В мгновение ока и мясо в тазиках, и их края были облеплены мухами, их лапки двигались, крылышки посверкивали, хоботки жадно впивались в мясо. Вперёд вышли Лао Лань, врач и другие, чтобы помочь отгонять их, но мухи яростно взлетали и, словно боролись не на жизнь, а на смерть, упрямо устремлялись на лица людей. Под ударами многие попадали на землю. Но на места убитых и раненых со всех сторон налетало ещё больше. Люди очень скоро устали, им надоело, и они перестали отгонять их.
Перед появлением мух Фэн Техань по моему примеру засунул один из трёх кусков в рот, тут же схватил ещё один, но последний кусок этого треклятого мяса уже облепили мухи.
Ещё больше мух попало в тазики Вань Сяоцзяна и Лю Шэнли, от них даже цвет тазиков изменился. Встав, Вань Сяоцзян что было сил заорал:
– Сегодня не считается, не считается!..
Но стоило ему открыть рот для крика, как кусок полуразжеванного мяса выскочил у него из глотки и со звуком «уа» – не знаю, издал его кусок мяса или Вань Сяоцзян – шлёпнулся на землю. Почти сразу будто закопошился новорождённый зайчонок – это мухи тут же облепили его. Вань Сяоцзян уже ничего не мог поделать с собой, он зажал рот, подбежал к стене, опёрся о неё обеими руками, упёрся в неё головой, стал беспрестанно выгибаться всем телом, словно гусеница, у него открылась страшная рвота.
Лю Шэнли выпрямился, стиснув зубы, вытаращив глаза, и с притворно непринуждённым видом заявил Лао Ланю:
– Я вообще-то могу всё доесть, живот ещё наполовину пуст, но столько мух налетело, и мясо уже грязное. Тебе скажу так, малыш Ло, я не согласен, я не проиграл…
Не успел он договорить, как резко вскочил. Было такое впечатление, что его подкинуло под зад мощной пружиной. Мне-то было ясно, что никакой пружины у него под задом не было, это мясо в желудке яростно рванулось вверх, чтобы со страшной силой преодолеть глотку и ротовую полость, поэтому он непроизвольно вскочил. Лицо землистое, глаза выпучены, рот разинут, мускулы лица словно отмерли. Он в панике побежал в сторону Вань Сяоцзяна, не знаю, задом или ногой перевернул стул за своей спиной, а потом столкнулся с Хуан Бяо, который выбежал из кухни с мухобойкой в руках, от удара оба закачались, изо рта Хуан Бяо вылетела часть слова – полагаю, это было начало ругательства – Лю Шэнли тут же разинул большой рот, издал странный звук и выплеснул перед Хуан Бяо целую лужу полуразжеванной, слипшейся мясной массы. Хуан Бяо горестно взвыл, словно его укусил дикий зверь, стал сыпать самыми страшными ругательствами, отшвырнул мухобойку, вытер лицо, хотел пнуть Лю Шэнли, но промахнулся и, повернувшись, побежал назад в кухню, наверное, чтобы умыть лицо.
Во время короткой пробежки Лю Шэнли был воистину прекрасен, ноги колесом и не держат, ступни выворочены наружу в форме иероглифа «восемь», тяжёлый зад вихляет из стороны в сторону, посмотреть на него сзади – ну просто бегущая утка. Подбежав к забору, он встал рядом с малышом Ванем, тоже опёрся руками о забор, упёрся в него головой, и его стало громко тошнить – спина то выгибалась, то разгибалась, выгибалась, разгибалась…
Фэн Техань с полным ртом мяса и куском мяса в руке, с застывшим взглядом пребывал в состоянии молчаливого размышления. Взгляды присутствующих переместились на него. Потому что Лю и Вань уже проиграли, барахтался один Фэн Техань. По сути, он тоже проиграл, даже если бы проглотил кусок мяса, что у него во рту, съел мясо, что держал в руке, а также обсиженный целыми слоями мух кусок в тазике, то он всё равно проиграл бы мне по времени. Но народ продолжал ждать его, надеяться на него, как в беге на длинные дистанции, когда победитель уже пересёк финишную ленточку, зрители подбадривают того, кто упорно продолжает бежать. Я тоже надеялся, что он сможет продержаться до конца, доесть всё мясо, потому что у меня в желудке ещё осталось чуть-чуть места, чтобы поместить ещё кусок. А если бы это удалось, внутреннего восхищения исполнились бы те, кто обязательно смотрел всё до конца. Но Фэн Техань сдался. Вытянув шею и вытаращив глаза, он всё же проглотил мясо, что было во рту, и все ему захлопали. Он поднёс ко рту кусок, что держал в руке, поколебался на миг, а потом швырнул этот кусок в свой тазик. Мухи в тазике с жужжанием разлетелись, как искры с жаровни. Через некоторое время они вернулись, и в тазике воцарился покой. Опустив голову, Фэн Техань проговорил:
– Я проиграл.
Через минуту он поднял голову, повернулся ко мне и сказал:
– Сдаюсь.
Растроганный в душе, я сказал:
– Хоть ты и проиграл, но проиграл очень достойно.
