Перед выстрелом двадцать шестой мины ко мне подковыляла старуха и, откусив кусок редьки, засунула мне в рот. По правде говоря, я почувствовал, что меня с души воротит, но вспомнил, как кормят детей голуби, как заботятся о престарелых родителях вороны, и отвращение сменилось трогательным чувством. А ещё вспомнился случай, связанный с матерью. Отец в то время сбежал в Дунбэй, и мы с матерью жили на то, что выручали от собранного утиля. В тот день мы отправились в город и зашли перекусить в маленький придорожный ресторанчик. Потратив два мао,[92] мать заказала две большие чашки супа с говяжьими потрохами, добавив туда наш сухой паёк. В ресторанчике перекусывали также двое слепых, муж и жена. У них был пухленький ребёнок. Он был голодный и плакал. Услышав голос матери, слепая попросила её помочь покормить ребёнка. Из рук слепой мать приняла ребёнка, а из рук слепого – сухой рис. Сперва мать этот рис разжёвывала, а потом клала в рот ребёнку. Потом она рассказала мне, что именно так кормят птенцов голуби. Проглотив редьку, которую засунула мне в рот старуха, я некоторое время чувствовал, что глаза мои ясны и на сердце светло. Приняв двадцать шестую мину, я нацелил её на голый зад Лао Ланя и выстрелил. Но как только снаряд достиг пространства над цехом, этот высоченный забойный цех с грохотом обвалился. Зрелище было внушительное, совсем как часто показываемые по телевизору сносы зданий направленным взрывом. Мина упала на обломки, разворотила одну стальную балку, там открылась щель, через которую выскользнул уже было придавленный балкой и ждавший смерти Лао Лань.
Честно говоря, я был немного вне себя, когда выстрелила двадцать седьмая мина в погоне за голой задницей Лао Ланя. От поднятой взрывом ударной волны ломались пополам деревья вдоль дороги, а Лао Лань благополучно ускользал. Просто чертовщина какая-то!
Я начал сомневаться, не от длительного ли хранения мощность мин поубавилась? Я отошёл от миномёта и подошёл к снарядным ящикам, присел и стал изучать их. Тот мальчик очень тщательно протёр тряпкой смазку с мин, которые после этого отливали золотом и с виду казались драгоценными. Разве могли такие снаряды утратить мощность? Тут дело не в их мощности, а в лаоланевой хитроумности.
– Брат, годится? – угодливо поинтересовался мальчик, что меня очень растрогало.
Я вдруг понял, что он почти такой же, как моя сестрёнка. Я потрепал его по голове:
– Превосходная работа, ты выдающийся третий номер орудийного расчёта.
Мальчик, чуть стесняясь, спросил:
– Я тебе столько мин вычистил, может, дашь стрельнуть разок?
– Не вопрос, – сказал я. – Может, ты разнесёшь его с одного выстрела. – Я поставил его позади миномёта, передал мину и скомандовал: – Выстрел двадцать восьмой, цель – Лао Лань, дистанция восемьсот, товсь – пли!
– Попал, попал! – захлопал в ладоши мальчик. Лао Лань действительно упал на землю, но вдруг вскочил, как чёрный леопард, метнулся в сторону и скрылся в тени упаковочного станка. Мальчику было мало, он обратился ко мне с просьбой стрельнуть ещё раз. И я сказал «хорошо».
Двадцать девятую мину кое-как запустил мальчик. Он промахнулся, и мина влетела в старую кучу угля на товарном перроне небольшого, уже заброшенного полустанка, и после взрыва всё вокруг окутала туча угольной пыли и порохового дыма, затмившая значительную часть лунного света.
Мальчик немало смутился, почесал затылок, покинул место номера расчёта и вернулся на пост протирки снарядов.
Воспользовавшись этим перерывом, Лао Лань переоделся в синюю рабочую одежду и, забравшись на кучу картонных коробок, громко крикнул:
– Ло Сяотун, бросай это дело, оставь пару зарядов для охоты на зайцев.
Я вспыхнул от злости, прицелился ему в голову и выстрелил тридцатую мину. Он шмыгнул в цех, и осколки приняли на себя ворота.
Тридцать первая мина продырявила крышу цеха и упала на кучу картонных коробок. Взрывом разметало десяток коробок, верблюжье мясо превратилось в фарш, смешались раскалённый воздушный поток, запах гари и пороховой дым.
От заносчивости Лао Ланя я потерял разум, и в итоге забыл о необходимости экономить заряды. Я с молниеносной скоростью выстрелил тридцать второй, тридцать третий и тридцать четвёртый, на курсе артиллерийских стрельб перекрыл бы нормативный треугольник точки попадания. Лао Ланя даже не ранило, зато упаковочный и забойный цехи превратились в груду развалин.
В старике вдруг проснулась ребячливость, и он высказал желание сделать пару выстрелов. В душе я был абсолютно против, но он принадлежал к старшему поколению, к тому же подавал снаряды, и у меня не было никакого резона отказывать ему. Стоя на месте орудийного номера, он со знанием дела поднял большой палец, оценивая угол падения и дистанцию.
– Хочу тридцать пятым снарядом накрыть проходную у ворот, – заявил он.
Грохот выстрела, и проходной как не бывало. Тридцать шестой миной я задумал подорвать только что построенную водонапорную башню. Вслед за грохотом взрыва посередине башни образовалось огромное отверстие, и хлынул мощный, блестящий поток воды. Отныне от широко известного акционерного общества по обработке мясной продукции Хуачан остались одни руины. Но в то же время я обнаружил, что шестой снарядный ящик уже пуст, остался последний и пять мин в нём.
