Кейтель и Йодль возражали, считая, что, как только группа армий «Центр» начнет отходить, она будет смята и развалится под ударами советских войск.
Рассуждение, я бы сказал, не лишенное здравого смысла. Если бы Шернер в эти дни поспешно сорвал свои войска с обжитых позиций, они, несомненно, были бы смяты нами в ходе преследования и им едва ли удалось бы улизнуть в американскую зону.
Вызванный в резиденцию Деница начальник штаба Шернера генерал Нацмер доложил мнение своего командующего о нецелесообразности отхода войск с хорошо укрепленных позиций, опиравшихся на Судетские и Рудные горы и в значительной мере на старые чехословацкие укрепления, построенные ещё перед войной.
Точки зрения, как видим, были разные. Причем обсуждался даже вопрос о переезде «правительства» в Прагу под прикрытие группировки Шернера.
До сих пор сожалею, что Дениц не дал на это согласия. Согласись он тогда — и войска нашего фронта, несомненно, захватили бы его «правительство» вместе с основной массой войск Шернера.
Такова была военно-политическая обстановка в стане противника накануне Пражской операции.
Что касается наших союзников, то именно в это время Черчилль дал фельдмаршалу Монтгомери свое печально-знаменитое и теперь уже широко известное указание «тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легче можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».
Говоря о своих настроениях тогда, весной 1945 года, Монтгомери писал впоследствии в мемуарах, что если бы верховное руководство военными операциями осуществлялось политическими лидерами Запада должным образом, то «мы могли бы захватить все эти три центра раньше русских». Под тремя центрами подразумевались Берлин, Вена и Прага.
Но к моменту получения 1-м Украинским фронтом директивы Ставки приступить к проведению Пражской операции Берлин был уже нами взят, и Вена тоже была взята нами. Из трёх названных Монтгомери городов оставалась только Прага. И ряд документов того времени позволяет считать, что наши союзники с большой неохотой расстались с надеждами захватить этот «третий центр» раньше русских.
Если 30 апреля верховный главнокомандующий экспедиционными силами союзников в Западной Европе Эйзенхауэр в своем письме предлагал нам установить демаркационную линию, с которой мы были в принципе согласны и которая потом действительно была установлена, то 4 мая, несмотря на уже достигнутую договоренность, Эйзенхауэр в своем новом письме к начальнику нашего Генерального штаба Антонову писал уже совсем другое: «Будем готовы продвинуться в Чехословакии, если это потребует обстановка, до линии рек Влтава и Эльба, чтобы очистить западные берега этих рек». Это дополнение фактически включало в зону действия американских войск и саму Прагу.
Письмо, видимо, отражало то давление, которое со все большей силой оказывали на Эйзенхауэра и Черчилль, и пришедший к власти на смену Рузвельту Трумэн.
Начальник нашего Генштаба генерал Антонов от имени советского Верховного Главнокомандования направил на следующий же день, то есть 5 мая, генералу Эйзенхауэру ответ, в котором просил его во избежание возможного перемешивания войск не продвигать союзные войска в Чехословакии к востоку от первоначально намеченной линии.
После обмена этими письмами американские войска приостановили наступление в глубь Чехословакии на той линии, которая была оговорена с самого начала.
Эта дипломатическая переписка происходила тогда, когда у нас в штабе фронта и в армиях, по существу, завершалась подготовка к Пражской операции и войска уже занимали исходное положение.
В эти же дни я встретился с командующим американскими войсками в Европе генералом Бредли. Мне бы хотелось рассказать об этом, тем более что генерал Бредли тоже писал о наших встречах в своих «Записках солдата». Я не вижу необходимости вступать с ним в полемику по поводу трактовки тех или иных фактов в его «Записках». Мне кажется, полезно дать читателю мое представление о наших взаимных визитах.
Впервые я познакомился с командующим 12-й армейской американской группой войск генералом Омаром Бредли через неделю после встречи наших войск с американскими на Эльбе. Это произошло неподалеку от Торгау, приблизительно в сорока километрах северо-восточнее его, на моем командном пункте.
Бредли прибыл со свитой генералов и офицеров и огромным количеством корреспондентов и фоторепортеров, я бы даже сказал, с чрезмерным. С нашей стороны кроме меня присутствовали члены Военного совета фронта, командующий 5-й гвардейской армией А. С. Жадов и командир 34-го гвардейского стрелкового корпуса Г. В. Бакланов. Именно их войска впервые встретились на Эльбе с американцами. Находились также представители наших газет, кинооператоры и фотокорреспонденты, но куда в более скромном числе, чем у американцев.
Разные бывали времена в советско-американских отношениях, да и сейчас эти отношения не по нашей вине оставляют желать много лучшего. Соблюдая историческую точность, скажу, что в тот день, 5 мая 1945 года, встреча двух командующих — американского и советского — происходила в атмосфере прямодушия и откровенности. Мы с Бредли были не дипломатами, а солдатами, и это наложило отпечаток на обе встречи — одновременно и официальные, и дружественные.
