Теперь на мне лежала обязанность помочь следственной власти в поимке убийц.
Приехав к себе в управление, я позвал в свой кабинет чиновника Шереметьевского.
– Вы узнаете, где живет Королева с мужем и сыном, и отправитесь к ним. Произведите у них самый тщательный обыск и арестуйте их даже в том случае, если у них и не окажется ничего подозрительного.
Другому агенту, Жеребцову, я приказал выследить любовника убитой Надежды Торопыгиной – Власа Дмитриева.
Порезанный палец
Шереметьевский, в сопровождении помощника пристава 3-го участка Казанской части Значковского, отправился к Королевым.
Жили они в доме № 87 по Екатерининскому каналу.
Сын Королевых, оказалось, носил фамилию Иванов, ибо он был от первого мужа Королевой – Иванова.
Выспросив у дворника дома, как пройти к квартире Королевых, и предупредив его, чтобы он стоял наготове у квартиры, Шереметьевский с помощником пристава направился туда.
Это было типичное обиталище бедных, полуголодных людей.
Невозможно грязный двор. Ужасный ретирад заражал его своим отвратительным зловонием.
Сделав несколько шагов вниз, по ступеням, залитым помоями, они остановились у двери, обитой ветхой, истлевшей клеенкой.
– Звонить? – обратился к Шереметьевскому помощник пристава.
– Что вы! что вы! – быстро прошептал агент. – Звонок сейчас спугнет обитателей. Я уверен, что квартира не заперта. Эти люди, грабящие и убивающие, обыкновенно очень беспечны на счет своего собственного добра.
Шереметьевский смело взялся за скобку двери и потянул ее к себе.
Дверь действительно отворилась, и они оба быстро вошли во внутренность логовища.
Первая конура служила, очевидно, кухней. Тут была русская печь, на полках стояли горшки, плошки и иные хозяйственные атрибуты.
Не было ни души.
– Кто там? – раздался молодой мужской голос из следующей комнаты.
– Мы, голубчик, мы! – весело произнес Шереметьевский, входя со спутником во вторую комнату, убого обставленную, со спертым, удушливым воздухом.
На ларе, в чистой ситцевой рубахе, лежал молодой парень, судя по описанным приметам – Иванов, сын Королевой и пасынок Королева.
При виде вошедших он порывисто вскочил с ларя, побледнел и с выражением недоумения и, главное, страха уставился на них.
– Здравствуй, Михаил Иванов, – начал Шереметьевский, окидывая быстрым взглядом всю его фигуру. – Ждал небось нас? А?
– Как же, почему я вас ждать мог? – робко проронил он.
– Будто и не знаешь? А что у тебя с пальчиком приключилось? – спросил его агент, заметивший перевязанный палец на правой руке парня. – Отчего он у тебя завязан? Обрезался?..
– Да так… малость порезал.
– А ну-ка, покажи!..
Он нерешительно, точно стараясь оттянуть время, принялся распутывать нитку, которой была обмотана тряпка на его пальце.
И, распутав ее, наконец протянул палец.
На нем сиял большой и глубокий порез, чуть-чуть не доходящий до кости.
– Чем же это ты так порезал? – спросил его агент.
– Топором… – ответил Иванов.
– Ну, брат, и странный же у тебя топор! Ишь, как тонко режет… Точно острым поварским ножом.
Иванов, заметно вздрогнув, выдернул руку.
– Ну а рубашку когда ты надел чистую? А?
– Утром… сегодня.
– Так… А грязная где же?
– У матери. Стирает она.
– А мать твоя где?
– В прачечной тут, во дворе, стирает.
– Побудьте с ним, господин Значковский, а я пройду туда – в прачечную. Эй, дворник! – крикнул Шереметьевский.
Дворник поспешно вошел в квартиру Королевых.
– Побудь здесь, около этого молодчика. Прачечная где у вас?
– Сейчас за углом, направо.
Шереметьевский направился туда. Войдя в маленькую, темную конуру, изображающую из себя прачечную, он подошел к женщине, маленькой, худенькой, низко склонившейся над огромным корытом.
– Ты Королева?
– Я, ваша милость… – проговорила она, вздрогнув от неожиданности.
– Чье белье моешь?
– Свое… мужа… сына.
– Покажи рубашку сына, которую он тебе отдал.
Королева, вытащив из лоханки рубашку, протянула ее Шереметьевскому.
Она была смочена, но не стирана еще, и во многих местах на ней виднелись большие кровяные пятна.
Захватив с собой рубашку и велев Королевой следовать за ним, Шереметьевский вернулся в квартиру Королевых.
Исповедь злодея
– Где твои вещи: пальто, пиджак и т. д.? – спросил он Иванова.
– За дверью, на гвозде висят, – как-то покорно и апатично ответил парень.
На пальто, на пиджаке, на штиблетах были такие же свежие кровяные пятна.
– Откуда это у тебя на вещах кровь взялась?
– Из пальца, который порезал.
Начался обыск. В деревянном ларе, в шкатулке было найдено: кредитными билетами 75 рублей, новая расчетная книжка, квитанция СПб. частного ломбарда за № 11332 на залог вещей на 2 рубля, два лотерейных билета, талон правления ссудо-сберегательной кассы СПб. ремесленников на 75 рублей, два письма, паспорт на имя Иванова, часы золотые глухие с цепочкой и медальоном, красное деревянное яичко с коротенькой цепочкой и ключиком. На полу под столом, прикрытые ватой, лежали скомканные кредитные билеты на 34 рубля.
