ывали яду в мясо, а когда они, отравившись, катались по земле, мы страшно переживали. Моя старуха еле ноги таскает со своей хворью, а сварила им целый котёл отвара зелёных бобов. Он помогает при любом отравлении, но у них отравление было слишком серьёзное, и спасти их не удалось. По прошествии многих лет снова приходил человек расследовать всё по этому делу, всё настаивал, чтобы мы признались, что отравили их. Этот человек стал ополченцем и вилами для навоза заколол со спины вражеского офицера, который справлял большую нужду, захватил в качестве трофея пистолет с двадцатью патронами, ремень из воловьей кожи, форму цвета хаки, карманные часы, очки в золотой оправе, ручку «паркер» с золотым пером – всё это сдал властям, получил орден второй степени, выправил себе значок «За заслуги» и целыми днями красовался с ним на груди. Он хотел, чтобы мы сдали миномёт и снаряды, но мы не стали этого делать. Мы знали, что рано или поздно нам встретится мальчик – любитель пушек, и мы получим это наследство взамен жизни нашего сына. Несколько лет тому назад мы продали тебе этот миномёт как утиль, потому что знали, что сможешь сохранить его, мы лишь продали его под предлогом утиля. У нас, стариков, в жизни самой большой мечтой было помочь тебе выстрелить эту сорок одну мину, отомстить за свои обиды, преумножить твою славу. Не нужно спрашивать, откуда мы, всё, что нужно было рассказать тебе, мы уже рассказали, не нужно этого тебе рассказывать, и даже не стоит ничего спрашивать. Ладно, сынок, стреляй давай.
Маленький мальчик подал старику вытертую до блеска мину. Мои глаза были полны слёз, сердце ходило ходуном, горячая кровь бурлила от ненависти и любви, и никак было не избавиться от чувства, что стрелять я не могу. Я протёр глаза, взял себя в руки, встал позади миномёта, расставив ноги, самостоятельно определил дистанцию и прицелился, цель была передо мной на расстоянии пяти сотен метров – это была восточная пристройка дома Лао Ланя, где вокруг квадратного стола минской династии[89] стоимостью двести тысяч юаней Лао Лань с тремя руководящими работниками из городка играли в мацзян. Среди них была женщина: пухлое, как фэньтуань, лицо, тонкие, как ниточки, брови, кроваво-красные губы – я таких терпеть не могу, вот пусть и отправляется вместе с Лао Ланем на Западное небо![90] Двумя руками я принял у подошедшего старика мину, поднёс к дулу ствола и легко разжал руку. Ствол сам проглотил мину, мина сама проникла в канал ствола. Сначала послышался слабый звук – это днище мины натолкнулось на капсюльную втулку. Затем раздался страшный грохот, который почти разорвал мне барабанные перепонки. Любопытные хорьки схватились за головы и завизжали на все лады. Волоча за собой длинный хвост, мина взмыла в небеса, рассекая лунный свет с пронзительным свистом, как сметающая всё на своём пути большая птица, и опустилась точно в установленную цель, после ослепительной вспышки до нас донёсся страшный грохот. Из дыма выскочил Лао Лань, отряхиваясь от пыли, и презрительно рассмеялся. Он был цел и невредим.
Я налаживал ствол, целясь в главный зал дома Яо Седьмого. Там стоял диван из натуральной кожи, а на нём восседали Лао Лань и Яо Седьмой. Они шептались, обсуждая какие-то постыдные дела. Ладно, старина Яо Седьмой, предстанешь перед Ло-ваном вместе с Лао Ланем. Я принял из рук старика мину, тихонько отпустил руку, мина со свистом вылетела из ствола, взмыла в небеса, пронизав лунный свет. Попав в цель, она пробила крышу дома, взорвалась со страшным грохотом, разлетелись осколки, большая часть в стены, поменьше в крышу. Осколок размером с горошину попал в десну Яо Седьмому. Тот заорал, зажав руками рот. Лао Лань презрительно усмехнулся:
– Ло Сяотун, даже не надейся попасть в меня.
Я прицелился в парикмахерскую Фань Чжаося и принял из рук старика снаряд. С первых двух попыток уничтожить Лао Ланя не удалось, и я немного расстроился. Но ничего, есть ещё тридцать девять зарядов, и ты, Лао Лань, рано или поздно от судьбы не уйдёшь, всё же разнесёт тебя в клочья. И заряд вошёл в ствол. Как маленький злой дух он, напевая, вылетел оттуда. Лао Лань сидел, полуоткинувшись и закрыв глаза в парикмахерском кресле перед брившей его Фань Чжаося. Его лицо и так уже было гладким – шёлком проведёшь, и то нигде не царапнет, а она всё бреет и бреет. Говорят, бритьё – это своего рода наслаждение, и Лао Лань похрапывал. Уже много лет Лао Лань засыпал под бритьё, а в постели ему не спалось, засыпал еле-еле, да и то в полудрёме, даже писк комара мог его разбудить. Те, у кого недоброе на уме, всегда плохо засыпают – это им божественное наказание. Пробив крышу парикмахерского салона, мина с озорной улыбкой упала на поверхность точильного камня, вывалялась в обрезках волос, от которых всё чешется, а потом возмущённо взорвалась. Осколок величиной с лошадиный зуб попал в большое зеркало перед креслом. Осколок размером с боб ударил в запястье Фань Чжаося, бритва выпала из рук на пол, лезвие выщербилось. С испуганным криком парикмахерша улеглась на пол, на все эти обрезки волос, от которых всё чешется. Открыв глаза, Лао Лань стал успокаивать её:
– Не бойся, это маленький негодник Ло Сяотун каверзничает.
