Дело о зверском убийстве, которое я теперь постараюсь рассказать, произошло в 1888 году, в апреле месяце.
Страшная Яковлевка
Ровно в половине десятого утра знакомый госпожи Миклухи-Маклай, отставной полковник В***, позвонил в парадную дверь ее квартиры.
Прошло несколько секунд.
Дверь не отворялась.
Полковник позвонил еще раз. Тот же результат.
«Что бы это могло значить? – пронеслось у него в голове. – Неужто спят? Странно… Александра Васильевна встает рано, да к тому же она сама просила меня приехать к девяти часам утра, чтобы заняться проверкой счетов, присланных управляющим ее имения… А где же горничная Надежда? Неужто тоже спит?» И он стал звонить энергичнее, почти беспрерывно.
За дверями царила невозмутимая тишина, которую резко нарушал звук колокольчика.
Недоумевающий полковник собирался было уже уходить, чтобы от дворников узнать, не уехала ли куда утром Миклухо-Маклай со своей прислугой, но вдруг надумал и нажал дверную ручку. К его удивлению, дверь отворилась.
Он вошел в прихожую и громко закричал:
– Надежда! Эй, Надя! Где вы?
Тишина. Безмолвие.
– Что за черт! – вслух вырвалось у полковника.
Из передней он собирался было уже пройти в комнаты, как вдруг остановился, словно пораженный столбняком.
У дверей, ведущих из прихожей в зал, он увидел распростертую окровавленную фигуру прислуги Надежды.
Несколько секунд продолжался столбняк потрясенного ужасом полковника. И когда наконец он пришел в себя, страшный крик огласил квартиру Миклухи-Маклай:
– Дворник! Убийство!.. Зарезали!..
С этим криком полковник бросился вон из квартиры и, выбежав на улицу, наткнулся на одного из дворников.
– Беги… скорей… к старшему… к конторщику… к управляющему… В квартире госпожи Миклухи – убийство. Слышишь, убийство… Девушка лежит в прихожей зарезанная!..
Голос полковника дрожал от душившего его волнения.
Дворник от испуга как бы окаменел.
– Что ж ты стоишь, дубина?! Где управляющий? Беги! Давай знать… в полицию… Скорее!..
– Господи, Господи… да неужели и Александра Васильевна убита! – метался полковник.
Дворник, придя в себя и сообразив, в чем дело, стремглав бросился во двор дома, крича:
– Петр Кондратьич, Петр Кондратьич, в квартире полковницы – убийство!
– Где? – раздался спокойный голос.
Когда появился конторщик дома Петр Кондратьич, полковник, в страшном волнении, путаясь, заикаясь, стал рассказывать ему то, что он увидел в квартире.
– Давайте знать полиции! Скорее!
– Дадим… – бесстрастно ответил конторщик.
Через несколько минут приставу 4-го участка Спасской части было сообщено, что в доме Яковлева, в квартире вдовы статского советника Миклухи-Маклай, обнаружено убийство.
Я сидел в это время за составлением доклада по весьма важному делу, когда ко мне вошел мой помощник и сообщил:
– Ваше превосходительство, сейчас из Спасской части сообщено, что в доме Яковлева убиты вдова статского советника госпожа Миклухо-Маклай и ее прислуга!..
Весть об убийстве уже успела облететь не только всех жильцов этого дома, но и почти весь квартал.
Перед подъездом стояла огромная толпа народа. Два околоточных надзирателя хриплыми голосами кричали:
– Разойдитесь, господа! Все равно туда не попадете… Разойдитесь!
У дверей я встретился с прибывшим уже товарищем прокурора, судебным следователем и полицейским врачом.
Мы вошли в квартиру.
У порога нас встретил полковник В***.
Мы обратились к нему. Он рассказал нам на пороге квартиры о том, что он увидел.
Мы вошли в переднюю.
Небольшая, довольно светлая комната. Вешалка, зеркало, стол, два стула. На вешалке висело несколько дамских верхних вещей.
Из прихожей вели две двери: одна – в коридор, другая – в зал.
У двери, ведущей в коридор, лежал труп прислуги Надежды Торопыгиной.
Молодая, миловидная девушка лежала на спине, широко раскинув руки. Розовое ситцевое платье было разорвано и сильно смято во многих местах. Юбка платья была несколько приподнята, так что левая нога почти до колена была обнажена.
Горло ее было перерезано глубоко. Огромные лужи крови совсем залили ее грудь, плечи… Глаза, полные невыразимого ужаса, были широко раскрыты. Раскрыт также был и рот. Ослепительно-белые зубы выделялись особенно ярко на этом красном кровавом фоне.
Доктор склонился над трупом девушки и начал производить подробный осмотр, а мы устремились далее.
В первых трех комнатах все было в совершенном порядке.
В зале, комфортабельно убранном, было тихо.
На небольшом дамском письменном столе лежали бумаги. Я подошел и стал рассматривать их.
На верхнем листе, лежащем поверх кипы бумаг, значилось: «2000 р… 8000… сеялка… послать управляющему приказ о расширении…»
Я впился глазами в эти строки… Чернила еще не просохли… Местами виднелись чернильные пятна, свежие. Очевидно, она только что писала.
Я бросил пока рассматривание бумаг и пошел дальше.
