— А рядом с ним — престранная личность. Какая рубашка у этого тридцать первого номера! Можно подумать, власяница кающегося грешника.
— Это господин де Шалабр. Если он разорит ваше величество, то, ручаюсь, не без выгоды для себя.
— А вон тот, с таким мрачным лицом? Он, видно, не о любви грезит?
— Какой у него номер, государь?
— Двенадцатый.
— Острый клинок, железное сердце, отличная голова — господин де Сент-Малин, государь.
— Да, если хорошенько подумать, ла Валет, мысль твоя не плоха!
— Еще бы! Сами посудите, государь, какое впечатление произведут эти сторожевые псы, которые словно тень будут следовать за вашим величеством. Молодцов этих никто не видел, и при случае они не посрамят вас!
— Да, да, ты прав. Но только…
— Что?
— Полагаю, они будут следовать за мною не в этих лохмотьях? Не хочу, чтобы моя тень или, вернее, мои тени опозорили меня своим видом.
— Вот, государь, мы и возвращаемся к расходу.
— А ты рассчитывал обойти его?
— Нет, напротив: во всяком деле — это главное. Но у меня возникла одна мысль.
— Ну так выкладывай ее.
— Если бы это зависело от меня, каждый из этих дворян нашел бы завтра утром на табурете, где лежат его лохмотья, кошель с тысячью экю: жалованье за первую половину года.
— Тысяча экю за полугодие, шесть тысяч ливров в год!.. Помилуйте, да вы спятили, герцог. Целый полк обошелся бы дешевле.
— Вы забываете, государь, что им предстоит стать тенями вашего величества. А вы сами изволили сказать, что тени ваши должны быть пристойно одеты. Каждый будет обязан употребить часть этих денег на одежду и вооружение, которые сделали бы честь вашему величеству. Так вот, если на экипировку положить полторы тысячи ливров, то жалованье за первый год составит четыре с половиной тысячи, а за второй год и все последующие — по три.
— Это более приемлемо.
— Ваше величество согласны?
— Есть лишь одно затруднение, герцог.
— Какое?
— Отсутствие денег.
— Государь, я нашел средство.
— Достать деньги?
— Да, государь, для вашей охраны.
«Какой-нибудь новый способ выуживания грошей у народа», — подумал король, искоса глядя на д'Эпернона. Вслух же он сказал:
— Что это за средство?
— Ровно полгода назад был опубликован указ о налоге на дичь и рыбу.
— Возможно.
— За первое полугодие поступило шестьдесят пять тысяч экю, которые королевский казначей намеревался внести в казну сегодня утром. Я предупредил его, чтобы он этого не делал. Казначей ожидает распоряжений вашего величества.
— Я предназначал эти деньги на военные расходы, герцог.
— Вот именно, государь. Для ведения войны необходимы люди. Для королевства главное — безопасность особы короля. Эти условия соблюдаются, когда деньги идут на охрану престола.
— Доводы твои убедительны. Но по твоему расчету получается, что мы расходуем только сорок пять тысяч экю. На мои полки остается, таким образом, еще двадцать тысяч.
— Простите, государь, и, если на то будет воля вашего величества, я найду применение и для этих двадцати тысяч.
— Вот как, ты найдешь им применение?
— Да, государь, я возьму их в счет поступлений по моему откупу.
— Так я и думал, — сказал король. — Ты нанимаешь мне охрану, чтобы поскорее получить эти денежки.
— О государь, как вы можете так говорить!
— Но почему ты набрал именно сорок пять человек? — спросил король, думая о другом.
— Вот почему, государь. Три — число священное. К тому же оно удобно. У вас будет охрана из дворян в количестве трижды пятнадцати человек: пятнадцать дежурят, тридцать отдыхают. Каждое дежурство двенадцати часовое. В течение этих двенадцати часов справа и слева от вас будет неизменно находиться по пяти человек, двое спереди и трое сзади. Пусть попробуют напасть на вас при такой охране!
— Черт побери, герцог, ловко придумано, поздравляю.
— Взгляните на них, государь: право же, они производят прекрасное впечатление.
— Да, если их приодеть, вид у них будет неплохой.
— Господину де Жуаезу вряд ли пришла бы в голову такая мысль!
— Д'Эпернон, д'Эпернон! Неблагородно это — плохо отзываться об отсутствующих.
— Кстати, государь, — проговорил д'Эпернон после краткой паузы, — я хотел кое о чем попросить ваше величество.
— И правда, я был бы весьма удивлен, если бы ты ничего не попросил.
— Сегодня ваше величество полны горечи.
— Да нет же, ты не понял меня, друг мой, — сказал король. — Я хотел сказать, что, оказав мне услугу, ты имеешь право просить.
— Тогда другое дело, государь. К тому же я хотел просить у вас должность.
— Должность? Ты, генерал-полковник инфантерии, хочешь еще какую-то должность? Такое бремя раздавит тебя!
— На службе вашего величества я могуч, как Самсон.
— Ну так проси, — со вздохом сказал король.
— Я хотел бы, чтобы ваше величество назначили меня командиром этих сорока пяти гасконцев.
— Как! — изумился король. — Ты готов на такое самопожертвование? Превратиться в начальника охраны?
