ть мой настоящий соперник.
Я сложил бумажную салфетку, положил рядом с тазиком, потом засучил рукава рубахи, выпрямился, обвёл дружеским взглядом толпу, глядя на них, как мастер кулачного боя перед выступлением. Народ отвечал мне восхищёнными взглядами. Я знал, что в глубине души они в восторге от моего поведения и охают от того, как я умён не по годам, что вспоминают рассказы о том, как я ем мясо. Я заметил улыбающегося во весь рот Лао Ланя, а также прячущегося за спинами Яо Седьмого, на лице которого играла загадочная по своей глубине усмешка. Кроме усмешек и зависти на многих знакомых лицах из разинутых, жадных до мяса ртов текли струйки слюны. В уши назойливо лезло приглушённое жевание сидящей рядом троицы, которое через какое-то время уже стало меня утомлять. Слышны были горестные вопли или яростный рёв мяса из их ртов, куда оно не желало попадать. Подобно уверенному в себе бегуну на длинные дистанции, я смотрел, как мои соперники несутся по беговой дорожке сломя голову, словно псы за дерьмом. Время пришло, мне тоже нужно есть. Говядина у меня в тазике уже заждалась, ей уже надоело ждать, присутствующие не могли слышать издаваемые мясом звуки, а я мог. Сестрёнка тоже могла слышать их. Она толкала меня в спину своими ручонками и шептала:
– Брат, брат, давай тоже ешь.
– Хорошо, я тоже буду есть, – с чувством облегчения сказал я ей. И обратился к любимому мясу: – Сейчас буду есть вас.
– Меня сначала! Меня! – слышались крики наперебой. Исходящие от них деликатные и нежные звуки и прекрасный аромат, которые вместе просыпались мне на лицо, словно цветочная пыльца, взволновали меня.
– Дорогие кусочки мяса, давайте без спешки, не волнуйтесь, я съем вас всех до единого, ни кусочка не оставлю. Хотя ещё не съел вас, вы уже установили со мной отношения, между нами любовь с первого взгляда, вы уже принадлежите мне, вы уже моё мясо, моё до последнего кусочка. Как я могу отказаться от вас?
Отложив палочки для еды и стальную палочку, я стал есть руками. Я знал, что мясу нравятся непосредственные прикосновения моих рук. Легко взявшись за кусок мяса, я услышал, как он в этот момент счастливо застонал. Я также почувствовал, как он безостановочно дрожит в моей руке, я знал, что это дрожь совсем не от страха, а от счастья. Как бы много мяса ни было в мире, такого, кому посчастливилось быть съеденным разбирающимся в нём и любящим его Ло Сяотуном, не так уж много. Так что я тоже понимал его возбуждение. В тот короткий миг, когда я, взяв мясо, отправлял его в рот, его искрящиеся слёзы переливались через край тазика, оно смотрело на меня сверкающим взглядом, исполненным чувства. Я понимал, что если я люблю мясо, то и оно любит меня. Ведь вся любовь на свете взаимосвязана. Ах, мясо, ты тоже волнуешь меня, тоже разбиваешь моё сердце на кусочки, по правде говоря, мне жаль есть тебя, но не есть тебя я не могу.
Я отправил кусок любимого мяса в рот, а с другой точки зрения это ты, любимое мясо, само направилось туда. В этот миг мы ощутили смятение чувств, как любовники после долгой разлуки. Ах, как жаль кусать тебя, но я должен это делать; ах, как жаль глотать тебя, но я должен это делать! Потому что после тебя останется ещё много мяса, которое я должен съесть, потому что сегодня я ел мясо не так, как обычно: обыкновенно это было взаимное любование и общение, я отдавался этому всем сердцем и душой; а сегодня это отчасти представление, отчасти тревога, я не могу есть тебя с полной отдачей, я должен сосредоточить все силы… ах, мясо, прошу простить меня, я изо всех сил буду стараться есть лучше, чтобы ты и я, чтобы мы вместе продемонстрировали, насколько величественно это дело – поедание мяса! Первый кусок с сожалением проскользнул ко мне в желудок и зарезвился там, как рыбёшка. Я знаю, тебе там немного одиноко, но это одиночество временное, скоро там будет ещё один из вас. Второй кусок, как и первый, переполненный чувствами ко мне, как и я к нему, проследовал тем же путём в мой желудок, где воссоединился с первым. Потом был третий, четвёртый, пятый – все они выстроились ровными рядами, пели одну песню, одинаково лили слёзы, шагали одним путём и прибыли в одно и то же место. Процесс этот был сладостный и горестный, славный и прекрасный.
Увлёкшись тайным общением с мясом, я забыл, что время идёт, и не чувствовал нагрузки на желудок, а говядина в тазике уменьшилась на одну треть. В это время я ощутил некоторую усталость, слюны во рту стало значительно меньше, снизилась скорость, я поднял голову, чтобы, с одной стороны, продолжать элегантно есть, с другой – понаблюдать, что делается вокруг. Конечно, в первую очередь нужно посмотреть на соседей слева и справа, это мои партнёры по соревнованию, благодаря их участию поедание мяса приобрело зрелищность. В этом смысле я должен поблагодарить их, потому что, если бы не их вызов, у меня не было бы возможности при всём честном народе продемонстрировать свои способности по поеданию мяса, а ведь это не только способности, но и искусство. В мире едоков мяса – что песчинок по берегам Ганга, но сделать это низкое занятие искусством, сделать его прекрасным способен лишь один человек, и это я, Ло Сяотун. В мире едят столько мяса, что, если сравнить его со съеденным сейчас, вышла бы целая гора повыше Гималаев. Но если смотреть на этот процесс с самой важной точки зрения – как на искусство, то остаётся лишь мясо, съеденное мной, Ло Сяотуном. Но я заговорился, всё это по причине слишком богатого воображения ребёнка, поедающего мясо. Ладно, вернёмся туда, где проходит соревнование, посмотрим, как ведут себя мои соперники. Не то чтобы я хочу выставить их в дурном свете – я сызмальства предлагал подходить ко всему по-деловому; сами взгляните сначала на Лю Шэнли, что слева: уж не знаю, когда этот детина со злющим лицом отшвырнул палочки, которые прежде держал в руках, но сейчас он сжимал кусок мяса большими толстыми пальцами, словно трепыхающегося воробья. Мне казалось, что стоит ему ослабить хватку, этот кусок мяса взлетит наискось, или упадёт на верхушку дерева у стены, или взлетит высоко-высоко, полетит изо всех сил туда, где и дышать уже нечем. Все лапищи у Лю Шэнли покрыты жиром и от этого смотрятся ещё более грязными. Щёки тоже все в жиру и от этого кажутся ещё более выступающими. Не хотите смотреть на него, полюбуйтесь на Вань Сяоцзяна, этот умудрённый жизнью тип по прозвищу Водяная Крыса тоже отбросил стальную палочку и хватал мясо руками. Я понимал, что все они учатся у меня, равняются на меня. Но им у меня не научиться. Подражать таланту невозможно, а я – гений в деле поедания мяса, поэтому и подражать мне не получится. Взгляните на мои руки, немного жира только на подушечках трёх пальцев и всё. А теперь посмотрите на руки этих двоих – им из-за жира и пальцы не разлепить, между ними прямо перепонка образовалась, как у уток или лягушек. У Вань Сяоцзяна не только щёки блестят от жира, жир даже на лбу – неужели этот тип лбом мясо ест? Они что, эти двое, в тазик с мясом лицом влезают? Ещё более невыносимо то, что, когда они едят, изо ртов и глоток доносятся какие-то утробные звуки, которые так оскорбляют это прекрасное мясо. Мясо-мясо, как же ты напоминаешь мне красивую женщину: как большинству красавиц назначена горькая судьба, так и тебе от судьбинушки не уйти. Мясо стонет в их руках и ртах, а те куски, что ещё не сведены, жмутся друг к дружке, словно стайка безуспешно пытающихся спрятаться пичуг. Я, правда, переживаю и досадую из-за них. Это судьба, если бы их мог съесть я, исход мог бы быть совсем иным. Но в мире дела обстоят именно так. Будь мой, Ло Сяотуна, живот побольше, и то я не в состоянии был бы съесть всё мясо в Поднебесной. Подобно мужчине, испытывающему любовь к женщинам, как бы ни были велики его способности, не может он заключить всех женщин Поднебесной в свои объятия. Делать нечего, ничем помочь не могу. Вам, кусочки мяса в других тазиках, тебе, великолепное мясо из лучшей части быка, придётся быть как в пословице: вышла замуж за петуха, следуй за петухом, вышла замуж за пса, следуй за псом. Эти два мужлана стали есть заметно медленнее, свирепое выражение лиц сменилось каким-то глупым и томным. Они ещё ели, но жевали явно медленнее, щёки у них наверняка ныли, слюна уже не вы делилась, животы надулись как барабаны. Этого им было не скрыть от моих глаз, я знал, что они с трудом запихивают мясо в рот, оно ворочается у них во рту как сухой шлак, и его трудно глотать, словно в горле установлен некий затвор. Я понимал, что в разгар соревнования они уже не чувствовали радости от поедания мяса, оно стало для них мучением. Я также понимал, что в этот решающий момент они преисполнились по отношению к мясу отвращения и ненависти, им так и хотелось тут же извергнуть его изо рта и живота, но сделав это, они проиграют. Я заметил также, что мясо у них в тазиках уже потеряло прекрасный вид и аромат, и из-за испытанного позора и отвратительной внешности едоков оно стало выражать своё враждебное отношение к ним, испуская отвратительную вонь. В тазиках Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна оставалось около цзиня мяса, но в животах обоих уже не было свободного места.
Не имеющее к ним никаких чувств мясо дошло в нервном расстройстве до того, что стало грызться между собой и ворочаться, устроив настоящую бурю в их животах. Когда начались эти мучения, я уже на сто процентов был уверен, что оставшееся в тазиках мясо они точно не съедят. Эти два агрессивных участника скоро должны были выбыть из соревнования. Ну, а мой настоящий соперник Фэн Техань, как сейчас дела у него? Гляну-ка я в сторону и посмотрю на него.
Покосившись, я увидел, как Фэн Техань накалывает железной палочкой кусок мяса и отправляет его в рот. По-прежнему жёлтое лицо, опущенные глаза, ничем не выдаёт себя. С самого начала пользуется железной палочкой, руки, естественно, чистые. Щёки тоже чистые, только на губах слой жира. Ест не быстро и не медленно, с полным спокойствием, словно не участвует в публичном соревновании, а наслаждается мясом один в углу небольшого ресторанчика. От такого его поведения сердце моё упало, я ещё раз почувствовал, что это соперник, с которым тяжело будет справиться. Эти дв