ое со звериным оскалом сильны только с виду; как фазанье перо – внезапно налетит и быстро скроется. А вот таким свиным головам, томлённым на медленном огне, противостоять довольно сложно. Он вроде бы не заметил, что я наблюдаю за ним, потому что и бровью не повёл. Я стал более пристально наблюдать за ним и обнаружил, что, накалывая железной палочкой новый кусок мяса, он мгновение мешкает. И в результате отбрасывает лежащий перед глазами кусок вроде бы побольше и накалывает у края тазика кусок поменьше и с виду посуше. Я заметил, что пока он несёт этот кусок в рот, его рука задерживается в воздухе и слышится негромкий звук из глубины глотки. В глубине души я тотчас почувствовал огромное облегчение. Я понял, что поражение этого загадочного человека тоже стало явным. Выбор маленьких кусочков говорит о том, что желудок уже полон. Тело подёргивается, чтобы сдержать отрыжку, но за отрыжкой следует ворочающееся мясо. Мяса, оставшегося в тазике перед ним, примерно около цзиня. Безусловно, скрытых сил у него чуть больше, чем у моих соседей справа, но решимость и хладнокровие тоже могут дать ему сил продержаться до последнего и побороться со мной за победу. Я, конечно, надеялся получить равного по силам соперника, иначе соревнование потеряет какую бы то ни было зрелищность. И соревнование без соперников теряет всякий смысл. Сейчас, судя по всему, это опасение кажется лишним. Фэн Техань своим отчаянным сопротивлением может сделать мою победу вдвойне блестящей.
Почувствовав мой косой взгляд, Фэн Техань словно с вызовом глянул искоса в мою сторону. Я дружелюбно улыбнулся ему, потом зацепил кусок мяса, поднёс ко рту, словно целуя, продемонстрировал мясу свою любовь, затем, найдя губами и зубами текстуру мяса, отодрал одно волоконце, и мясо само попало мне в рот. Посмотрел на оставшееся мясо в руке, на его красно-коричневое сечение, поцеловал ещё раз и попросил не волноваться. Я жевал с той же, что и в начале, пылкостью и обострённостью чувств, в полной мере воспринимая его аромат и благоухание, упругость и гладкость – воспринимая его во всей полноте. Одновременно я выпрямил спину и живым взором, словно веером, обвёл лица собравшихся. Одни взволнованные, другие напряжённые. По ним было видно, кто за меня и надеется на мою победу; видел я и кто недоволен мной, они, естественно, надеялись, что я проиграю. Большинство, конечно, пришло просто поглазеть, без какой-либо ясной позиции, было бы состязание зрелищным, да было бы им весело. А ещё по лицам было видно, как им хочется мяса. Им было непонятно, почему Лю Шэнли и Вань Сяоцзян будто мучаются от того, что едят его. Это обычное для людей восприятие: когда кто-то смотрит со стороны, как другие едят мясо, естественно, трудно понять, насколько это мучительно, когда оно заполняет всё от желудка до горла и не идёт дальше. Я специально задержался несколько секунд на Лао Лане, чтобы обменяться с ним взглядами. Из его взгляда было видно, что он в меня верит. Я тоже взглядом сообщил ему: Лао Лань, будь спокоен, я тебя не разочарую. Насчёт другого хвастать не буду, но поедание мяса – это наш коронный номер. Ещё я заметил, что неизвестно, когда появились отец и мать, они стояли в задних рядах и мелькали туда-сюда, будто боясь, что я их замечу и это отразится на том, как я ем. Бедные сердца родителей всей Поднебесной. Я знал, что они больше всех надеются на мою победу, а также больше всех боятся, что я объемся. Особенно отец – этот неоднократно состязавшийся в еде на спор человек, старый атлет на аренах поедания, старый чемпион, добивавшийся побед на этих аренах – он, конечно, понимал все трудности такого состязания и, прежде всего, мучения после него. Его лицо становилось всё мрачнее, потому что, когда осталась четвёртая часть еды, соревнование вступило в самую трудную фазу. В это время, подобно тому, как бегун на длинные дистанции выходит на финишную прямую, это состязание не только в физической силе, но и во вместимости желудка и, конечно, в силе воли. Сила воли крепка – победишь, ослабла – непременно проиграешь. Когда дошёл в еде до крайнего предела, воистину даже волоконце мяса в горло не лезет. Для переевшего человека последнее волоконце мяса всё равно что последняя рисинка для перегруженного верблюда. В этом и заключается жестокость этого состязания. Отец в этом разбирается, вот я и заметил, что по мере уменьшения мяса в тазиках он становится всё более сосредоточенным и, в конце концов, его лицо словно покрылось толстым слоем лака и стало расплываться в моих глазах. Выражение лица матери было попроще, я заметил, что она жуёт вслед за мной, её губы двигались, словно она тоже жевала мясо, словно подсознательно помогая мне. Я почувствовал, как меня толкает в спину сестрёнка, и тут же услышал её шёпот:
– Брат, чаю хочешь?
Я жестом отмёл её предложение, это было против правил.
У меня в тазике осталось всего четыре куска мяса весом примерно полцзиня. Я быстро подцепил один палочками и съел, потом ещё один. В тазике осталось два куска размером с яйцо, они перекликались на дне, как два приятеля – через пруд. Немного шевельнувшись, я почувствовал тяжесть в животе. Но ясно понял, что ещё есть свободное место, и если чуть потесниться, то они как раз и влезут. Ладно, если победы не видать, хоть манеры соблюду.
