Отец с трудом повернулся, пошатываясь, рванулся вперёд, сумка вновь соскользнула с плеча, но он не стал её поправлять, она так и болталась у ног, словно набитое травой коровье брюхо. Контролёр снисходительно подгоняла его:
– Бегом давай!
– Погоди-ка! – крикнула мать. – Вот развод оформишь, тогда и ступай, надоело мне соломенной вдовой жить. – И презрительно добавила: – А за билет я заплачу.
Мать взяла меня за руку и с высоко поднятой головой направилась к дверям. Я понимал, что она плачет, из горла у неё вырывались какие-то булькающие звуки. Когда мать отпустила мою руку, чтобы открыть тяжёлые двери, я оглянулся и увидел, что тело отца скользнуло вниз по ограждению, а перед ним контролёр, тараторя без умолку, раздражённо захлопнула калитку. Через ограждение также было видно, как медленно пришёл в движение поезд на Дунбэй. Под перестук колёс в низко стелющихся клубах дыма слёзы брызнули у меня из глаз.
Я утёр глаза, и на тыльной стороне ладони остались две хрустальные слезинки. Сам я был глубоко растроган своим повествованием, а в уголках рта мудрейшего явно обозначились складки насмешливой улыбки. «Тебя ещё и не растрогать, мать твою, – думал я про себя, – погоди, так тебя и так, ты у меня непременно расчувствуешься, неважно, уйду я от мира или нет, мой рассказ обязательно заденет тебя за живое, пронзительной талантливостью своего рассказа я пронизаю твёрдую, как лёд, оболочку твоего сердца». Солнце во дворе палит всё сильнее, по тени дерева я сужу о его местоположении, оно уже на юго-востоке, далеко от линии горизонта или, как говорят в наших краях, поднялось на два шеста. Обзор нам загораживает окружающая двор стена, в ней и так было с десяток проломов, через которые бурными потоками переливается дождевая вода, а вчера она наполовину обрушилась, причём оставшаяся половина покачивается, и кажется, может упасть, стоит дунуть чуть посильнее ветру. По её гребню разгуливают друг за другом парочка котов, которые обычно очень редко слезают с дерева. Когда они идут с запада на восток, впереди шествует кошка, кот позади; с востока на запад впереди шагает кот, кошка за ним. О стену также трётся огненно-рыжий жеребёнок, бодрый и шустрый, с блестящей и гладкой, как шёлк, шёрсткой. Не посчитав нужным заваливаться на стену, как он изначально задумал, он выбрал момент и улёгся на землю. Стена рухнула и перестала существовать. Большая часть её завалилась в канаву, брызги взлетели на три чи,[34] рассыпавшись ярким водопадом. Из кошачьей парочки только одна кошка вся в грязи выкарабкалась из канавы, кот бесследно сгинул. Горестно мяукая, кошка забегала вдоль канавы. Жеребёнок весело ускакал. Хотя случившееся с котом было не к добру, обрушение стены стало волнительным событием, и чем больше рассыпалось это величественное сооружение, тем большее волнение я испытывал. Теперь передо мной открылась возможность охватить всю дорогу одним взглядом. На противоположной стороне виднелись просторы лугов, поднималось земляное возвышение, утыканное разноцветными флажками по кругу, а перед ним висел огромный плакат с лозунгом. Вовсю ревел установленный на оранжево-жёлтой машине генератор. Рядом с бело-голубой мобильной телевизионной установкой с десяток маленьких фигурок в жёлтых рубашках бегом тянули по лугу чёрные кабели. Выстроившись треугольником, со стороны восходящего солнца на скорости десять километров в час воинственно надвигались десять мотоциклов. «Какое внушительное зрелище – колонна мотоциклов!» Эту фразу я слышал в каком-то фильме, и очень долго у меня с этой фразой были тесные отношения. Всякий раз, радуясь или падая духом, я непроизвольно восклицал: «Какое внушительное зрелище – колонна мотоциклов!» Моя маленькая сестрёнка спросила: «Брат, а что значит „Какое внушительное зрелище – колонна мотоциклов!“»? Я ответил, мол, то и значит. Была бы моя милая сестрёнка сейчас рядом, я бы сказал, указав на эту колонну мотоциклов на шоссе: «Цзяоцзяо, вот в этом и есть смысл слов „Какое внушительное зрелище – колонна мотоциклов!“». Но сестрёнка умерла и никогда не сможет уяснить для себя, что значит эта фраза, ах, как болит душа, кто бы знал!
Хлопушка четырнадцатая
Мотоциклы держали чёткий строй, словно спаянные вместе. Все мотоциклисты в белоснежных шлемах, такой же форме, перехваченной широким кожаным ремнём с чёрной кобурой. Позади этого строя, метрах в тридцати двигались два чёрных лимузина с большими мигалками на крышах, беспрестанно сменяли друг друга красный и синий огни, пронзительно выли сирены. За ними шли полицейские машины, ещё более чёрные. Это «Ауди», мудрейший, в таких очень большие начальники ездят. Глаза мудрейшего приоткрылись в небольшую щёлочку, пурпурный луч устремился в сторону лимузинов и вернулся обратно. За «Ауди» следовали ещё две полицейские машины, но без сирен. Я провожал взглядом эту кавалькаду, от возбуждения хотелось громко закричать, но холод, шедший от мудрейшего, как от земли, остудил мой энтузиазм, поэтому я лишь негромко проговорил:
– Наверняка это большие люди, очень большие. – Мудрейший не ответил. «С чего бы это большому начальству приезжать? – продолжал я сам с собой. – Обычный день, не Новый год и не праздник». Ой, вспомнил. Похоже, с памятью у меня совсем плохо стало. – Мудрейший, сегодня же День мясной еды, известный праздник в нашей деревне мясников. Мы – главным образом, я – придумали этот праздник десять лет назад, а потом его сделали своим в городе. Один раз у себя провели и отобрали. Хотя, бабахнув по Лао Ланю, мудрейший, чтобы отвести беду, я уехал в другие края, но с родины беспрестанно доходили новости и рассказы про меня. Если окажешься в наших краях, мудрейший, спроси на улице любого: «Ло Сяотуна знаешь?» И тебе тут же расскажут про меня много необычайных историй. Нельзя не признать, что, переходя из уст в уста, кое-какие истории уже значительно преувеличены, в том числе мне приписано много чего, не имеющего ко мне отношения, но, как бы то ни было, в том, что я, Ло Сяотун, или, вернее, я, Ло Сяотун десятилетней давности – человек выдающийся, нет никакого сомнения. Конечно, есть ещё один равный мне по славе большой человек, нет, это не Лао Лань, а его третий дядюшка. Как утверждает подонок Лао Лань, этот чудак за день переспал с сорок одной женщиной и попал в Книгу рекордов Гиннесса. Но, как говорится, за что купил, за то и продаю. Я, мудрейший, в наших краях всё как свои пять пальцев знаю. Мясной праздник продолжается три дня, и всё это время самые аппетитные мясные блюда ласкают взор; на площади в центре города разбивают красивые выставочные стенды производители скотобойного оборудования и инструментов, а также механизированной обработки мяса; во всех гостиницах города проводятся конференции по выращиванию скота, обработке и приготовлению мяса; в то же время в больших отелях города организуются всевозможные мясные банкеты, на которых обилие блюд превосходит всякое воображение. В течение этих трёх дней от мяса всё поистине ломится – ешь, сколько влезет, ешь, сколько можешь. А ещё на площади Седьмого Месяца проводятся большие соревнования по поеданию мяса. Завоевавший это звание может получить триста шестьдесят мясных купонов, со всем этим можно закатить пир горой в любом заведении города. И, конечно, обменять эти триста шестьдесят купонов на три тысячи шестьсот цзиней[35] мяса. Самым крупным событием праздника является соревнование по поеданию мяса, но всеобщее внимание привлекает всё же большой благодарственный мясной парад. Программы всех праздников обычно насыщенны, не был исключением и наш праздник. Два небольших городка, которые связывает это шоссе, являются частями одного города и представляют по форме гантелю. Парад в этот день проходит по шоссе. Колонна из восточной части города направляется в западную, колонна из западной части следует в восточную, где-то посредине они встречаются и проходят мимо друг друга. Вне всякого сомнения, мудрейший, не ошибусь, если скажу, что сегодня две колонны встретятся перед этим храмом, где с одной стороны дороги обширный пустырь, а с другой развалины стены, как раз для того, чтобы в поле нашего зрения попало всё, что было приготовлено. Я понимаю, мудрейший, сила буддизма велика, всё у тебя расставлено по местам… Пока я тут болтал, со стороны западной части города стремительно приблизились два серебристых «Кадиллака», спереди и сзади охраняемые двумя «Вольво». Расчищающих дорогу мотоциклистов и полицейских машин не было, но не было и этого поверхностного, ничего не принимающего в расчёт тайного величия. Подлетев к храму, машины резко свернули с шоссе и остановились на небольшом пятачке. Обе затормозили решительно и солидно, главное – передний «Кадиллак» с двумя приваренными золотистыми рогами походил на гепарда, резко прервавшего стремительный бег. От этих машин и этого торможения просто сердце в пятки ушло, и я негромко проговорил:
– Мудрейший, открой глаза свои и узри: приехали действительно большие люди.
Мудрейший, сидевший скрестив ноги, был спокойнее божества Матуна за его спиной. Я очень боялся, что старик застыл в позе созерцания, и кто тогда будет слушать мой рассказ? Но я не удостоил мудрейшего и взглядом, слишком красочным было происходившее на улице. Сначала из двух одинаковых серебристых «Вольво» выскользнули четверо детин в чёрных плащах и чёрных очках. Чёрные волосы одинаково пострижены бобриком, этакие человекообразные глыбы угля. Через секунду из передней дверцы «Кадиллака» вышла ещё одна глыба, тоже в чёрном. Этот мгновенно повернулся к задней дверце, открыл её и, положив руку на верхний край открывшегося пространства, лёгким движением, ничуть не нарушая торжественности, помог выйти какому-то чёрному человеку. Он был выше всех на голову, его большие оттопыренные уши, казалось, были выточены из хрусталя. Он тоже был весь в чёрном, но в отличие от остальных на его шее был белоснежный шёлковый шарф, а во рту сигара, толстая, как гуандунская колбаска. Такой шарф лёгок, как лебединый пух, может взлететь в небо от одного дуновения, а сигара наверняка импортная – если не с Кубы, то с Филиппин. Изо рта