Мы рассмотрели с генералом его карту. На ней было нанесено положение американских войск на этот день — 5 мая. Бредли коротко пояснил, где и какие его части вышли на условленную линию соприкосновения с нами. Затем спросил меня, как мы намерены брать Прагу и не следует ли американцам помочь нам в этом деле.
Вопрос не был для меня неожиданным. Хотя наступление советских войск против группы Шернера ещё не началось, у американцев все же не могло оставаться никаких сомнений относительно того, что это наступление начнется в самом ближайшем будущем.
Я сказал Бредли, что необходимости в такой помощи нет и что любое продвижение американских войск дальше к востоку от ранее обусловленной демаркационной линии может внести только путаницу, вызвать перемешивание войск, а это нежелательно, и просил этого не делать.
Бредли согласился со мной и сказал, что подчиненные ему войска будут и впредь соблюдать установленную линию соприкосновения.
На вопрос Бредли: как мы намерены брать Прагу — я ответил в общих чертах, заметив, что нацеленные на Чехословакию советские войска в состоянии справиться с этой задачей и безусловно справятся с ней. В подробности предстоящих действий я не вдавался. Я не считал возможным сообщать о своих оперативных планах, хотя и верил, что именно войска 1-го Украинского фронта сыграют решающую роль в освобождении Праги. Но говорить раньше времени — не в моих правилах.
Во время обеда в своем первом, официальном тосте я говорил о тех испытаниях и трудностях, через которые прошла Советская Армия на пути к победе. Я говорил о том, какую важную роль сыграл президент Рузвельт в создании и во всех дальнейших действиях антигитлеровской коалиции. Кончина Рузвельта была ещё так свежа в памяти, а я принадлежал к числу людей, искренне и глубоко переживавших эту потерю. Поэтому, выражая официально соболезнование по поводу безвременной кончины американского президента, я вложил в свою речь личные чувства и высказал надежду, что новый президент продолжит дело, за которое боролся Рузвельт.
К сожалению, эта надежда не оправдалась, и преемник Рузвельта очень скоро внес свой первый вклад в обострение отношений между Советским Союзом и Америкой.
Говоря о нашей совместной борьбе против фашистских захватчиков, я отметил и оценил бесспорные заслуги офицеров и солдат 12-й американской группы войск.
Генерал Бредли в своем ответном тосте отметил мужество советских солдат, храбрость войск 1-го Украинского фронта, примеру которых, по его словам, следовали американские солдаты, офицеры и генералы. Остановившись на заслугах Рузвельта, он выразил сожаление, что президенту не удалось дожить до счастливых дней победы, и предложил тост за нашу встречу.
После первых, официальных тостов за столом возникла дружеская беседа, прерываемая уже, как говорится, локальными тостами в честь представителей наших и американских штабов, командующих армиями, представителей различных родов войск. Тосты были теплыми и искренними. Они свидетельствовали о том, что мы взаимно и по-настоящему уважаем друг друга и ценим нашу боевую дружбу, возникшую и окрепшую в борьбе с общим врагом. Кончился обед, и я предложил Бредли и его спутникам послушать концерт ансамбля песни и пляски 1-го Украинского фронта. Надо сказать, что этот ансамбль, созданный в сорок третьем году в Киеве под руководством Лидии Чернышевой, пользовался на фронте большой популярностью. Там были по-настоящему отличные музыканты, певцы и танцоры.
Когда ансамбль исполнял гимн Соединенных Штатов, находившиеся в зале американцы подпевали, а после горячо аплодировали нашим музыкантам. Аплодировали они и тогда, когда ансамбль исполнил гимн Советского Союза.
Артисты ансамбля были в тот день в особом настроении. Кроме наших песен они спели американскую шуточную песенку «Кабачок», английскую «Типерери». Все это было восторженно встречено гостями. Ну а потом им показали украинский гопак и русский перепляс — коронные номера наших танцоров. И в обычной обстановке эти номера производят яркое впечатление, а тогда оно было ещё усилено праздничным, радостным настроением, охватившим и нас, и наших гостей.
Генерал Бредли, сидя рядом со мной, заинтересованно расспрашивал, что это за ансамбль, откуда здесь, на фронте, эти артисты. Я сказал ему, что ансамбль состоит из наших солдат, прошедших вместе с войсками фронта большой боевой путь. Однако, как мне показалось, он отнесся к моему ответу без особого доверия. И зря, потому что большинство участников ансамбля действительно начали войну солдатами, да и потом, когда уже был сформирован ансамбль, они много раз выступали в войсках первого эшелона, порой в условиях далеко не безопасных.