Среди руин предприятия метались, все в пыли и грязи, рабочие ночной смены. Под ногами у них хлюпала кровь с водой. Вполне возможно, под обломками были погребены люди, и со стороны уездного центра под пронзительный вой сирен мчались две пожарные машины. За ними вплотную следовали белые кареты «Скорой помощи» и жёлтые автокраны. Возможно, из-за короткого замыкания возникли возгорания, и над развалинами упаковочного цеха поднималось жёлтое пламя. Воспользовавшись суматохой, Лао Лань вскарабкался на возвышавшийся в северо-восточном углу помост перевоплощения. Здесь изначально была высшая точка комбината. После обрушения цехов и водонапорной башни помост перевоплощения стал казаться ещё выше, словно с него можно дотронуться до звёзд и луны. Лао Лань, это территория моего отца, зачем ты туда забрался? Не раздумывая, я выпустил тридцать седьмой снаряд, цель – помост перевоплощения, дистанция – восемьсот пятьдесят метров.
Пронизав крону огромной сосны, мина налетела на стену, сложенную из могильных кирпичей. После вспышки в стене открылась дыра. Я невольно вспомнил рассказы про движение за растаскивание могил. Я тогда ещё не родился и, естественно, не мог быть свидетелем этих безумных событий. Множество людей, окруживших эту могилу с человеческими и лошадиными фигурами из камня (это был фамильный склеп Лао Ланя), смотрели, как несколько человек с замотанными полотенцами ртами вытаскивали оттуда большую пушку, покрытую красными пятнами ржавчины. Позже городские специалисты по археологическим исследованиям говорили, что никогда не видели захоронений с пушкой. Почему хозяин этой могилы сделал такое захоронение? До сих пор никто не может дать убедительного объяснения. Лао Лань, когда речь заходила о растаскивании могил, с лютой ненавистью говорил:
– Эти сволочи нарушили фэн-шуй нашего рода, в противном случае из нашей семьи мог бы выйти президент!
Стоя на вершине помоста перевоплощения с сухой палкой в руках, Лао Лань вглядывался в сторону Дунбэя. В ту сторону смотрел мой отец, и я гадал, почему он смотрел туда: там отец с тётей Дикой Мулихой провёл годы печали и моменты счастья, а ты, Лао Лань, с какой стати смотришь в ту сторону? Я прицелился в спину Лао Ланя, и, хотя тридцать восьмая мина снесла острый верх помоста, он продолжал вглядываться в сторону Дунбэя.
Расстроенный мальчик не протёр тридцать девятую мину как следует, и когда он передавал её старику, она вдруг выскользнула и упала.
– Ложись! – закричал я и бросился за лафет.
Мина крутилась на крыше, и внутри неё что-то потрескивало. Старик со старухой и мальчик – виновник несчастья – как стояли, так и замерли, разинув рот и уставившись на неё. Силы небесные, ведь если она взорвётся на крыше, взорвутся и две оставшиеся, и от нас четверых никого не останется.
– Да ложись же! – ещё раз крикнул я, но они продолжали стоять как истуканы. Тридцать девятая мина подпрыгала к моему лицу, словно хотела поговорить по душам. Я ухватил её и с силой швырнул прочь. Прогремел взрыв, она взорвалась в проулке. Понапрасну извели мину, вот ведь жалость.
Старик передавал мне сороковую мину как нечто исключительно важное, ему не надо было ничего напоминать, я тоже понимал, что после этого мой обстрел Лао Ланя подходит к концу. Я принимал её как единственного наследника десяти поколений – с великой осторожностью и беспокойным сердцем. Я просто вспомнил тридцать девятую мину, которая вроде бы тоже не была моим промахом, само небо отказывалось уничтожать Лао Ланя. Такой человек этот Лао Лань, даже владыке Ло-вану не нужен. Я ещё раз проверил прицел, снова прикинул на глаз расстояние, снова провёл расчёты, ни в чём ошибки не было: если во время полёта мины вдруг не поднимется ураганный ветер в двенадцать баллов, если при этом она не столкнётся с обломками спутника, в общем, если не случится что-нибудь, что не укладывается у меня в голове, эта мина должна опуститься на голову Лао Ланя. Пускай даже этот снаряд не разорвётся, голову Лао Ланя он всё равно должен расколоть. Я отправил мину в ствол, сказав про себя: «Ты уж, миночка, меня не подведи!» В небе ни ветра, ни спутников – всё нормально. Мина таки опустилась на острый край помоста, беззвучно, словно у неё была сверкающая шапка на голове!
Старуха отшвырнула редьку, вырвала из рук старика сорок первую мину, плечом отодвинула меня в сторону, пробормотав:
– Болван! – Она встала на позицию номера расчёта, с трудом переводя дыхание, легкомысленно и не обращая ни на кого внимания, запихнула снаряд в ствол. Сорок первая мина, сверкая, взлетела в небо, просто как воздушный змей с перерезанной ниткой. Летела, летела, лениво, бессознательно, летела без всякой цели, рыская то туда, то сюда, словно бессмысленно носящийся ягнёнок, и, в конце концов, не желая того, опустилась в двадцати метрах от помоста перерождения. Прошла секунда, две, три – взрыва не последовало. Всё, опять «гнилая». Не успел я это сказать, как раздал