В столовой тоже все было в порядке. На столе стояли серебряный самовар, чашка с недопитым чаем, корзиночка с сухарями.
Мы подошли к последней комнате. Отворили дверь, вошли и… увидели тяжелое, мрачное зрелище.
Голова на позвоночнике
У стола, как раз напротив кровати, лежала Миклухо-Маклай.
Ее белое платье-капот было буквально все залито кровью, так что оно походило скорей на ярко-красное одеяние.
Лежала она так же, как и прислуга ее, Надежда Торопыгина, навзничь, на спине, только руки ее были не распростерты, а судорожно притиснуты к шее, к горлу, которое страшным ударом было почти совсем перерезано.
Я невольно отвернулся от этой ужасной картины.
Мои агенты начали внимательный осмотр квартиры, обстановки и вещей. Комод во многих местах был забрызган кровью. Ящики его были выдвинуты, и в них все перерыто вверх дном, ящики другого стола, стоявшего тут же, в спальне, тоже были раскрыты.
Не оставалось никакого сомнения, что это зверское убийство было совершено с целью грабежа.
– Вот и орудие убийства, – сказал агент Игнатьев, подавая большой окровавленный нож. – Я нашел его в коридоре около прихожей.
Я подал нож доктору.
– Этим? – спросил я его.
– Да, этим… Удар, нанесенный госпоже Миклухе-Маклай, был не один… Видите, – сказал доктор, – вот еще второй удар… Этот последний почти отделил голову от туловища. Очевидно, убийца или убийцы напали на нее врасплох. Ни на чем не заметно следов борьбы. Платье нигде не смято, на теле не видно ни одного синяка, ни одной ссадины. Другое дело, вторая жертва – прислуга. Все ее платье изорвано, на груди, на шее, на руках я обнаружил следы отчаянной самообороны с ее стороны. Бедная девушка, по-видимому, упорно защищалась.
– Мне кажется, господа, – начал я, – что убийство это совершено лицами, хорошо знающими как покойную, так и распорядки ее жизни и те места, где у покойной хранились деньги.
– Почему вы так заключаете? – спросил меня прокурор.
– По многим признакам. Обратите внимание, прежде всего, на час совершения убийства. Оно совершено утром, то есть тогда, когда покойная имела обыкновение заниматься своими делами, для чего она, конечно, имела всегда при себе ключи, и, быть может, проверяла денежные бумаги. Далее, в письменном столе открыт и выдвинут как раз тот ящик, который меньше всего заметен. Не указывает ли это, что убийца знал, где надо искать «сокровища»? В комоде – то же самое. Средний и нижний ящики хотя и раскрыты, но в них убийца даже не потрудился рыться. Он все внимание устремил на левый верхний ящик… Иду далее… Ничего из серебра, из золота, из платья не похищено. Почему? Да только потому, что тот, кто совершил преступление, очевидно, отлично знал, что все эти ценные вещи – ничто в сравнении с находящимся в правом ящичке письменного стола и левом ящике комода. Однако и это еще не все. Моя мысль о том, что убийца знал распорядки жизни покойной Миклухи, подтверждается еще следующим соображением: если бы убийца или убийцы были люди, совершенно не знавшие жертв, они не посылали бы прислугу за папиросами.
– Как за папиросами?! за какими папиросами?! – воскликнули все в сильнейшем недоумении. – О каких папиросах вы говорите?
Наступила пауза.
– Вот за этими самыми, господа… – сказал я, поднимая с пола коридора коробку с папиросами. – Скажите, полковник, – продолжал я, обратясь к присутствовавшему при осмотре полковнику В***, – курила покойная Миклухо или ее горничная?
– Нет, – ответил последний.
– Скажите нам также, что вы знаете о жизни покойной и, главное, о тех, кто у нее бывал и кто служил ранее.
Из рассказа полковника можно было установить следующее. Убитую он знал давно, был старым другом ее покойного мужа. Женщина она была очень состоятельная, имела поместье, наличный капитал. Жила очень замкнуто, и у ней почти никого никогда не бывало.
– Не знаете и вы, кто до убитой девушки служил у госпожи Миклухи?
– У Александры Васильевны служила раньше кухарка Евдокия…
Мы пригласили дворников дома Яковлева. Из их допроса выяснилось, что эта бывшая кухарка Евдокия – крестьянка Тверской губернии, Новоторжского уезда, деревни Решенской, Евдокия Михайлова Королева, имеющая мужа и сына двадцати трех лет, которой, по словам полковника, покойная Миклухо-Маклай дала взаймы триста рублей.
– А, это очень интересно… – воскликнул я.
– Скажи, – обратился я к дворнику, – как жила убитая прислуга Надежда Торопыгина? Вы ведь на этот счет все знаете. Баловалась она? Имела кого-нибудь в дружках сердца?
– Так точно… Баловалась… У ней был Влас Дмитриев, бывший приказчик мелочной лавки в этом же доме.
Первоначальный допрос был окончен.
В вещах убитой Миклухи-Маклай было найдено 9200 рублей процентными именными билетами.
– Гм… этого не взяли. Понимали, что с именными билетами попадутся…
Квартира была опечатана, трупы отправлены для судебно-медицинского вскрытия.