И Луаньяк, звеня шпорами, ушел в свои покои.
«Четырнадцать в первом отряде, пятнадцать во втором и пятнадцать в третьем, — размышлял Сент-Малин, — ясно, что Эрнотон больше не состоит в числе Сорока пяти».
Через полчаса после отъезда из Венсена Сент-Малин проехал заставу, а еще через четверть часа был в казарме Сорока пяти.
Большая часть этих господ нетерпеливо ожидала ужина, дымившегося в кухне. Все блюда обычно щедро орошались винами лучших марок — вроде малаги, кипрского и сиракузского.
Тем не менее, как только начинал трубить горн, сотрапезники превращались в солдат, подчиненных железной дисциплине.
Зимой ложились в восемь, летом в десять; но спали только пятнадцать человек, другие пятнадцать дремали, а остальные бодрствовали.
Прибыв в казарму в половине шестого, Сент-Малин застал всех гасконцев на ногах и одним словом опрокинул их надежды на вкусный ужин.
— На коней, господа! — сказал он.
И, оставив сотоварищей в полном недоумении, он дал объяснения лишь господам де Бирану и де Шалабру.
Сделали перекличку.
Только сорок четыре человека, включая Сент-Малина, ответили на нее.
— Господин Эрнотон де Карменж отсутствует, — сказал господин де Шалабр, так как была его очередь исполнять обязанности дежурного.
Глубокая радость наполнила сердце Сент-Малина, и губы его невольно сложились в подобие улыбки, что с этим мрачным и завистливым человеком случалось редко.
Действительно, в глазах Сент-Малина Эрнотон безнадежно проигрывал из-за своего необъяснимого отсутствия во время такой важной экспедиции.
Сорок пять или, вернее, сорок четыре человека уехали — каждый отряд по той дороге, которая ему была указана.
IX. Бель-Эба
Излишне говорить, что Эрнотон, которого Сент-Малин считал погибшим, следовал по пути, неожиданно указанному ему фортуной.
Сначала он направился во дворец Гизов и постучался у главного входа.
Тотчас же открыли, но швейцар расхохотался ему а, прямо в лицо, когда он попросил о чести видеть госпожу герцогиню де Монпансье.
Эрнотон ждал подобного приема и ничуть не смутился.
— Какая досада, — сказал он, — мне необходимо передать ее светлости известия исключительной важности от господина герцога Майенского.
— От герцога Майенского? — воскликнул швейцар. — Кто же поручил вам передать эти известия?
— Сам герцог Майенский.
— Герцог? — переспросил швейцар с хорошо разыгранным удивлением. — Господина герцога, так же как госпожи герцогини, нет в Париже!
— Мне это прекрасно известно, — ответил Эрнотон, — но ведь я мог встретить господина герцога где-нибудь в другом месте — например, по дороге в Блуа.
— В Блуа? — повторил швейцар.
— Вот именно.
Выражение беспокойства появилось на лице служителя, который от избытка усердия держал дверь приотворенной.
— Где же это послание? — спросил он.
— Тут, — сказал Эрнотон, хлопнув себя по мундиру.
Верный слуга устремил на Эрнотона испытующий взгляд.
— Вы говорите, что послание очень важное?
— Величайшей важности.
— Дайте мне взглянуть на него.
Эрнотон вытащил спрятанное на груди письмо герцога Майенского.
— Какие странные чернила! — воскликнул швейцар.
— Это кровь, — бесстрастно ответил Эрнотон.
Слуга побледнел при мысли, что это кровь герцога.
— Сударь, — торопливо сказал слуга, — я не знаю, найдете ли в Париже вы госпожу герцогиню де Монпансье. Но отправляйтесь немедля в Сент-Антуанское предместье, в усадьбу Бель-Эба, принадлежащую госпоже герцогине; вы сразу узнаете этот дом — он стоит первый слева по дороге в Венсен, после монастыря Святого Иакова. Очень может быть, что там вы встретите какого-нибудь доверенного человека, который сообщит вам, где находится госпожа герцогиня.
— Очень хорошо, — сказал Эрнотон, понявший, что слуга не может или не хочет сказать больше, — спасибо!
Ему ничего не стоило найти усадьбу Бель-Эба, расположенную рядом с монастырем Святого Иакова.
Он дернул звонок, и ворота открылись.
Во дворе, видимо, некоторое время ждали от него пароля; но так как он молча осматривался, лакей спросил, что ему угодно.
— Я хочу говорить с госпожой герцогиней, — ответил молодой человек.
— Госпожи герцогини уже нет ни в Бель-Эба, ни в Париже, — ответил лакей.
— В таком случае, — сказал Эрнотон, — придется отложить поручение господина герцога Майенского.
— Поручение к госпоже герцогине?
— Да.
Лакей на минуту задумался.
— Сударь, — сказал он, — здесь есть один человек, которого мне надлежит спросить. Будьте любезны подождать.
«Вот кому хорошо служат, черт возьми! — подумал Эрнотон. — Какой порядок, повиновение, точность! Нечего и говорить, что к де Гизам не войдешь запросто, как в Лувр. Я начинаю думать, что служу не настоящему королю Франции».
Он оглянулся: двор был пуст, но двери всех конюшен открыты, словно здесь ожидали прибытия конного отряда.
Наблюдения Эрнотона были прерваны вошедшим лакеем, за ним следовал другой служитель.
— Доверьте мне вашу лошадь, сударь, и следуйте за моим товарищем, — сказал лакей.
