– Не надо подбивать его, брат Лань, – возразила мать. – Он ещё за свои поступки не отвечает.
– Дай сюда бутылку, – попросил Лао Лань. – По своему опыту могу сказать, что в мире есть два типа людей, которых нельзя обижать. Первый – это хулиганы и бродяги, в общем, люмпен-пролетариат. Из тех, что где стоят, там и спать ложатся, сам наелся – вся семья накормлена. С ними не смеют мериться силами те, у кого есть семья и своё дело, пустившие корни и имеющие потомство, облечённые властью и пользующиеся положением. А есть ещё дети – неказистые, в соплях, грязные, которых пинают, как паршивых собачонок. У таких детей гораздо больше возможностей стать бандитами, разбойниками, большими чиновниками, чем у вежливых и симпатичных, опрятно одетых детей. – И Лао Лань налил мне в чашку вина: – Давай, Ло Сяотун, господин Ло, Лао Лань пьёт за вас!
Я гордо поднял чашку, чокнулся со стопкой в руке Лао Ланя – керамика и стекло издали разные звуки, так восхитительно мелодично. Лао Лань опрокинул стопку и заявил:
– Сначала пьют в честь кого-то! – Потом перевернул стопку, показывая, что всё честно. – Я выпил до дна, давайте и вы, – добавил он.
Ещё не коснувшись вина, губы ощутили резкий, острый, бьющий в нос дух. Ощущение было не из приятных, но я в крайнем возбуждении отпил большой глоток. Во рту всё будто вспыхнуло огнём, который покатился по горлу в желудок, обжигая всё на своём пути. Мать выхватила у меня чашку:
– Хватит, попробовал и довольно, ещё выпьешь, когда вырастешь.
– Нет, я хочу пить. – И я протянул руку за чашкой.
Отец с тревогой смотрел на меня, но виду не подал. Лао Лань взял чашку и плеснул из неё в свою стопку со словами:
– В своё время, почтенный племянник, будешь действовать с размахом, присущим мужчине. Отлил вот от тебя, остальное можешь выпить.
Его стопка ещё раз звонко чокнулась с моей чашкой, и мы оба выпили.
Мне хорошо, говорю я им, я чувствую себя очень хорошо, никогда ещё так хорошо себя не чувствовал. Казалось, я плыву, не парю в воздухе под ветром, как куриное пёрышко, а меня несёт водой, я плыву по реке этаким круглым арбузом… Мой взгляд вдруг привлекли измазанные жиром маленькие ручки Цзяоцзяо. Мне пришло в голову, что пока мы, взрослые, выпивали и провозглашали тосты, про эту прозрачную, как хрусталь, прелестную девчушку все забыли. Но таких смышлёных девочек, как моя сестрёнка, поискать, такая же смышлёная, как её старший брат Сяотун. Пока взрослые были заняты своим делом, она в соответствии с древней заповедью «сам берись за дело, чтобы обеспечить себя едой и одеждой», безо всяких палочек – к чему эти неудобные штуки – руками раз за разом исподтишка проводила налёты на блюда с мясом, рыбой и другими вкусностями. Все руки в масле, щёки тоже. Когда я устремил на неё взор, она улыбнулась совершенно очаровательной улыбкой. В душе у меня разлилось безграничное тепло, так приятно покалывает, когда каждую зиму опускаешь в горячую воду отмороженные ноги. Я достал из консервной банки с анчоусами самую красивую рыбку, свесился через круглый стол, поднёс её к лицу сестрёнки и скомандовал: «Открой рот!» Она задрала голову, послушно открыла рот и проглотила маленькую рыбку, как котёнок.
– Ешь досыта, сестрёнка, – сказал я. – Поднебесная наша, мы уже из трясины бедствий выкарабкались.
– Вот ведь ребёнок, опьянел уже, – смущённо проговорила мать, глядя на Лао Ланя.
– Ничего не опьянел, – запротестовал я. – Правда, не опьянел.
– Уксус есть? – услышал я голос Лао Ланя, он говорил как-то в нос. – Налей ему немного. А ещё лучше – супа с карасём.
– Где я возьму супа с карасём? – беспомощно проговорила мать. – Даже уксуса нет. Пусть выпьет холодной воды и спать ложится.
– Ну разве так можно? – Подняв руки, Лао Лань хлопнул в ладоши, и перед нами предстал Хуан Бао, про которого мы забыли. Он двигался, как леопард, широкими шагами, упругой походкой и появился почти бесшумно. Если бы не прозрачный холодный воздух, ворвавшийся в дом, когда он открыл дверь, можно было бы подумать, что он с неба свалился или выскочил из-под земли. Уставившись проницательным взглядом в рот Лао Ланя, он ждал его приказаний.
– Сходи-ка принеси плошку супа с карасём, – негромко, но очень властно проговорил Лао Лань, – и поскорее, а ещё пусть сварят пару цзиней пельменей с акульим мясом. Сначала суп, пельмени потом.
Хуан Бао хмыкнул в ответ и исчез так же внезапно, как и появился. Пока он открывал и закрывал дверь, в дом ворвался морозный воздух этого вечера третьего января тысяча девятьсот девяносто первого года и принёс с собой дух покрытой льдом и снегом земли и дыхание усеянного звёздами неба, заставив меня почувствовать непостижимую торжественность и обязательность исполнения приказов в жизни взрослых.
– Ну куда это годится, – виновато проговорила мать. – Ведь это мы пригласили вас на угощение, а тут вы вводите себя в расходы!
