. Жалованье чудесное тебе дадут! – уверяли мы. Разгорелись глаза у Шахворостова. «Что ж, – говорит, – братцы, я согласен. Поедемте. Вот только домой за аттестатами схожу». И ушел. А мы радоваться зачали: вот когда, мол, попался ты на удочку! Это почище дурману будет!.. Вернулся скоро Шахворостов. Отправились мы все на Петергофский вокзал и с поездом в десять часов утра поехали в Лигово. Я поехал в другом вагоне, а Шахворостов ехал вместе с Калиным, Спиридоновым и Денисовым.
– Почему же ты ехал отдельно? – спросил я.
– Чтобы не попадаться на глаза Шахворостову, – ответил Шаров. – Он, так вам скажу, недолюбливал меня, подозрительно ко мне относился…
– Что же, вооружены чем-нибудь вы были?
– У Ивана Васильевича Калина нож был. Когда Шахворостова пригласили ехать в Лигово, он вынул из выручки нож складной с черным черенком и остро-преостро наточил его на бруске. Все о ноготь свой пробовал, остро ли нож режет… Когда приехали мы в Лигово, то они повели Шахворостова к Кушелевой даче, я же, хоронясь, издали за ними следовал. Смотрю: повернули они все в лес… Я тайком за ними. Прошло примерно минуты две. Вдруг страшный крик донесся до меня. Хоть и ожидал я такое окончание дела, а все же, поверите, от крика этого словно очумел. Таково жалостно закричал Шахворостов, ну вот словно из него жилы