— Да нет же, нет, государь.
— Слава богу, так чего же тебе надобно? Говори.
— Я хочу, чтобы ваши телохранители, а мои земляки слушались моих приказов больше, чем чьих бы то ни было… Впрочем, у меня будет заместитель.
«За этим что-то кроется», — подумал Генрих, покачав головой. Вслух же он произнес:
— Отлично. Получишь командование.
— И это остается втайне?
— Да, но кто же будет официальным командиром твоих Сорока пяти?
— Молодой Луаньяк.
— Отлично.
— Значит, решено, государь?
— Да, но…
— Но?
— Какую роль играет при тебе Луаньяк?
— Он мой д'Эпернон, государь.
— Ну, так он тебе недешево стоит, — буркнул король.
— Ваше величество изволили сказать…
— Я сказал, что согласен.
— Государь, я иду к казначею за сорока пятью кошельками.
— Сегодня вечером?
— Надо же, чтобы мои ребята нашли их завтра на своих табуретах!
— Верно. Иди! Я возвращаюсь к себе.
— И вы довольны, государь?
— Пожалуй, доволен.
— Во всяком случае, вы под надежной охраной.
— Да, меня охраняют люди, спящие так, что их не добудишься.
— Зато завтра они будут бодрствовать, государь.
Д'Эпернон проводил Генриха, говоря про себя:
«Если я не король, то охрана у меня как у короля, и, тысяча чертей, она мне ровно ничего не стоит!»
XIV. Тень Шико
Мы сказали выше, что король никогда не испытывал разочарования в друзьях. Он знал их недостатки и достоинства и читал в глубине их сердец не хуже самого царя небесного.
Он сразу понял, куда клонит д'Эпернон. Но так как он приготовился дать деньги, ничего не получая взамен, а вышло, что он получил взамен шестидесяти тысяч экю сорок пять телохранителей, идея гасконца ему просто показалась находкой.
К тому же это было нечто новенькое. А бедному королю Франции подобный товар поступает не слишком часто, особенно такому королю, как Генрих III: ведь после того как он закончит свои выходы, причешет собачек, переберет четки в форме черепов и испустит положенное количество вздохов, делать ему совершенно нечего.
Направляясь в свои покои, где ждал его дежурный служитель, немало заинтригованный этой необычной вечерней прогулкой, Генрих обдумывал преимущества, связанные с учреждением отряда Сорока пяти.
«И правда, — размышлял король, — люди эти, наверно, храбры и, возможно, будут мне преданны. У иных внешность располагающая, у других мрачноватая: слава богу, есть на все вкусы. К тому же это великолепно — конвой из сорока пяти вояк, в любой миг готовых выхватить, из ножен шпаги!»
Но, несмотря на эти утешительные мысли, Генрихом опять овладела глубокая скорбь, которая превратилась, можно сказать, в обычное для него состояние духа. Время было суровое, люди кругом злонамеренные, венцы монархов так непрочно держались на головах, что он снова ощутил неодолимое желание умереть или предаться бурному веселью, лишь бы на миг излечиться от болезни, уже тогда названной англичанами сплином.
Он стал искать глазами Жуаеза и, не видя его, справился о нем у служителя.
— Его светлость еще не возвращались, — ответил тот.
— Хорошо. Позовите камердинеров, а сами можете идти.
Войдя в спальню, Генрих окинул беглым взглядом изысканные, до мельчайших подробностей обдуманные принадлежности туалета, о котором он так заботился прежде, желая быть изящнейшим щеголем христианского мира, раз ему не удалось стать величайшим из его королей.
Но теперь его больше не занимал тот тяжкий труд, которому он некогда столь беззаветно отдавал силы. Генрих уподобился старой кокетке, сменившей зеркало на молитвенник: предметы, прежде столь ему дорогие, теперь вызывали в нем чуть ли не отвращение.
Надушенные мягкие перчатки, маски из тончайшего полотна, пропитанные всевозможными мазями, химические составы, для того чтобы завивать волосы, подкрашивать бороду, румянить мочки ушей и придавать блеск глазам, — он уже давно пренебрегал всем этим; пренебрег и на этот раз.
— В постель, — сказал он со вздохом.
Двое камердинеров разоблачили короля, натянули ему на ноги ночные кальсоны из тонкой шерсти и, осторожно приподняв, уложили его особу под одеяло.
— Чтеца его величества! — крикнул один из них, ибо Генрих засыпал с большим трудом и, совершенно измученный бессонницей, иногда пытался задремать под чтение вслух.
— Нет, никого не надо, — сказал Генрих, — и чтеца тоже. Пусть он лучше почитает за меня молитвы. Но если вернется господин Жуаез, приведите его ко мне.
— А если он поздно вернется, государь?
— Увы! — сказал Генрих. — Он всегда возвращается поздно. Но приведите его, когда бы он ни возвратился.
Слуги потушили свечи, зажгли у камина лампу, в которой горели ароматичные масла, дававшие бледное голубоватое пламя — с тех пор как Генрихом овладели погребальные мысли, ему нравилось такое фантасмагорическое освещение, — и вышли на цыпочках из тихой опочивальни.