Лао Лань громко провозгласил:
– Соревнование по поеданию мяса закончено, победил Ло Сяотун. Неплохо проявил себя и Фэн Техань. Что касается Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна… – Лао Лань бросил презрительный взгляд на их фигуры и продолжал: – Что называется, без алмазного сверла взялись обрабатывать фарфор – в результате испорчены два тазика хорошего мяса. Отныне мы на предприятии должны чаще проводить подобные соревнования, чтобы работники мясокомбината умели есть мясо. Тебе, Ло Сяотун, не надо гордиться этой своей победой – в следующий раз, вполне возможно, появится молодец, который одолеет тебя. В другой раз соревнование не будет ограничено рамками нашего предприятия, мы должны придать ему общественный характер, с его помощью поднять рейтинг мясокомбината. Надо изготовить кубок, а победитель соревнования должен ещё получать денежный приз. Если не приз, наше предприятие будет предоставлять победителю право бесплатно есть мясо целый год…
Тут раздался звонкий голосок сестрёнки:
– Я тоже хочу соревноваться!
Её крик привлёк взгляды многих, и она стала центром внимания. Лицо сестрёнки раскраснелось, одна косичка торчит вверх, выразительные глазки, кругленькое тельце, бесконечно милая.
– Отлично, вот так герои выходят из молодёжи! В каждой профессии есть мастера своего дела! В чём положительная сторона политики реформ и открытости, в чём она выражается? Как раз в том, что не пропадают таланты любого человека. Поедание мяса – это тоже достижение, в этом тоже можно быть на голову выше других. Ладно, состязание завершилось. Закончившие смену по домам, пришедшие на работу – по цехам, – подвёл итог Лао Лань.
Шумно обсуждая произошедшее, все стали расходиться. Указав на блюющих у забора Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна, Лао Лань спросил у врача:
– Доктор Фан, не надо ли уколы сделать этим двум?
– Какие уколы? Выблюются – и хорошо. – Доктор Фан указал подбородком в мою сторону: – Я всё-таки немного переживаю за этого парнишку, уж очень много он съел.
Лао Лань с улыбкой похлопал доктора по плечу:
– Тут вы, дружище, будьте покойны, он парень непростой, это бог мяса, правитель небесный с тем его и ниспослал, чтобы он ел мясо, у него и живот устроен, может быть, не так, как у нас. Верно, Ло Сяотун? Живот не пучит? Не нужно, чтобы доктор тебя осмотрел?
– Спасибо, у меня всё хорошо, – поблагодарил я доктора и Лао Ланя, – я правда чувствую себя очень хорошо.
Хлопушка тридцать седьмая
Всю ночь шёл проливной дождь – блевотину отравившихся мясом начисто смыло. Влажная дорога сверкала, зелёные листья на деревьях поблёскивали, словно смазанные маслом. Дождь размыл отверстие в крыше храма в дыру размером с жёрнов, солнечные лучи беспрепятственно проникали вовнутрь, несколько десятков убежавших от воды крыс восседали на упавших статуях божков. Вчера вечером женщина, очень похожая на тётю Дикую Мулиху, не показывалась, живот подводило от голода, и я объел маленькие грибы вокруг циновки мудрейшего. После этих грибов настроение поднялось, глаза прояснились, мысли стали чётче. В глубине сознания стали всплывать незнамо когда виденные сцены. Я увидел кладбище у гор с видом на море (ах, какой прекрасный фэн-шуй!), а посреди кладбища – женщину в чёрном, сидевшую у большого гранитного надгробия. По фотографии на надгробии я понял, что это могила сына Старшóго Ланя. По чёрной родинке в уголке рта я узнал её: это была ушедшая в монастырь Чэнь Яояо. Никаких слёз на лице, не видно и никакой печали. От букета белых калл перед погребальной стелой доносился слабый аромат. Какая-то женщина тихо подошла к погруженному в сон Старшóму Ланю и негромко сказала:
– Господин Лань, наставница Хуэймин прошлой ночью преставилась.
Старшóй Лань глубоко вздохнул, словно гору с плеч скинул, и, будто говоря сам с собой, произнёс:
– Теперь мне и впрямь беспокоиться не о чем! – Он выпил рюмку вина и сказал стоявшей за спиной женщине: – Скажи Сяо Циню, чтобы привёл пару женщин.
Та пролепетала:
– Господин…
– Ну что «господин»? – живо откликнулся он. – Я хочу безумным совокуплением отметить её вхождение в нирвану.
От резких сотрясений во время телодвижений Старшóго Ланя поочерёдно с каждой из двух длинноногих узкоплечих девиц во двор храма Утуна, покачиваясь, вышли четверо мастеров, создавших статую бога. Увидев её вычищенной до неузнаваемости бешеным потоком воды, они ахнули. Старший из них выговаривал троим помоложе, недовольный тем, что они не накинули на божка пластиковую плёнку, защитившую бы его от дождя, или не надели на него соломенную шляпу. Ни слова не говоря, мастера помоложе терпеливо слушали выговор старшего. Две длинноногие девицы опустились на колени на ковре и кокетливо взмолились:
– Смилуйся, названый отец, наши груди – это груди Яояо, наши ноги – это ноги Яояо, мы – замена Яояо, а ты делаешь нам больно.
– А вы хоть знаете, кто такая Яояо? – холодно спросил Старшóй Лань.
– Не знаем, – ответили те. – Мы знаем только, что, выдавая себя за Яояо, мы можем доставить названому батюшке радость, а батюшка на радостях может делать нам больно.
Старшóй Лань расхохотался, но в глазах его стояли слёзы. Мастер помоложе принёс ведро чистой воды, другой нашёл проволочную щётку, и под руководством старшего они принялись соскребать краску и лак. Я услышал, как божок завопил, и ощутил, как моё собственное тело онемело, зачесалось и заболело. После удаления краски проступил изначальный цвет и текстура ивы. Старший распорядился: