Отец молча перелистывал газету.
– Этот мой третий дядюшка – человек выдающийся, чудак, – голосом, исполненным переживаний, продолжал Лао Лань. – Раньше я думал, что хорошо знаю его, но лишь теперь понял, что я – человек заурядный, неспособный понять его. По сути дела, старина Ло, человеческая жизнь так коротка, что любые женщины, богатство, слава, положение – всё это несущественно, с рождением не получишь, со смертью с собой не захватишь. Мой третий дядюшка, считай, это полностью постиг…
– Ты тоже скоро постигнешь, – язвительно вставила мать.
– Мой папа провёл на помосте семь дней и тоже постиг. – Это был пронзительный голосок сестрёнки.
Лао Лань и мать с удивлением посмотрели на неё. Через какое-то время мать велела мне:
– Сяотун, бери сестру и отправляйтесь куда-нибудь подальше, поиграйте, взрослые разговаривают, а вы ничего не понимаете.
– Я понимаю, – сказала сестрёнка.
– Вон пошли! – яростно хлопнул по столу отец.
Голова всклокоченная, лицо грязное, от тела несёт какой-то кислятиной. Ничего странного, что мужчина не в своей тарелке – всё же провёл семь дней в думах на помосте. Я взял сестрёнку за руку, и мы выскочили за дверь.
Мудрейший, вы ещё слушаете, что я говорю?
Погребальный зал жены Лао Ланя устроили в главном зале дома его семьи. На квадратном столике чёрного цвета установлена с виду очень тяжёлая пурпурная урна с прахом. Позади урны на стене – чёрно-белая фотография покойной в рамке из-под зеркала. Голова на фотографии больше настоящей головы жены Лао Ланя. Я смотрел на это лицо, на котором застыла горькая усмешка, и вспоминал, как по-доброму она относилась к нам с сестрёнкой, когда мы столовались у неё в доме, и в то же время недоумевал: как сделали такую большую фотографию? Репортёр, ставший моим собственным корреспондентом, вытягивал длинную шею и снимал в помещении и на улице. Он то изгибался всем телом, то вставал на колени, старался изо всех сил, даже белая рубашка с круглым воротником и напечатанным на груди названием газеты промокла от пота и прилипла к спине. После работы с нами он явно поправился, на плотно натянутой коже лица добавившиеся желваки вспухали изнутри, и щёки стали похожи на два надувшихся кожаных шарика. Воспользовавшись промежутком, когда он менял плёнку, я подошёл к нему и негромко спросил:
– Слышь ты, лошадь дохлая, почему эта фотография такая большая?
Он перестал что-то делать руками и с презрением профессионала по отношению к любителю ответил:
– Так увеличил. Если хочешь, могу сделать твою фотографию размером больше верблюда.
– Но у меня нет фотографии.
Он взял фотоаппарат, направил на меня, щёлкнул и сказал:
– Теперь есть. Через пару дней пришлю вам увеличенную фотографию, директор Ло.
Сзади подбежала сестрёнка с криком:
– Я тоже хочу!
Репортёр направил объектив на неё и щёлкнул:
– Хорошо.
– Я хочу вместе с братом, – добавила она.
Репортёр направил объектив на нас двоих и щёлкнул:
– Готово.
Обрадованные, мы собирались ещё о чём-нибудь поговорить с ним, но он уже повернулся, чтобы снимать дальше. Ворота дома Лао Ланя широко распахнулись, и вошёл какой-то человек. Он был в мятом сером европейском костюме, белой рубашке с почерневшим воротником и галстуком из нитки розового искусственного жемчуга. Чёрные брюки со штанинами, подвёрнутыми одна выше, другая ниже, из-под которых выглядывали пурпурные носки, ярко-красные кожаные туфли, обляпанные коричневой грязью. Он носил прозвище @«Сы Да» – «Четыре Больших»: большой рот, большие глаза, большой нос, большие зубы. На самом деле уши у него тоже были большие, и правильнее было назвать его «У Да» – «Пять Больших». На его поясе был закреплён пейджер; в то время мы называли пейджер «электрическим сверчком», мобильные телефоны ещё были редкостью – на сто ли вокруг мобильник был лишь у Лао Ланя. Большой как кирпич, носить его помогал Хуан Бяо. Поговоришь иногда по телефону, без всяких проводов – очень стильно. В то время пользоваться пейджером было тоже очень престижно, не говоря уже о мобильнике. Четыре Больших, шурин поселкового головы, был также самым известным в наших краях подрядчиком по строительству. В нашем городке он брался за любую стройку – от ремонта дорог до строительства общественных туалетов. Перед простыми людьми он подчёркивал своё превосходство, а вот перед Лао Ланем не смел и перед матерью тоже. Он стоял перед матерью с кожаным портфелем под мышкой, кивал и кланялся:
– Управляющая Ян…
Мать в то время уже была управляющей делами и помощником президента генеральной компании Хуачан, а по совместительству главным бухгалтером мясокомбината. В тот день на ней было чёрное платье с белым бумажным цветком на груди, ожерелье из белоснежного жемчуга на шее, никакой косметики, выражение лица торжественное и благоговейное, взгляд острый – ну просто большой иероглиф в стиле кайшу: строгая траурная речь, величественная сосна.
– Ты сюда зачем явился? – спросила она. – Чтобы вести людей могилу устраивать?
– Рабочие как раз там земляными работами занимаются.
