вно в прекрасной дрёме. Мать торжественно достаёт новенькие красные палочки, втыкает в свиную голову, ковыряет, и мясо целиком отстаёт от костей. Она убирает кости и широким жестом приглашает нас: «Ешьте, дети, ешьте, сколько душа пожелает, сегодня вы уже должны наесться!..»
Мать вопреки обыкновению зажигает керосиновую лампу со стеклянным колпаком, и наш крытый черепицей дом наполняется неведомым доселе светом. На белых стенах видны наши большие тени. Там висят вязанки чеснока и перца. После трудного дня постепенно оживает сестрёнка. Она складывает ручонки против света лампы, на стене появляется фигурка собаки, и она радостно восклицает:
– Собака, папа, собака!
Отец быстро переводит взгляд с лица матери и уныло подтверждает:
– Верно, собака, чёрный пёсик Цзяоцзяо.
Цзяоцзяо тут же складывает на пальцах другую фигуру, и на стенке появляется силуэт зайца, не очень правдоподобный, но узнать можно.
– Это не пёсик, – говорит сестрёнка, – это заяц, маленький зайчик.
– Верно, зайчик, умница Цзяоцзяо, – похвалив дочку, отец будто с сожалением сказал матери: – Девчонка ничего не понимает.
– Так ей лет-то сколько? Что ты хочешь, чтобы она понимала? – проговорила мать, а сама тоже сплела пальцы, и на белой стене появился большой петух с задранной головой и распущенным хвостом. А тут ещё из её рта вырвалось кукарекание. Это редкостное явление повергло меня в изумление, за многие годы я привык к её жалобам и ругани, уже не удивлялся искажённому гневом и печалью лицу, но представить себе не мог, что она ещё способна создавать руками тени животных на стене, да ещё имитировать петушиный крик. Честно говоря, в душе всё снова смешалось, как тогда, ранним утром, когда отец с дочкой появились у ворот. Других слов, чтобы описать творившееся у меня внутри, я не мог подобрать.
Девочка радостно рассмеялась, а на лице отца заиграла горькая улыбка.
Мать ласково глянула на Цзяоцзяо и вздохнула:
– Все грехи творят взрослые, дети ни при чём.
Отец опустил голову:
– Верно говоришь, во всём, что было не так, моя вина.
– Да, но зачем говорить об этом? – Мать встала, ловко надела нарукавники и повысила голос: – Сяотун, ублюдок маленький, я знаю, ты меня не очень жалуешь, нарвался на мать-скупердяйку, пять лет тебя полуголодным держала, верно ведь? Сегодня мать у тебя щедрая, приготовлю свиную голову, как на три полка, чтобы ты наелся!
Мать поставила разделочную доску на плиту, положила на неё свиную голову, потом примерилась топором и нанесла удар.
– Да ведь только что колбасы наелись… – вскочил и попытался остановить её отец. – Вам двоим заработать столько денег было непросто – может, продать её? У человека брюхо, что дырявый мешок – насытится, чем ни набей: отрубями с овощами, мясом и рыбой ли…
– Это ты, что ли, говоришь такое? – мать произнесла эти слова с ярко выраженной иронией, но сразу переменила тон и заговорила торжественно: – Я тоже человек, тоже смертна, тоже из плоти и крови, тоже знаю, что мясо – это вкусно, раньше не ела, дура была, не понимала, что к чему в мире, что человек живой, и если на то пошло, то рот для него самое главное.
Отец разевал рот, размахивал руками, словно хотел что-то сказать, но так ничего и не сказал. Он отступил немного, тут же шагнул обратно и протянул руку:
– Давай я.
Чуть поколебавшись, мать положила топор на разделочную доску и отошла в сторону.
Отец засучил рукава, закатал заношенную донельзя нижнюю рубашку, схватил топор, занёс над головой и опустил, вроде даже не целясь и без особого усилия, потом ещё раз – и огромная свиная голова развалилась на две половинки.
Мать окинула взглядом уже отступившего отца с абсолютно непонятным выражением на лице, даже я, её сын, считавший, что знаю всё, о чём она думает, что выучил все её уловки, не мог догадаться, что у неё на уме. Словом, с того самого момента, когда отец двумя ударами топора разрубил свиную голову пополам, в сердце матери произошла явная перемена. Надув губы, она вылила полведра воды в котёл. Получилось слишком резко, вода выплеснулась на плиту и лежавшие на ней дрова. Ведро с грохотом отлетело в сторону, так что я вздрогнул. Отец так неловко и растерянно стоял в сторонке, что я и впрямь стал переживать за него. Вслед за этим мать взялась за свиное ухо и бросила половину головы в котёл. Потом схватилась за другое ухо и наладила туда вторую. Мне хотелось предупредить её, что для получения прелестного аромата при варке, нужно, прежде чем закрывать котёл крышкой, добавить укропа, имбиря, лука, чеснока, корицы, кардамона и много других приправ, а ещё следует влить ложку корейского светлого уксуса – это тайный рецепт тёти Дикой Мулихи с тех времён, когда я вместе с отцом частенько тайком наведывался в её ресторанчик поесть мяса и много раз своими глазами наблюдал весь процесс приготовления свиной головы. Кроме того, я своими глазами видел, как отец помогал тёте Дикой Мулихе разрубать её: один удар топором, другой, ну самое крайнее три – и голова развалена пополам. Глядя на отца благодарным взглядом, тётя Дикая Мулиха, помнится, говаривала: «Эх, Ло Тун, Ло Тун, в любом деле ты непревзойдённый мастер!»
