– А ну встань!
– Чего это я должен вставать? – поинтересовался я. – Все сидят, а я почему вставать должен?
– Потому что ты отвечаешь на вопрос.
– А разве, чтобы ответить на вопрос, нужно вставать? – заносчиво сказал я. – У вас что, телевизора нету? Если его у вас нету, значит, вы его никогда не смотрели? Разве ты никогда свинины не ела и не видела, как свинья бегает? Видела по телевизору высокопоставленных лиц на пресс-конференциях? Они отвечают на вопросы всегда сидя, встают лишь те, кто задаёт им вопросы.
Глупая малышня снова расхохоталась, они не поняли мой ответ, куда им! Возможно, они смотрели телевизор, но они-то смотрели его только ради мультиков, а не ради таких важных вопросов, какие поднимаю я. Тем более они не могли смотреть телевизор, чтобы, как я, стараться понять важные международные и внутренние события. Перед Праздником фонарей,[60] мудрейший, у нас дома уже появился фирменный японский цветной телевизор с экраном 21 сантиметр по диагонали. Сегодня такой телевизор уже музейный экспонат, но в то время он был самый передовой. И не только у нас в деревне, даже в таких крупных центрах, как Пекин и Шанхай. Этот телевизор нам привёз Хуан Бяо в подарок от Лао Ланя. Когда Хуан Бяо вытащил из картонной коробки эту прямоугольную блестящую штуку чёрного цвета, мы невольно ахнули.
– Красивый, надо же, какой красивый, – проговорила мать.
Даже отец, у которого обычно очень редко играла улыбка на лице, восхитился:
– Только взгляните, ну как это смогли сделать!?
Стабилизационное устройство из белого пенопласта внутри коробки тоже немало восхитило отца, он сказал, что и предположить не мог, что на свете есть такие лёгкие вещи. Меня это ничуть не удивило, потому что при сборе утиля мы видели такое неоднократно. На самом деле от этих штук толку мало, все пункты приёма утиля отказываются их брать. Хуан Бяо вручил нам не только телевизор, но и телевизионную антенну высотой пятнадцать метров – она была закреплена на бесшовной стальной трубе, окрашенной антикоррозийной серебряной краской. Антенну установили во дворе нашего дома, и у нас появилось ощущение, что мы выделяемся, как журавль среди кур. Мне казалось, что, если я заберусь на верхушку антенны и встану на провод, вся деревня будет видна как на ладони. Когда на экране телевизора появились эти красивые картинки, глаза всей семьи загорелись. Телевизор поднял всех нас на новый уровень. Отсюда значительно увеличились и мои познания. Отправлять меня в школу, да ещё в первый класс – просто насмешка какая-то. Такой уровень учёности и познаний, как у меня, в нашей деревне мясников был только у Лао Ланя. Читать я не умел, но было ощущение, что все эти иероглифы знакомы со мной. Столько всего изучать бесполезно, в первую очередь не надо учиться в школе. Неужели в школе ещё надо учиться решать такие задачки, как эта, о распределении восьми груш между четырьмя детьми?
Мои слова аж поперёк горла классной встали. В глазах у неё что-то засверкало. Я понял, что из её глаз сейчас что-то выкатится – и это «что-то» – слёзы. Я и немного испугался, что они выкатятся, и отчасти надеялся, что так и произойдёт. В душе было понемногу и довольства, и страха. Я понимал, что мальчика, который довёл классного руководителя до слёз, все могут посчитать нехорошим, но в то же время могут решить, что будущее у этого ребёнка просто не имеет границ. Ясное дело, ребёнок необычный, такие со временем могут стать большими руководителями, если будут тянуться к хорошему, а если потянутся к плохому, то могут стать крупными бандитами, в общем, не простые это детишки. К моему большому сожалению и к большому счастью, эти сверкающие штуковины из глаз классной так и не выкатились. Сначала она тихо проговорила:
– А ну-ка выйди.
Потом взвизгнула:
– А ну катись отсюда!
– Учительница, выкатываться могут только мячики, а ещё ёжики, когда свёртываются наподобие мячиков, – сказал я. – Я же не мячик и не ёжик, я человек и могу лишь выйти или выбежать, ну и, конечно, могу выползти на коленках.
– Вот и ползи вон.
– Но я и выползти не могу, – сказал я. – Вот если бы я ещё не умел ходить, тогда мог бы выползти. Но я уже большой, и если выползу, будет ясно, что я что-то натворил, но ведь я ничего не сделал, поэтому выползти не могу.
– Убирайся вон, убирайся!.. – орала она во всю глотку. – Ло Сяотун, разозлил ты меня до смерти!.. Ты и твоя дурацкая логика…
Посверкивающие штуковины наконец хлынули из глаз учительницы, скатились по щекам и превратились в слёзы. Моя душа вдруг исполнилась какой-то торжественной печали, и глаза тут же увлажнились. Мне совсем не хотелось, чтобы эта мокрота текла по щекам и превращалась в слёзы, этак мой престиж перед гурьбой этих дурачков разлетится в пух и прах, и моя ожесточённая перепалка с учительницей потеряет всякий смысл. Я встал и направился к выходу.