Лао Лань улыбнулся открытой улыбкой:
– Эх, Ян Юйчжэнь, как же ты ещё не поняла? Ведь я пользуюсь этим случаем, чтобы поугодничать перед твоим сыном и дочкой, нам всем уже скоро за сорок, а если прыгнуть вперёд на несколько лет, мир будет принадлежать им, пройдёт десяток лет, и они будут проявлять свои способности.
Отец налил стопку и торжественно заявил:
– Лао Лань, в прошлом я с тобой не соглашался, а теперь согласен, ты меня превзошёл. Отныне буду следовать твоему примеру.
– Мы с тобой, – Лао Лань указал пальцем на отца, потом на себя, – мы с тобой два сапога пара.
В этот незабываемый вечер родители с Лао Ланем вина выпили немало и изменились в лице: лицо Лао Ланя всё больше желтело, отец бледнел, а лицо матери раскраснелось.
Хлопушка двадцать первая
С наступлением сумерек восточная и западная колонны разошлись, на лугу и на шоссе остались бесчисленные банки из-под напитков и сломанные флажки, а также множество бумажных цветов и мешков с навозом животных. Под руководством нескольких бригадиров с громкоговорителями несколько десятков рабочих в жёлтых безрукавках суетливо наводили порядок. А в это же время на площадку торопливо заезжали мотоблоки, трёхколёсные пикапы, конные повозки, которые везли мангалы, электродуховки, электрофритюрницы и другие приспособления для готовки. Тут было определено место для ночного торжка с приготовлением и продажей самых различных мясных блюд во время праздника, чтобы не загрязнять окружающую среду в городе. Не уехали похожие на парочку каких-то гигантских существ передвижные генераторы, они будут подавать на ночной торжок электричество. Сегодня вечером здесь будет царить оживление. Я тут уже целый день рассказываю, столько всего необычного насмотрелся, сил больше нет, и, хотя продержался на умятых вчера вечером нескольких чашках чудесной рисовой каши дольше, чем на обычной еде, каша остаётся кашей, и с того времени, когда солнце стало клониться к закату, в животе заурчало, и меня охватило чувство голода. Я тайком покосился на мудрейшего в надежде, что он осознаёт, как быстро летит время, и поведёт меня в маленькое помещение за храмом, чтобы отдохнуть и перекусить. Возможно, там я снова встречу вчерашнюю таинственную женщину, которая щедро распахнёт свои широкие одежды и своим великолепным молоком напитает мою плоть, а ещё больше – душу. Но глаза мудрейшего были прикрыты, чёрные волоски в ушах и глазах подрагивали, и это говорило о том, что он сосредоточивается, чтобы слушать дальше моё повествование.
В тот незабываемый вечер, после того, как были съедены суп из карася и пельмени с акульим мясом, сонная сестрёнка начала хныкать, Лао Лань тоже встал и стал прощаться. Спешно поднялись и отец с матерью – отец с Цзяоцзяо на руках. Привычно, но неуклюже он шлёпал её по попе, провожая таким образом незаурядного человека нашей деревни.
В нужный момент в доме появился Хуан Бяо и накинул на плечи Лао Ланя шинель. Потом легко скользнул к двери и открыл её, подготовив Лао Ланю выход. Но тот. похоже, уходить не торопился, было впечатление, что ему нужно ещё что-то обговорить с родителями. Он повернулся в сторону отца, опустив голову, всмотрелся в личико сестрёнки у него на плече и тяжело вздохнул:
– Ну просто копия…
От этой его похвалы с неясным смыслом у всех на сердце сделалось тяжело. Мать от неловкости закашлялась, отец крутил головой, пытаясь взглянуть в лицо Цзяоцзяо и невнятно бормоча:
– Цзяоцзяо, скажи «дядя», скажи «дядя»…
Лао Лань достал из кармана шинели красный конверт и сунул между Цзяоцзяо и отцом:
– Первый раз встретились. Вот, на счастье.
Отец торопливо вынул этот толстый конверт и запротестовал:
– Не пойдёт, Лао Лань, никуда не годится!
– Почему не годится? – возразил Лао Лань. – Это же не тебе, а ребёнку.
– Да кому угодно не годится… – с жалким видом мямлил отец.
Лао Лань достал из кармана ещё один красный конверт, передал прямо мне и лукаво подмигнул:
– Мы с тобой старые друзья, как ты, уважишь меня?
Я без колебаний протянул руку и взял конверт.
– Сяотун… – горестно воскликнула мать.
– Я понимаю ваши чувства. – Лао Лань засунул руки в рукава шинели и торжественно продолжал: – Но хочу сказать вам, что деньги – пресволочнейшая штуковина, с ними не рождаются и в могилу их с собой не заберёшь.
Слова Лао Ланя легли свинцовой тяжестью. По застывшим лицам отца и матери было видно, что они не в себе, что они будто не понимают скрытого смысла этих слов.
– Не надо думать лишь о том, чтобы заработать, Ян Юйчжэнь, – строго обратился к матери Лао Лань, стоя у двери. – Детям нужно учиться.
Красный конверт был у меня в руках, такой же у отца с Цзяоцзяо, по сути дела мы уже приняли их, и у нас не было сил отказаться. Так, в смятенных чувствах мы и проводили Лао Ланя до двери. Благодаря свету ламп и свечей, вырывавшемуся изнутри во двор, я ясно видел материн мотоблок и миномёт, который я так и не успел отнести домой и спрятать. Покрытый брезентом цвета хаки, ствол миномёта походил на исполненного железной решимости бойца в камуфляже, который лежит в траве и ждёт команды вышестоящего офицера. Я вспомнил, как пару дней назад поклялся разнести из мином