Четвёртый выстрел я нацелил в сторону банкетного зала мясокомбината, так хорошо знакомого мне. Лао Лань устраивал там банкеты, принимая деревенских стариков за восемьдесят. Это доброе дело, конечно, тоже предпринималось в целях пропаганды. Трое знакомых мне репортёров снимали всё на видео. Восемь стариков сидели вокруг стола: пять стариков и три старухи. В центре стола стоял огромный торт, больше таза для умывания, а в него воткнуты красные свечки. Молодая женщина подносила к каждой из них зажигалку. Затем одной старухе предложили задуть свечу. У той оставалось лишь два зуба во рту, она шамкала, когда говорила, и задуть свечу беззубым ртом ей было очень непросто. Я принял снаряд, и у меня появились сомнения ещё до того, как я выпустил его из рук, я боялся поранить этих ни в чём не повинных стариков, но цель уже определена – разве можно останавливаться на полпути? Я помолился за них, поговорил с миной, попросив её опуститься прямо на голову Лао Ланя и не взрываться, прибить его, и хватит. Мина с пронзительным присвистом вылетела из ствола, перелетела через реку, достигла того места, где располагался банкетный зал, замерла на долю секунды и там же упала. Вы, наверное, догадались, что произошло? Верно, именно так, эта мина воткнулась головной частью вниз в этот огромный торт. Она не взорвалась, или торт самортизировал, или детонатор не сработал, а может, ещё что. Большинство свечей погасло, лишь две продолжали гореть, разноцветный крем разлетелся во все стороны, на лица стариков и на объективы репортёров.
Пятую мину я нацелил на цех промывки, место моей славы, а также моей боли. Рабочие ночной смены как раз сейчас промывают партию верблюдов. В ноздри верблюдов вставлены трубки, настроение у них диковинное, каждый похож на колдунью. Лао Лань что-то сообщает завладевшему моим постом Вань Сяоцзяну, разговаривают они на повышенных тонах, но слышно их плохо. Мой слух повреждён из-за резкого свиста мин, вылетающих из ствола. Вань Сяоцзян, ублюдок, это ты заставил нас с сестрёнкой покинуть родные места. Я ненавижу тебя даже больше, чем Лао Ланя, воистину правитель небесный всё видит, вот и получи мой снаряд. Я преодолел волнение, выровнял дыхание и мягко опустил мину в ствол. Она вылетела из него подобно маленькому пухлому мальчику с крыльями (иностранцы называют его ангелом), и вот маленький ангел летит к назначенной цели. Пробив навес, мина падает перед Вань Сяоцзяном, сперва расплющивает ему правую ногу, потом взрывается. Осколок ранит его прямо в большой живот, его тело, хоть и в полной сохранности, выглядит так, будто над ним поработал знающий своё дело мясник. От взрывной волны Лао Лань падает, у меня в голове пустота. Придя в себя, я вижу, как этот тип поднимается с залитой грязной водой земли. У него только измазана грязью задница, а на теле ни волосок не задет.
Шестой снаряд упал прямо на рабочий стол председателя поселкового комитета, где лежал конверт, набитый деньгами, и разорвал его на куски. Под конвертом был лист армированного стекла, который прижимал фотографии председателя во время его поездки в Таиланд на отдых и совместные снимки с очаровательными трансвеститами. Стекло было крепче камня, и ничто не предвещало того, что детонатор не сработает. Но он не сработал. Поэтому он, вне сомнения, был «снарядом мира». Что это такое? Дело в том, что на военном заводе, который производил эти снаряды, были антивоенные элементы, которые, воспользовавшись тем, что надсмотрщик отвлёкся, справляли в эти снаряды малую нужду, так что снаружи они сияли золотистым блеском, а внутри порох значительно отсыревал, и после выхода с завода эти снаряды уже не взрывались. «Снаряды мира» были разные, я говорю лишь об одном из них. Были и такие, в оболочку которых вместо пороха помещали голубя. А ещё вместо пороха клали бумажку с надписью: «Да здравствует дружба между китайским и японским народами!» Такие снаряды становились просто болванками, армированное стекло разлетелось на кусочки, а головная часть снаряда попала прямо в фотографии председателя с трансвеститами, на фото всё чётко видно, только все они стали негативами.
Выстреливая седьмую мину, я сильно переживал, потому что проклятый Лао Лань стоял, опустив голову, перед могилой моей матери. Его лица не видно, в лунном свете видна лишь голова, блестящая, как арбуз, и отбрасываемая им длинная тень. Стелу на могиле матери я установил собственными руками, иероглифы на ней знали меня. Образ матери возник передо мной, словно она стояла напротив и своим телом загораживала мне дуло миномёта.
– Мама, посторонись, – сказал я.
Но она не посторонилась, а продолжала неотрывно смотреть на меня с таким горестным выражением, что сердце мне будто пилили тупой пилой.
– Стреляй! – негромко скомандовал стоявший рядом старик. Ладно, всё равно мать уже неживая, мёртвым снаряды нипочём. Я зажмурился и вставил мину в ствол. Снаряд с грохотом пронизал мать и с плачем улетел. В мгновение ока он прилетел на её могилу и превратил стелу в груду обломков, которыми только дорожки посыпать. Лао Лань со вздохом обернулся и крикнул: