– Какой я тебе Федор? – захрипел подозрительный субъект.
– Федор… И непременно Федор! – выкрикивал Шереметьевский.
– Ан нет!
– Ан да!
– Ан Андрей – понял? Андрей, а не Федор!
– Андрей? Да неужто? Ах, шут тя возьми, обознался я! – воскликнул Шереметьевский и, незаметно для пьяного, мигнул другому агенту.
Тот понял смысл взгляда Шереметьевского, встал и направился к двери.
– Ну, братец, Андрей Михайлов, давай теперь пиво пить… – продолжал Шереметьевский.
– Опять-таки врешь ты: не Андрей Михайлов, а Андрей Богданов.
– Богданов? Скажи, пожалуйста, опять не туда попал. Извини, мил друг!
И он принялся вести незначащий, пьяный разговор, то и дело поглядывая на дверь, за которой давно уже скрылся агент.
Прошло несколько минут.
Шереметьевский взглянул на дверь.
Там, рядом с агентом, стоял городовой.
Шереметьевский незаметно махнул рукой.
Дверь быстро отворилась, и, прежде чем кто-либо из присутствовавших в трактире успел понять, в чем дело, в помещение трактира быстро влетел агент, за ним городовой, и оба бросились к столику, за которым сидели Богданов и Шереметьевский.
– Бери его! – приказал Шереметьевский городовому, указывая на Богданова.
– Как?! Что?! – вскочил тот, успев схватить в руки пивную бутылку.
– Ну, любезный, теперь начнется расплата за убийство тобою сторожа Новикова.
Богданов задрожал. Бутылка со звоном упала на пол.
Через двадцать минут он был доставлен в управление сыскной полиции, и началась исповедь убийцы.
За пальто
– Седьмого января, должно, часу в седьмом вечера, – начал Богданов, – я получил от вахтера академии Андрея Фомича расчет – два рубля двадцать одну копейку. Пошел я за водкой, купил несколько сороковок и вернулся опять в академию; распили мы сначала две сороковки в пирожной при академии с пирожниками. Оттуда пошел я в пекарню академии, где тоже пил водку, угощая пекарей; потом стали мы в карты играть и играли до трех часов ночи. Стали все, кончив игру, спать укладываться. Пошел я на водокачку, чтобы переночевать, а водокачка, гляжу, заперта. Стучать не посмел, потому – уволенный я. Отправился я тогда к сторожу Новикову, попросил у него позволения переночевать в его сторожке. Он позволил. Разостлал на полу свое пальто – лег. А спать что-то не могу. Пробило пять часов утра. Пришел истопник, затопил печь, ушел. И как только он ушел, тут вот и взбрело мне на ум убить Новикова и воспользоваться его пальто.
Встал я, взял стоявшее у печки полено, подошел к спящему Новикову и что есть сил ударил его по лбу. Потом нанес еще три удара. Захрипел он, потом свалился на пол. Снял тогда с него пальто, которым он был покрыт, и ушел. Походил по городу, затем пришел в Апраксин рынок, в одной из лавок променял это пальто на то, которое теперь на мне, получив придачи три рубля пятьдесят копеек…
И все. Просто и коротко. Пролил человеческую кровь за три рубля пятьдесят копеек.
Убийство под сенью святой обители
Вечерня отошла. Братия Александро-Невской лавры, помолясь, разбрелась по своим кельям.
Войдя в свою келью, иеромонах Илларион позвал монастырского служителя Якова:
– Вот что, чадо, принеси-ка ты мне дровец, да купи мне табачку нюхательного, знаешь, березинского.
– Слушаю, отче! – ответил служитель из бессрочно отпущенных рядовых Яков Петров.
Он сбегал за дровами, принес их в келью Иллариона.
– Прикажете, отче, затопить?
– Нет… оставь. Сам после это сделаю. А ты вот насчет нюхательного зелья.
Яков отправился. Но хоть и в монастыре он живет, а не оставляет его лукавый своими искушениями да наваждениями. Любит Яков выпить, ох как любит!
Так случилось и на этот раз. Отправляясь за табаком для иеромонаха Иллариона, повстречал он за оградой лавры своего приятеля, разболтались они и решили зайти в ближайший трактир раздавить сороковочку.
– Мне, слышь, братец, некогда. За табаком послали меня. Долго прохлаждаться не будем.
Но искушение оказалось сильнее. От одной посудины перешли к другой, и время в разговорах прошло незаметно.
Через замочную скважину
Было около восьми часов вечера, когда возвратился с «березинским» нюхательным зельем искушенный служитель Яков.
Не без робости подошел он к келье отца-иеромонаха.
Постучал. Никакого ответа. Позвонил. Молчание.
«Верно, к кому из братии пошел Илларион», – подумал Яков.
Поздно вечером вторично пытался он вручить Иллариону пачку табаку, но келья была все заперта.
Настала заутреня. Потянулась лаврская братия в церковь, а иеромонаха Иллариона нет среди нее.
«Что за чудо? – думает Яков. – Неужто отче иеромонах проспал?»
Настала обедня.
Опять среди братии не видит Яков отца Иллариона.
«Неладно тут что-то», – решил Яков, и лишь только отошла обедня, он подошел к келье Иллариона и стал смотреть в замочную скважину.
И почти в ту же секунду тихие, спокойно-величавые коридоры монастыря огласились страшным, полным ужаса криком Якова:
– Убили! Убили!
Этот крик, глухо подхватываемый эхом монастырских сводов, прокатился по лавре.
Из всех келий толпой выскочила встревоженная братия.
– Что такое? Кто убил? Кого убил? – посыпались возгласы испуганных монахов.
– Убили! Убили! Иеромонаха Иллариона убили! – неистово кричал ошалевший от ужаса Яков, бежавший по коридору.
Монахи бросились за ним.
Яков, добежав до кельи иеромонаха Нектария, ворвался туда и прерывистым голосом заговорил:
– Бегите, отче, к благочинному… Дайте знать… Отец иеромонах Илларион убит!
– Что?! Как?!
– Подошел это я к келье его. Дай, думаю, погляжу, что такое значит, что отец Илларион ни к утрене, ни к обедне не выходил. Посмотрел в замочную скважину, да и обмер. Вижу: лежит Илларион на полу, весь в крови…
– Скорей… Скорей… – заволновался монах Нектарий, – к отцу благочинному… К казначею…
Невообразимая паника воцарилась в лавре.
Братия суетливо перебегала с места на место, охая и крестясь.
Через несколько минут к келье иеромонаха Иллариона подошли: благочинный лавры, казначей, иеромонах Нектарий… Сзади пугливо жались монахи.
В три часа дня ко мне в кабинет поспешно вошел, вернее, вбежал правитель канцелярии:
– Ваше превосходительство, страшное злодеяние! Убит иеромонах Илларион из Невской лавры! Сию минуту нам дали знать об этом!
Я вскочил.
– Сейчас же сообщить прокурору и следователю.
Через десять минут я уже летел к месту убийства.
У ворот лавры я встретился с поспешно прибывшими судебными властями.
Наскоро поздоровавшись, мы направились к огромному зданию, в котором находятся кельи монашествующих.
– Сюда… Сюда пожалуйте… – понуро указывал нам дорогу пожилой монах с бледным скорбным лицом.
Я заметил, как крупные слезы катились по его лицу.
У входа в помещение монастырского общежития нас встретил благочинный.
– Несчастие у нас, господа… – проговорил он, осеняя нас благословением. – Иеромонаха Иллариона убили.
Мы вошли в келью убитого.
Тело иеромонаха Иллариона лежало в прихожей, наискось комнаты, головой в сторону входных дверей, руки были распростерты.
Лицо покойного было обращено вверх.
Горло было проколото в нескольких местах. Зиявшие раны были еще полны запекшейся кровью.
Огромные лужи крови виднелись вокруг всего трупа. Он, казалось, плавал в кровавом озере.
На правой ладони убитого виднелся глубокий порез.
– Несчастный отчаянно защищался, – заявил нам доктор. – Видите эту рану на руке? Он хватался за нож убийцы, стараясь его обезоружить.
– А вот и орудие преступления, – сказал я, поднимая с пола два ножа. – Один из них – хлебный, другой – перочинный… Лезвие его согнуто.
– Убийца, очевидно, во время борьбы поранил изрядно себе руки. Видите, вся ряса убитого иеромонаха испачкана отпечатками кровавых пальцев, – вмешался судебный следователь.
Семь ударов в горло
Я, прокурор и следователь занялись тщательным осмотром кельи несчастного иеромонаха.
За перегородкой этой комнаты у окна виднелась большая лужа крови. Брызги крови попали и на подоконник, и на лежавший тут расколотый сахар.
В большой комнате кровь заметна в разных направлениях. Комод, шкатулка – взломаны.
– Убийство совершено с целью грабежа, – заметил я.
– Без сомнения, – ответил следователь.
На стуле мы нашли тяпку, употребляемую для колки сахара.
На комоде, на шкатулке, на столе – везде были кровавые следы от рук.
– Да, убийца порезал себе руки… – заметил я. – Это очень важное и ценное указание.
– Семь проколов горла! – обратился к нам доктор, покончивший с осмотром трупа. – Убийца в ожесточенной борьбе не мог, очевидно, сразу нанести быстрый и сильный удар. Он медленно и постепенно подкалывал горло своей жертвы.
Я подошел к печке и открыл ее. В ней виднелась большая куча золы. Труба была не закрыта. Я стал рыться в золе и вскоре нашел две жестяные пуговицы.
– Ага! – воскликнул я. – Эти пуговицы доказывают, что убийца сжигал в печке носильное свое платье.
Покончив с осмотром, мы приступили к первоначальному допросу.
– Скажите, отец благочинный, слыл ли покойный за человека состоятельного?
– Не думаю. Мне, конечно, в точности неизвестно, сколько у отца Иллариона было денег, но предполагаю, что о больших суммах не может быть и речи.
– Не является ли у вас подозрения на кого-либо? Вам, конечно, лучше должны быть известны распорядки вашей монастырской жизни, равно как и лица, здесь бывающие.
– Откровенно вам скажу, в ум не могу взять, кто бы это мог решиться на столь страшное злодеяние, – развел руками благочинный.
Надо было нам самим нащупывать след к раскрытию злодея.
Я велел позвать монастырского служителя Якова.
Он повторил свой рассказ о том, как его покойный посылал за табаком и как наконец он обнаружил убийство.