После того как один из этих приятелей был съеден, остался один, он одиноко маячил в тазике, подняв крохотные, похожие на щупальца осьминога ручки, махал мне ими и звал, раскрывая малюсенькие рты, спрятанные за лесом ручек. Я шевельнулся, чтобы мясо улеглось в желудке, и высвободил немного места. Прикинув размер оставшегося куска, в душе я вдруг ощутил невероятное облегчение, поняв, что места в желудке для него хватит и ещё останется. Этот кусок просто места себе не находил, шуршал в тазике и подрагивал, я чувствовал, что ему так и хотелось, чтобы у него выросли крылья и он сам влетел бы мне в рот, скользнул по горлу, добрался до желудка и там воссоединился бы со своими братьями и сёстрами. Я уговаривал его на лишь нам двоим слышном языке, просил не горячиться и подождать немного. Хотелось, чтобы он понял: он последний кусок, который я съем на этом соревновании, и это большая удача. Потому что взгляды почти всех зрителей сосредоточились на нём. Он совсем не такой, как безымянные куски перед ним, он стал последним, на нём заканчивается соревнование, и это приковывает внимание всей толпы. Я хотел передохнуть, собраться с силами, поднакопить слюны и с самым тёплым чувством, в самом удовлетворённом настроении, в самом естественном состоянии, самым прекрасным движением завершить своё состязание. Во время этой передышки я ещё раз посмотрел, в каком состоянии мои соперники.
Глянул на Лю Шэнли, этого громилу с лицом разбойника, который уже потерпел сокрушительное поражение и находился в бедственном состоянии. Руки и рот склеены мясным жиром. Он раздражённо потряхивает руками, пытаясь избавиться от жира, застрявшего между пальцами. И как он сумеет это сделать? Мясной жир – это то же мясо, он его унизил, и оно затаило против него недоброе. Мясо насмерть спутало его, пальцы руки склеились, и он уже не мог, как ему удобно и легко, брать другие куски. Таким же образом склеились его губы, рот и язык, каждый раз раскрывая рот, он прилагал невероятные усилия, словно рот был полон вязкой сахарной глазури, которая лишает его радости своей тягучестью. После Лю Шэнли я взглянул на коротышку Вань Сяоцзяна, этого неудачника, измученного мясом. Он выглядел как упавшая в ведро с маслом крыса – омерзительно и жалко, то и дело поглядывая на оставшиеся в тазике куски. Измазанные жиром ручки подрагивали перед грудью, засунь он их в рот погрызть – ни дать ни взять крыса. Большая крыса, объевшаяся мясом так, что и с места не сдвинуться, большое брюхо надулось как барабанчик. Изо рта у него вылетали шелестящие звуки, как раз такие может испускать объевшаяся до смерти крыса. У этих двух парней уже не было сил бороться, они лишь ждали случая сложить оружие и сдаться.
Затем глянул на Фэн Теханя, моего настоящего соперника. Соревнование подходило к концу, а он всё так же придерживался хороших манер: руки чистые, рот опрятный, тело прямое. Но взгляд рассеянный. Он уже не мог, как совсем недавно, ответить мне острым, даже ядовитым взглядом. Он походил на статую с низким постаментом, которая уже подмыта водой и изо всех сил пытается сохранить своё достоинство, хотя обрушение неизбежно. Я понимал, что причина его рассеянного взгляда в том, что бремя для желудка уже невыносимо, что от ворочающегося мяса живот его ужасно болит. Было ясно, что эти куски мяса, словно гнездо беспокойных лягушек, активно ищут выход, и стоит ему чуть ослабить волю, мясо тут же вырвется наружу. Если такое извержение начнётся, от него уже мало что будет зависеть. Потому что контроль за такой сильной реакцией организма отражается у него на лице пугающим выражением скорби, а на самом деле это необязательно скорбь. В тазике перед ним было ещё три куска.
В тазике Лю Шэнли оставалось пять кусков. В тазике Вань Сяоцзяна – шесть.
Сначала откуда-то издалека прилетела большая чёрная муха, усыпанная белыми пятнышками. Покружившись в воздухе, она когтящим добычу коршуном спикировала на тазик Вань Сяоцзяна. Тот поднял ручонки, бессильно махнул ими пару раз и перестал обращать на неё внимание. Вслед за большой мухой со всех сторон налетело множество маленьких. Они с жужжанием кружили над нашими головами. Кое-кто в толпе стал в смятении поднимать голову и оглядываться. В косых лучах заходящего солнца мухи поблёскивали жёлтым, похожие на танцующие золотые звёздочки. Я понимал, что дело дрянь: эти маленькие твари прилетают из самых грязных мест в мире, на крылышках и лапках у них бессчётное число бактерий и вирусов, и, если даже у нас сопротивляемость высокая и дело не дойдёт до заражения, одна мысль о том, откуда они прилетают, внушает отвращение. Я понимал, что через несколько секунд они могут откуда угодно обрушиться на наши тазики с мясом. С молниеносной быстротой, прежде, чем муха опустилась на него, я схватил остававшийся в тазике кусок и целиком запихал в рот. А в это время мухи уже начали слетаться.