– Тебе и следует там быть, чтобы проследить.
– Я всё время там и слежу, – сказал Четыре Больших. – Это же для президента Ланя – кто посмеет делать кое-как? Только вот…
– «Только вот» – что?
Четыре Больших вытащил из кармана небольшой блокнот и стал листать:
– Управляющая Ян, земляные работы скоро будут завершены, на следующий шаг – постройку склепа – требуются три тонны извести, пять тысяч синих кирпичей, две тонны цемента, пять тонн песка, два кубометра древесины и ещё некоторые другие материалы… Не выделите немного денег вперёд, управляющая Ян?
– Так тебе ещё мало полученного от нашей компании? – нахмурилась мать. – Сколько ещё можно вкладывать в строительство склепа? Ещё хватает наглости рот раскрывать. Сначала аванс, потом окончательный расчёт.
– Откуда у меня аванс? – жалостно пролепетал Четыре Больших. – Как только затраты на строительство будут подсчитаны, я заплачу рабочим. А сам всё равно что божество денег: через мои руки эти деньги только проходят, и ни фэня в них не остаётся. Сначала дайте немного денег, иначе и работы не будет.
– Некрасиво ты себя ведёшь, парень, – сказала мать и направилась в восточную пристройку. Четыре Больших хвостиком поплёлся за ней.
Отец с безучастным выражением лица сидел за одним из столов, на котором лежала большая бухгалтерская книга, сброшюрованная из листов сюаньчэнской бумаги,[73] рядом стояла латунная тушечница, на её крышку опиралась кисть. То и дело кто-то входил и подносил кто сколько денег и стопку или две жёлтой бумаги.[74] Получив деньги и бумагу, отец делал пометку в книге. За отцом стоял невысокий столик, рядом на корточках примостился Сяо Хань из станции по контролю мясопродуктов, который шаблоном с вырезанным на нём изображением медной монеты с квадратным отверстием колотил по жёлтой бумаге, оставляя на ней отпечаток монеты. Это и были ритуальные деньги, которые можно сжигать. Кое-кто приносил ритуальные деньги, сделанные из бумаги в форме банкнот, пачка за пачкой, с напечатанными на них словами «Банк Преисподней» и вымышленным портретом владыки загробного мира. Номиналы этих денег очень большие, в основном по сто миллионов. Вытащив одну с номиналом в миллиард, Сяо Хань с горестным вздохом произнёс:
– Вот печатают же деньги с таким большим номиналом, разве их разменяешь в инфляцию?
Старик Ма Куй из деревни, который принёс две кипы жёлтой бумаги и сто юаней денег, покачал головой:
– Эти штуки не годятся, деньгами в загробном мире могут стать лишь те, что выдавлены на жёлтой бумаге и сожжены.
– А ты откуда знаешь, что не годятся? – спросил Сяо Хань. – Был там и сам видел?
– Моя старуха сон рассказала: говорит, такие деньги, когда туда попадают, считаются фальшивыми, – сказал Ма Куй и продолжал, пнув их ногой: – Вам нужно сказать президенту Ланю, что эти штуки надо собрать и выбросить, иначе прибудешь туда с полными карманами – так полиция и арестует как фальшивомонетчика.
– Там разве есть полиция? – удивился Сяо Хань.
– А как же! Что здесь есть, то и там имеется, – уверенно заявил Ма Куй.
– Здесь есть мясокомбинат, а там есть? Здесь есть ты, там тоже, что ли?
– Хорош, парень, со мной препираться, не веришь – сходи посмотри, – сказал Ма Куй.
– Мне сходить – раз плюнуть, – хмыкнул Сяо Хань, – да вот смогу ли вернуться? Ты, старик, на смерть меня посылаешь!
Войдя в зал, мать кивнула Ма Кую и язвительно бросила Сяо Ханю:
– Хочешь отправиться туда на повышение, чтобы стать старшим карантинным инспектором Ханем? – И не дожидаясь его ответа, взяла телефонную трубку: – Финансовый отдел? Сяо Ци, это Ян Юйчжэнь, через какое-то время у вас будет Четыре Больших, выдайте ему авансом пять тысяч юаней, да, и не забудьте получить расписку с отпечатком пальца.
– Управляющая Ян, дали бы тысяч десять, разве пяти хватит? – нахально заныл Четыре Больших.
– Тебе, Четыре Больших, дай палец, ты и руку откусишь! – задыхаясь от возмущения, выпалила мать.
– Какое там руку откусишь! Пяти тысяч правда недостаточно, – сказал Четыре Больших, доставая блокнот. – Смотрите: кирпича нужно три тысячи штук, извести две тысячи, пиломатериалов пять тысяч…
– Пять тысяч, и всё, – сказала мать.
Четыре Больших опустился задом на порожек:
– Так у меня никаких работ не выйдет…
– Сам владыка Ло-ван испугается, встретив такого пса паршивого.
Мать взяла трубку:
– Ладно, дайте ему восемь тысяч.
– Управляющая Ян, считать вы просто горазды, – сказал Четыре Больших. – Ну а для круглого счёта? К тому же это деньги не вашей семьи.
– Как раз потому, что деньги не моей семьи, дать десять тысяч и не могу, – сказала мать.
– Выбрав вас, Лао Лань не прогадал, – сказал Четыре Больших.
– Катись отсюда! – сказала мать. – Надоел, сил нет.