– Не пойдёт, – тоном, не терпящим возражений, заявил отец. – Там и так мы с матерью работаем, и этого достаточно.
– Без меня вам с этим предприятием не управиться, – сказал я. – Вы – народ к мясу равнодушный и не питаете к нему чувств, хорошего мяса вы производить не сможете. Как насчёт того, чтобы взять меня на месяц на пробу? Если буду работать плохо, можете выгнать, тогда пойду в школу и буду хорошо учиться. Буду работать хорошо, да и то недолго, всего год, а потом или пойду в школу, или уеду в дальние края, на волю вольную искать заработков на чужбине.
Хлопушка тридцать третья
В одном из залов ресторана Хуайянчунь, находившемся на третьем этаже роскошного отеля, на большом круглом трёхметровом столе расставлены несколько десятков превосходных блюд. На стене прямо напротив входа экран из красного бархата оформляет позолоченный рисунок «Дракон и феникс предвещают радостное событие». Вокруг стола расставлены двенадцать стульев с высокими спинками, но занят лишь один из них – там сидит Старшóй Лань. Двумя руками он подпирает подбородок, взгляд его мрачен и расстроен. От некоторых роскошных блюд на столе ещё поднимается пар, другие уже остыли. В зал входит официант в белом, его ведёт барышня-метрдотель в красном европейском костюме. В руках официанта большой позолоченный поднос, на нём поднос поменьше, на котором, распространяя изумительный аромат, плавает что-то съестное в золотистом соусе. Метрдотель снимает маленький поднос с большого, ставит перед Старшим Ланем и шёпотом говорит:
– Господин Лань, это носовые хрящи и жилы знаменитого китайского осетра из реки Хэйлунцзян, их обычно называют «кости дракона», и в феодальном обществе такое блюдо подавали императору. Приготовить это блюдо довольно непросто, необходимо три дня и три ночи вымачивать их в светлом уксусе и сутки варить в фазаньем бульоне. Эти «кости дракона» собственными руками готовил наш хозяин, отведайте, господин, пока горячее.
Старшóй Лань равнодушным тоном даёт указание:
– Разделите на две порции, упакуйте с собой и отправьте Фэйюнь в особняк Фэнхуаншань одну порцию для Наполеона, а другую – для Вивьен Ли.
Девица-метрдотель удивлённо поднимает тонкие узкие брови, но не смеет комментировать его слова. Старшóй Лань встаёт и говорит:
– Приготовьте чашку лапши с луком и принесите мне в номер.
Приказом Лао Ланя я был назначен начальником цеха по промывке мяса и в один прекрасный день наконец-то вступил в должность.
Первым моим предложением после поступления на комбинат было объединить цеха забоя собак и баранов, чтобы высвободить место для впрыскивания воды. То есть любой скот должен был пройти через этот цех и только потом поступать в цеха забоя. Лао Лань размышлял над этим моим первым предложением ровно минуту, потом уставился на меня, сверкнул жёлтыми яблоками глаз и решительно сказал:
– Хорошо!
Орудуя красным и синим карандашами, я начертал на белом листе бумаги сложившийся у меня в голове план цеха впрыскивания воды. Лао Лань не высказал к моему наброску никаких критических замечаний, восхищённо глянул на меня и громко сказал:
– Действуй!
У отца критических замечаний оказалось немало, он даже сказал, что я безобразник. Но я видел, что в душе он относится ко мне с большим уважением. Поговорка гласит: «Никто не знает человека лучше, чем его собственный отец»; с другой стороны, можно сказать: «Никто не знает отца лучше, чем его сын». Я знал его образ мыслей, как свои пять пальцев. При виде меня, стоящего в цехе перед бывшими мясниками-частниками, а теперь работниками мясокомбината, и чётко отдающего распоряжения, у него хоть и возникали какие-то мысли, в основном в душе он был доволен. Человек может завидовать кому-то, но обычно не завидует собственному сыну. Отец выказывал мне недовольство, но не потому, что я обскакал его, а потому, что его беспокоила моя зрелость не по годам. Потому что у нас считалось, что слишком умный ребёнок долго не проживёт. Чем больше ума я проявлял, тем больше он ценил меня, тем больше возлагал на меня надежд; чем умнее я казался, тем выше, в соответствии с этими старинными представлениями, была вероятность моей преждевременной смерти. Вот отец и попал в этот заколдованный круг.
Вспоминая сейчас об этом, я полагаю, что двенадцатилетний мальчик, который изобрёл способ впрыскивания воды живому скоту, самостоятельно переделал целый цех, а кроме того, руководил коллективом из двадцати с лишним рабочих, наладил высокоэффективное производство, действительно был настоящим чудом. Вспоминая себя в то время, могу лишь с чувством вздохнуть:
– Ну и крутым же я был, мать его, в те годы!
Мудрейший, прямо сейчас поведаю тебе о том, какой я крутой был в то время. Опишу лишь наш цех впрыскивания воды и как я там работал, и ты тут же поймёшь, какой я был крутой.
Предприятие наше строго охранялось. Мы должны были принимать меры предосторожности не только против коллег, приходивших выведать, что и как, но, против злокозненных журналистов, которые собирались тайно заснять то, что делается в цехе. Конечно, другим мы объясняли, что задерживаем злоумышленников, собиравшихся отравить мясо. Хотя придуманный мной способ предполагал, что мы не впрыскиваем воду в мясо, а промываем мясо живого скота, но под пером этих высасывающих всё из пальца репортёров что угодно могло быть приукрашено до неузнаваемости. Касательно этой братии могу сказать, что с ними связан один из самых ярких эпизодов в моих воспоминаниях.
В первый же день после того, как Лао Лань объявил о моём вступлении в должность, к ним обратился я:
– Если вы считаете меня маленьким мальчиком, то вы ошибаетесь. Я меньше вас только по росту и возрасту, но мои познания больше ваших, и мозгами я пользуюсь лучше. То, как вы будете работать, я буду видеть и запоминать. Про каждого из вас буду докладывать Лао Ланю, вы можете не бояться меня, но вам следует бояться Лао Ланя.
Тут вмешался Лао Лань:
– Меня тоже не стоит бояться, потому что все вы работаете на себя, а не на Лао Ланя, а также не на Ло Туна и Ло Сяотуна. Мы поручили Ло Сяотуну важную задачу, потому что голова у него свободна, у него оригинальное мышление, которое способно придать жизненную силу нашему мясокомбинату. Какую жизненную силу, вы, может быть, не понимаете, но что такое деньги, вы, должно быть, понимаете, так вот жизненная сила и есть деньги, прибыль мясокомбината приносит деньги, и тогда деньги могут оказаться в руках каждого. А когда в руках каждого есть деньги, можно есть и пить припеваючи, можно строить дома, женить сыновей, собирать приданое дочерям, можно распрямить сгорбленную спину. Вы все знаете, – продолжал Лао Лань, – что забивать скот частным образом строго запрещено, иначе я не смог бы основать этот мясокомбинат. Если кто и осмелится тайно резать скот, он может в лучшем случае подвергнуться разорительному штрафу, а то и отправиться в изолятор временного содержания посидеть на корточках в камере. Я основал мясокомбинат для всех, потому что жители нашей деревни наиболее сильны именно в забое. В этом деле все мастера, а в другом лишь любители. Хотя приходится заниматься и уходом за скотом, осваивать обработку мяса, в конце концов, это всё равно связано с забоем, связано с мясом. Тут я делаю следующий вывод: если на мясокомбинате дела будут идти хорошо, будет хорошо и всем, если на комбинате дела пойдут плохо, всем будет нечего есть. Но если мы хотим, чтобы дела на комбинате шли хорошо, нужны совместные усилия. Чем больше хвороста, тем выше пламя. Дружной работой можно горы свернуть. Как говорится, когда восемь бессмертных переправляются через море, каждый демонстрирует свои способности. У кого есть способности, того и нужно выдвигать. На первый взгляд Сяотун ещё ребёнок, но, с моей точки зрения, он уже не ребёнок, а очень способный человек. А если способный, то нужно его использовать. Конечно, даже если Сяотуна держать в обеих руках, он не станет «железной чашкой риса»,[68] будет работать хорошо, пусть работает дальше, ну а если будет работать плохо, мы от его услуг откажемся. Так что давай, управляющий Сяотун, командуй.
Сейчас, по прошествии лет, выступая перед людьми, я, наоборот, начинаю стесняться, а тогда вёл себя перед людьми как безумный, у меня было горячее желание выступать, и чем больше было людей, тем более я распалялся. Руководил я этими недавними мясниками, а теперь рабочими, как отважный пастушок понукает тупых коров. В соответствии со своим наброском на бумаге я велел им сначала установить в центре цеха два высоких железных поручня, а поперёк этих толстенных поручней положить множество железных палок из проволоки, чтобы получилась большая рама. Я распорядился также сварить из новенькой белой жести два огромных резервуара и надёжно укрепить их на прочных железных подставках в конце цеха. Две железные трубы, тянувшиеся из нижней части этих резервуаров, проходили перед поручнями через весь цех. На этих трубах через каждые два метра был установлен водопроводный кран с надетым на него прозрачным резиновым рукавом. Вот и всё оборудование цеха впрыскивания воды. Оборудование на самом деле очень простое, но сложное не годилось, используемое оборудование было понятным. Я видел, как рабочие, выполняя свою работу, подмигивали друг другу, а некоторые потихоньку посмеивались. Ещё я услышал, как один вполголоса проговорил:
– А это для чего? Клетки для цикад привязывать?
Я безо всяких церемоний громко продолжил:
– Да, это клетки для цикад привязывать, хочу, чтобы в них эти тупые коровы помещались!
Я знал, что эти рабочие на самом деле ещё недавно были самыми никчёмными смутьянами в деревне, большинство – нелегальными мясниками, они ничуть не считались со мной, они считали, что назначение желторотого пацана начальником цеха глупостью со стороны Лао Ланя, а ещё большей глупостью – мой проект и моё руководство. До разъяснений я не опускался, зная, что это бесполезно, в конце концов, пусть за меня заговорят факты. А пока делайте то, что вам говорят, и думайте себе на здоровье всё то, что вы там думаете.