Особенность аромата свиной головы, приготовленной тётей Дикой Мулихой, состояла не только в том, что она пользовалась известностью среди деревенских – эти ненасытные едоки разнесли славу о ней до городка, расположенного в десяти ли отсюда, до столовой городских управленцев и главного там – Лао Ханя, и когда тот время от времени наведывался сюда, у ворот раздавался зычный крик «Почтенная Дикарка!» – и тётя Дикая Мулиха тут же выбегала и, радушно улыбаясь во весь рот, приветствовала старшего брата Ханя.
– Приготовила, нет? Оставь мне половину.
– Готовлю-готовлю, ещё чуть-чуть осталось, выпейте пока чаю.
Тётя Дикая Мулиха бросалась со всех ног наливать чай, зажигать сигарету, сияя улыбкой.
– Слыхала: городские приехали, все у тебя здесь поесть хотят, а ещё мэр Хуа собирался, говорил, что хочет с тобой увидеться, почтенная Дикарка, вот удача тебе привалила, слышь, что говорю? Жена у него при смерти, и пары дней не протянет, а как отойдёт, кого как не тебя он возьмёт в дом? Ну а как разбогатеешь, супругой мэра заделаешься, уж не забудь старину Ханя! – Отец натужно закашлялся, будто хотел привлечь внимание Лао Ханя. Тот и впрямь уставился на отца выпученными глазищами и разразился руганью: – Это ты, что ли, Ло Тун, сукин ты сын? Какого хрена ты здесь делаешь?
– А какого хрена мне здесь не быть? – без тени смущения ответил отец. Услышав от него ругательство в ответ на ругательство, Лао Хань сначала надулся от ярости, потом, наоборот, расслабился, усмехнулся, обнажив белые, как известь, зубы, и ехидно процедил:
– Ой, смотри, ты – голь перекатная, а Дикая Мулиха – «мясо монаха Тана»,[39] о ней мечтают многие, а ты единолично лучший цветок захватил, смотри, как бы женилку не оттяпали!
– А ну позакрывали оба рты свои поганые, – рассердилась тётя Дикая Мулиха, – ишь, нашли сладкий плод, соленье на закуску, выведете из себя – порублю обоих!
– Ух, бой-баба! – крякнул Лао Хань. – Только что со всей теплотой к брату, а тут на тебе – совсем по-другому повернулась, не боишься обидеть старого клиента?
Тётя Дикая Мулиха ухватила готовую свиную голову железным захватом. С неё стекал коричневатый сок и исходил щекочущий ноздри аромат. Мне было не оторвать от неё глаз, на подбородок невольно потекла слюна. Тётя Дикая Мулиха водрузила голову на разделочную доску, в руке её сверкнул большой нож – хлоп, и она насадила отскочивший кусок мяса размером с кулак на стальную спицу и приподняла его:
– Держи, Сяотун, голодный котёнок, а то, гляди, подбородок отвалится!
– Почтенная Дикарка, это ты не мне оставила? – обиженно заорал Лао Хань. – Сам мэр Хуа сказал, что хочет отведать твоего мяса!
– Какие ещё, к чертям собачьим, мэр Хуа, секретарь Цао! Тебе они начальники, а мне не указ!
– Ну ты, матушка, крута, нечего сказать, сдаюсь, виноват, идёт? – пошёл на попятный Лао Хань. – Быстро давай заверни несколько кусков мяса в листья лотоса, не вру, правда, мэр Хуа приезжает!
– Кто такой этот мэр Хуа по сравнению с моим названым сыном? Вонь одна, тьфу – и растереть! Верно, сынок? – заботливо обратилась ко мне тётя Дикая Мулиха. Мне и слова было не подобрать в ответ на такой бессмысленный вопрос.
– Ладно, вонь так вонь, – согласился Лао Хань, – пусть этот мэр Хуа и воняет как дерьмо, мы-то не он, верно? Умоляю вас, почтенная хозяйка, приготовьте скоренько мясо для меня. – Лао Хань вынул из пояса часы, глянул на них и заволновался ещё больше: – Почтенная Дикарка, мы, считай, много лет знаемся, не станете же вы разбивать мою чашку риса, ведь у нас и стар и млад этим кормятся!
Тётя Дикая Мулиха несколькими взмахами ножа очистила половину свиной головы до костей, не боясь обжечь руки, стиснув зубы, её пальцы так и летали, когда она нарезала эту половину головы, сохранив, однако, её форму, обернула в зелёные листья лотоса, завязала сверху травяной плетёнкой и толкнула от себя со словами:
– Вот тебе, катись, демонстрируй сыновнюю почтительность этим своим батюшкам!
Если бы мать задумала приготовить свиную голову, как это делала тётя Дикая Мулиха, нужно было бы добавить ложку мелко растолчённого белого купороса – это тоже был один из её секретов, который она от меня не скрывала, но мать никакой приправы не добавила и закрыла крышку, ну как может быть вкусной свиная голова, приготовленная на одной воде! Но свиная голова остаётся свиной головой, а я – всё тот же мальчишка, который обожает есть мясо и которому столько лет не доводилось поесть его.
Весело гудит пламя в печке. Его отблески окрашивают лицо матери красным. Сосновые дрова смолистые, горят хорошо, долго, их не нужно постоянно подкладывать. Мать вполне может отойти и заняться другими делами, но она не уходит. Она молча сидит перед печкой, положив локти на колени и упёршись ладонями в подбородок, и, не отрываясь, смотрит на языки пламени, которые изменяются и так и этак, но остаются верными себе. Глаза её поблёскивают.