Эрнотона ввели в маленькую гостиную, где спиной к нему сидела за вышиванием женщина, одетая скромно, но элегантно.
— Вот всадник, прибывший от господина де Майена, сударыня, — сказал лакей.
Она обернулась.
Эрнотон вскрикнул от изумления, узнав и своего пажа и незнакомку в носилках.
— Вы! — в свою очередь воскликнула дама, выронив работу и глядя на Эрнотона.
Она знаком приказала служителю удалиться.
— Вы принадлежите к свите госпожи герцогини де Монпансье, сударыня? — с изумлением воскликнул Эрнотон.
— Да, — ответила незнакомка, — но вы, сударь, каким образом вы оказались посланцем господина де Майена?
— Это слишком долго рассказывать, сударыня, — уклончиво ответил Эрнотон.
— Вы скрытны, сударь, — молвила дама, улыбаясь.
— Да, сударыня, когда это необходимо.
— Но я не вижу здесь повода для скрытности, — сказала незнакомка. — Ведь, памятуя о нашем знакомстве, хотя и мимолетном, вы сообщите мне, что это за послание.
Дама вложила в последние слова все кокетство, все очарование, которое может вложить хорошенькая женщина в свою просьбу.
— У меня нет устных поручений, сударыня; моя миссия состоит в том, чтобы передать письмо ее светлости.
— Где же это письмо? — спросила незнакомка, протягивая руку.
— Сударыня, я уже имел честь сообщить вам, что письмо адресовано госпоже герцогине де Монпансье.
— Но поскольку герцогиня отсутствует, — нетерпеливо сказала дама, — вы можете, следовательно…
— Нет, не могу.
— Вы не доверяете мне, сударь?
— Должен был бы не доверять, сударыня, — ответил молодой человек. — Но, несмотря на таинственность вашего поведения, вы внушили мне, признаюсь, совсем не то чувства, о которых говорите.
— Правда? — воскликнула дама, чуть покраснев от пламенного взора Эрнотона.
Эрнотон поклонился.
— Будьте осторожны, господин посланец, — сказала она, смеясь, — вы объясняетесь мне в любви.
— Вы правы, сударыня, — молвил Эрнотон. — Не знаю, увижусь ли с вами опять, этот случай слишком драгоценен, чтобы я мог его упустить.
— Понимаю: желая меня видеть, вы нашли предлог, чтобы пробраться сюда.
— Чтобы я, сударыня, искал предлог?! Вы меня плохо знаете. Я странный человек, согласен, и не поступаю так, как все.
— Вижу, вы рассудительный и осторожный влюбленный, — смеясь, сказала дама.
— Можно ли удивляться, что вы внушили мне некоторые сомнения, сударыня, — возразил Эрнотон. — Разве принято, чтобы женщина одевалась мужчиной, прорывалась через заставу и шла смотреть, как будут четвертовать на Гревской площади какого-то несчастного, и при этом делала ему непонятные знаки?
Дама слегка побледнела, но тут же улыбнулась:
— Вам не хватает проницательности, сударь! Достаточно иметь чуточку здравого смысла, и все, что вам кажется темным, тотчас же объяснится. Разве не естественно, что госпожа де Монпансье интересовалась судьбой господина де Сальседа, его признаниями, истинными или ложными, — ведь они могли скомпрометировать весь лотарингский дом! А если это естественно, сударь, то почему бы герцогине не послать верного, близкого друга с поручением присутствовать на четвертовании и видеть воочию, как говорят во дворце Правосудия, малейшие подробности казни? Этим другом, сударь, оказалась я, доверенное лицо ее светлости. Теперь подумайте, могла я появиться на Гревской площади в женской одежде и остаться равнодушной к страданиям этого мученика, к его попыткам сделать признание?
— Вы совершенно правы, сударыня, — промолвил Эрнотон с поклоном. — Клянусь, я восхищаюсь вашим умом не менее, чем вашей красотой.
— Благодарю вас, сударь. Значит, теперь, когда мы познакомились и объяснились, вы дадите мне письмо?
— Невозможно, сударыня, ибо я поклялся герцогу Майенскому, что передам его в собственные руки госпожи де Монпансье.
— Скажите лучше, — воскликнула дама, не в силах сдержать раздражения, — что письма не существует, что это предлог, изобретенный вами, дабы проникнуть сюда!.. Прекрасно, сударь, можете быть довольны: вы не только проникли сюда, но увидели меня и даже признались мне в любви.
— И в этом, как и во всем остальном, сударыня, я говорил чистую правду.
— Хорошо! Пусть будет так! Вы меня видели, я доставила вам это удовольствие в оплату за прежнюю услугу. Мы квиты, прощайте.
— Я повинуюсь вам, сударыня, — сказал Эрнотон, — и ухожу, раз вы меня прогоняете.
На этот раз дама рассердилась всерьез.
— Вот как! — воскликнула она. — Вы полагаете, что достаточно проникнуть сюда под любым предлогом к знатной даме, а затем сказать: «Мне удалась моя хитрость, и я ухожу»? Сударь, так благородные люди не поступают.
— Я не стану отвечать на ваши жестокие слова, сударыня, и постараюсь забыть обо всем, что говорил вам пылкого и нежного, раз вы так дурно ко мне расположены. Но я не уйду под тяжестью ваших суровых обвинений. У меня действительно есть письмо господина де Майена, адресованное госпоже де Монпансье, и вот это письмо.