Выйдя из ворот школы и пройдя немного, я остановился у моста Ханьлинь. Держась за перила, стал смотреть на бирюзовые воды под мостом. Там толклась стайка маленьких чёрных рыбок размером не больше личинки комара. С раскрытой пастью в стайку ворвалась большая рыбина и проглотила немало маленьких. На ум пришло речение: большая рыба ест маленькую, маленькая ест мелких креветок, креветки едят ил. Чтобы тебя не сожрали другие, нужно быть большим. Я почувствовал себя большим, но нужно было подрасти ещё. И вырасти нужно быстрее. Ещё я увидел в воде много головастиков, они собирались вместе живым чёрным пятном, быстро перемещаясь этакой чёрной тучкой. «Почему большая рыба ест маленькую, а головастиков не ест? – размышлял я. – Почему маленькую рыбёшку едят и люди, и кошки, и короткохвостые зимородки с длинным клювом, с головы до ног покрытые изумрудным оперением? Она по вкусу ещё многим другим животным. Но вот почему никто не ест головастиков? Наверное, главная причина в том, что они невкусные. Но мы, вообще-то, их и не пробовали, откуда нам знать, что они невкусные? Думаю, причина в том, что они неаппетитно выглядят, а безобразное – оно и невкусное. Но опять же, думал я, если говорить о том. кто как выглядит, то змеи, скорпионы, саранча не сказать, чтобы привлекательны, так почему же от любителей перекусить ими отбоя нет? Скорпионов раньше никто не ел, а с восьмидесятых годов их объявили деликатесами и стали подавать на стол. Впервые я попробовал скорпиона на одном из банкетов в доме Лао Ланя. Думаю, нужно поставить всех в известность, что после поздравления Лао Ланя с Новым годом я стал частым гостем в его доме, один или вместе с сестрёнкой я нередко приходил в дом Лао Ланя поиграть. Собаки Лао Ланя нас уже признали, и когда мы с сестрёнкой входили в ворота, они не только больше не лаяли, но и помахивали нам хвостами. Ну, не лают они больше, это уже дело прошлое – но вот почему никто не ест головастиков? Или потому, что они липкие и смахивают на сопли, но ведь мясо улиток тоже липкое и похоже на сопли, почему их едят с удовольствием?
А может, потому, что головастики – отродье жаб, которых считают ядовитыми, вот никто их и не ест. Но маленькие лягушки – тоже головастики, и лягушки многим людям по вкусу, не говоря о том, что их едят люди, в нашей деревне и одна корова лягушек лопает, почему же тогда люди не едят этих головастиков, которые вырастают и становятся лягушками?» Чем больше я размышлял, тем больше запутывался, и начинало казаться, что всё в мире очень запутано. Но я также понимал, что искать ответы на такие запутанные вопросы можно, лишь если существуют дети, обладающие знаниями, как я: вопросов было много, и не потому, что мне не хватало учёности, а как раз потому, что её было слишком много. Никакой симпатии к классной у меня не было, но её последние ругательства в мой адрес в глубине души тронули. Мне показалось, что её слова «твоя дурацкая логика» – это совершенно справедливая критика; послушать, так она вроде бы ругала меня, а по сути дела – превозносила. Эта малышня пузатая в классе только и могла понять, что слово «дурацкая», куда им понять, что такое «дурацкая логика»? Да что о них говорить – во всей деревне и то не найдётся пары человек, кто знал бы, что такое «дурацкая логика». А вот я без чьей-либо помощи понял, что «дурацкая логика» и есть дурацкий способ обдумывания.
В соответствии с «дурацкой логикой» мои мысли с головастиков переместились на ласточек. Не то чтобы я о них думал, они сами летали над поверхностью реки, и это было очень красиво. Одни часто касались брюшком воды, поднимали маленькие волны, образуя на поверхности слабую рябь. Другие на берегу ковыряли клювом ил. Как раз в это время ласточки строили гнёзда, абрикосы уже расцвели, персики ещё нет, но уже вот-вот должны были раскрыться. На плакучих ивах по берегам уже появились листочки, где-то вдалеке куковала кукушка. Говорили, что самое время сеять, но у нас в деревне мясников уже никто с земли не кормился. На земле работать много сил и пота уходит, доход скудный, только дурак будет этим заниматься. В нашей деревне дураков не было, поэтому никто сельским хозяйством не занимался. Отец говорил, что вроде бы по возвращении собирался заняться сельским хозяйством, но теперь отказался от своих намерений. Лао Лань уже назначил его директором мясообрабатывающего комбината, в деревне была образована генеральная компания Хуачэн, Лао Лань стал и председателем совета директоров, и главным управляющим компанией. Отец ведал на комбинате подведомственным предприятием генеральной компании.
Предприятие отца располагалось в половине ли к востоку от школы, с моста был виден его высокий корпус. Раньше это был цех по производству брезента, теперь его переделали под скотобойню. Любая живность, кроме людей, которая попадала на отцово предприятие, переставала быть живностью. У отца на предприятии мне было гораздо интереснее, чем в школе, но он меня туда не пускал. Мать тоже не пускала. Отец работал управляющим, мать – бухгалтером, очень многие мясники-единоличники из нашей деревни стали рабочими на этом предприятии.