– Это твои деньги?
– Нет… Я не знаю даже, как они сюда попали.
Во время обыска в квартиру Королевых приехал мой помощник Виноградов. Сам я не мог этого сделать, так как был занят допросом важного преступника.
Выслушав донесение Шереметьевского, Виноградов подошел к Иванову и прямо спросил его:
– Ну, говори откровенно: ты убил госпожу Миклуху-Маклай и ее прислугу?
Иванов опустил голову. Видимо, он страшно боролся с собою.
Прошло несколько минут томительного молчания.
– Ну, Иванов? Решайся. Сам понимаешь, ты попался. Ты убил?
– Я… – тихо вылетело у него. – Только не один я, а главным образом – другой.
– Ну, облегчай свою душу, рассказывай.
И Иванов начал свою исповедь, заметьте, первую исповедь. Я говорю «первую» потому, что несколько дней спустя он мне совершенно видоизменил это свое первое показание. Об этом, впрочем, позже. Пока замечу, что вообще в этом зверском убийстве так и осталось много темного и неразрешенного, благодаря чему один из оговоренных Ивановым убийц остался только в подозрении, не понеся никакого наказания.
– Я часто навещал мою мать, живущую у покойной Миклухи, – начал Иванов. – Жила мать у нее в качестве кухарки. Посещая ее, свел я знакомство со старшим дворником яковлевского дома Петром Кондратьичем. Как-то на Масленой неделе этого года сошлись мы с ним в трактире, помещающемся в этом же доме Яковлева. Стали мы угощаться… Только вдруг стал Петр Кондратьич рассказывать мне о покойной Миклухе, что женщина она одинокая, имеет большое состояние. «Да ты к чему это, Петр Кондратьич?» – спросил я. «А к тому, – говорит он, – что отлично можно бы деньгами ее воспользоваться». – «Как так?» А он усмехнулся и говорит: «Аль ты ребенок, что не понимаешь? Как? Известно как: убить их, ее и прислугу Надежду… Понял?» Испугался я сначала мысли этой, а потом… ничего, пообвык. После того стали мы частенько в этом же трактире с Петром Кондратьевичем встречаться, сговариваясь, как и что надо будет сделать. 6 апреля Петр Кондратьич условился со мною совершить убийство 20 апреля, около девяти часов утра. Рано утром 20-го подошел я к воротам дома, где жила Миклухо. Там меня уже поджидал Петр Кондратьич. «Пойдем», – сказал он тихо, и мы двинулись к квартире покойной. Петр Кондратьич позвонил. Отворила дверь сама госпожа Миклухо, и на ее вопрос, что ему надо и кто такой я, Петр Кондратьич почтительно ответил: «К вашей милости, ваше превосходительство… Выходит такой случай, возможно по очень дешевой цене приобрести дрова. Я и подумал, может, и вам угодно будет купить дровец. Это вот оттуда приказчик дровяных складов. Я его захватил, чтобы сдать заказ на дрова».
Миклухо начала говорить, что охотно купит дров, и направилась с этими словами в спальную по коридору. Петр Кондратьич пошел вслед за нею.
Я остался один в прихожей.
Немного погодя Петр Кондратьич вышел один из спальни в прихожую и, вызвав из кухни прислугу Надежду Торопыгину, попросил ее сходить в лавку купить папирос и марок и дал ей какую-то кредитку. Лишь только Торопыгина ушла из квартиры, Петр Кондратьич вынул из рукава надетого на нем пальто большой поварской нож и показал его мне. «Идем… этим их…»
Теперь мы пошли вместе и, пройдя залу, вошли в спальную.
Покойная Миклухо сидела за письменным столом, задом к нам, и что-то писала на листике бумаги.
При нашем приходе она не повернулась, а только спросила: «Так десять сажень?» – «Так точно, ваше превосходительство, саженей бы десять следовало», – ответил Петр Кондратьич.
И, говоря это, он быстро подошел к ней, держа нож наготове.
Как раз в эту секунду Миклухо-Миклай повернула голову, и Петр Кондратьич быстрым ударом хватил ножом по ее горлу.
Она хотела было вскочить, но, по-видимому, уж не могла, а только жалобно закричала и точно мешок свалилась со стула на пол, громко стоная от страшной боли. Кровь от удара брызнула и залила мне лицо и одежду. «Черт… Что ж, не видишь? Приканчивай ее!..» – закричал мне Петр Кондратьич. Он бросился на нее и стал держать ее руки, которыми она в ужасе размахивала, а я, схватив его нож, дорезал ее одним ударом по горлу. Тогда она судорожно вытянулась, захрипела и… скончалась.
Петр Кондратьич поднял нож, брошенный мною на пол, и мы пошли в коридор ожидать возвращения прислуги.
Она вернулась через черный ход и вышла в коридор. Приняв от нее папиросы, марки и сдачу, Петр Кондратьич быстро полоснул ее по горлу ножом. «Вали ее на пол!» – закричал он.
Мы бросились с ним на нее и повалили на пол. Из ее горла тоже фонтаном лила кровь, и она страшно стонала. Я стал держать ее, а Петр Кондратьич – наносить ей удары ножом.
Она, однако, отчаянно защищалась и сопротивлялась. Не могу понять, каким образом, но она успела даже вырваться от нас и, вскочив, вся залитая кровью, бросилась бежать к парадно