Уничтожив вражеских пулеметчиков и доложив об этом полковнику, я решил примкнуть к Шуэру и другим товарищам, но на том месте, где, как я предполагал, они находятся, их не оказалось. Они далеко уже продвинулись вперед, а я с группой бойцов оставался как бы у них в тылу. Видя новую опасность, я обошел правый фланг немцев и проскочил в лес, где сосредоточились наши уцелевшие подразделения.
Здесь я встретил Абрамова и Осипова. Они были бледны и едва не в слезах. Я сразу догадался, что случилось страшное. «Сергей, — еле промолвил Абрамов, — твой друг погиб».
У меня затряслись руки и ноги, к горлу подкатил комок, и я упал на землю. Я понимал, что война без жертв не бывает, однако не смог примириться с мыслью о гибели моего учителя и задушевного друга… Когда я пришел в себя, Абрамов рассказал о героической смерти Шуэра. Выбив немцев из переулка, Шуэр, Абрамов, Осипов и Сувинский побежали дальше по огородам. Уже на краю села их встретил огонь немецких автоматчиков, засевших на чердаках и в сараях. Бойцы залегли. Саша спросил: «Кто здесь командир?» Ответа не последовало. Тогда он, поднявшись во весь рост, громко скомандовал: «За мной, вперед! Ура! За Родину!» В этот момент вражеская пуля оборвала жизнь бесстрашного бойца фронта и печати, общего любимца «Красной звезды».
Утром 23.IX бойцы, находившиеся в лесу, оставшись без командиров, стали продвигаться дальше. Абрамов, Осипов и Сувинский пошли с левого фланга, а я с правого, где неподалеку стояла германская батарея. Расчет был такой: подойти через лощину к позициям батареи, уничтожить огневые точки. Нас было человек сто. Как только вышла левая группа, немцы открыли артиллерийский и пулеметный огонь. По нашему отряду, двигавшемуся в лощине, не стреляли. Нам уже оставалось каких-нибудь пятьсот метров до цели. И как только мы показались на бугре, поблизости раздался сильный взрыв, меня отбросило в сторону, и больше я уже ничего не помнил. Только на второй день пришел в сознание.
Оглянулся: вокруг меня лежат раненые. Стараюсь осмыслить, что со мной произошло, но сознание теряется, в глазах темно, почти ничего не слышу.
Когда я стал кое-что соображать и начал едва шевелить руками. мне рассказали следующее: как только взрывной волной меня отбросило в сторону, ко мне подошли лейтенант Василий Сонин и лейтенант-танкист Петр Ефимов. Зная, что я капитан, — а немцы были от нас уже в пятистах метрах, — они быстро сняли с меня знаки различия. Так немцы приняли меня за красноармейца, как контуженного отправили в сарай к раненым, где лежали Сонин с перебитой рукой и Ефимов, раненный в плечо.
Когда сознание мое более или менее прояснилось, передо мной встал вопрос: что делать? Покончить жизнь самоубийством или пересилить свое отвращение к фашистским извергам, подлечиться, встать на ноги и нанести удар по врагу в тылу? Судите сами — правильно ли я поступил? Мне кажется, да.
Мои товарищи, лейтенанты Сонин и Ефимов, вместе с несколькими бойцами, как малость окрепли и стали ходить, убежали из лйгеря. Мы условились о встрече, поскольку в день их побега я едва. поднимался с постели. Они должны были меня ждать в Ново-Басанском лесу. 15 октября ночью младший лейтенант Дмитрий Курочкин, младший командир-танкист Николай Пашенный, командир зенитной батареи Петр Шварцман, я и группа красноармейцев бежали из лагеря. Двигаясь только ночью, а днем ориентируясь и прячась в снопах на скошенных полях, нам удалось пройти более шестидесяти километров. Ново-Басанский лес был уже близок. Но в этот момент произошло такое событие. Наши товарищи совместно с партизанами взорвали в Ново-Басане штаб немецкой части. Немцы в панике стали разбегаться кто куда. Завязалась перестрелка. Шесть солдат мы уложили на месте. Двух тяжело ранили.
Командир батареи Шварцман был ранен, был и я ранен в ногу — пробило насквозь левую ступню. Собравшись с силами, мы с помощью товарищей направились в сторону населенного пункта, чтобы спрятаться в хлебах или траве. Так прошли семь километров. Через 10–15 минут, когда мы остановились на отдых, по лесу открылась стрельба. Немцы окружили лес и в течение двух часов поливали нас свинцом. Нам нечего было думать о движении: почти все села и подступы к ним, а также дороги были под контролем немцев. Голодные, без воды, мы вынуждены были сидеть на месте.
С моей раненой ногой делалось что-то невероятное, она распухла, бинта не было. Его заменила нательная рубаха, которая по цвету мало чем отличалась от чернозема. Поднялся, чтобы идти с товарищами, но тут же упал. Помощи ждать не приходилось, товарищи сами еле двигались. Видя безвыходное положение, я попросил красноармейца из 187-й дивизии Стражко пристрелить меня, а самому с группой пробиваться вперед, к фронту, и во что бы то ни стало доставить в редакцию мою предсмертную записку.
Стражко согласился. Я написал записку, простился с товарищами и закрыл глаза. Несмотря на значительную потерю слуха, я отчетливо слышал, как Стражко послал патрон в патронник, как щелкнул затвор. Проходит десять секунд, двадцать, минута, я не открываю глаза, наконец не в ыдержал и полюбопытствовал, почему так долго нет выстрела.
Оглянулся — возле меня никого нет. Видимо, сердце молодого красноармейца дрогнуло, ему оказалось не под силу выполнить свое обещание. Я же пристрелить себя не мог. Не знаю, где теперь Стражко, не знаю, что случилось с моими товарищами. Доставил ли кто-нибудь из них записку в редакцию или нет? Знает ли редакция о моей судьбе и о моих товарищах по фронту? Маловероятно.
Оставшись один, я решил двигаться на четвереньках, сколько могу. План был таков: доползти до крайней хаты и попросить на несколько дней укрытия. Крестьянин Петр Константинович Шевченко из деревни Малые Круполы был честным человеком. Я не скрыл от него ничего. Здесь в деревне разместился подпольный госпиталь для наших раненых бойцов. Я отправился туда. Я решил рассказать о себе хирургу Белкания и его помощнику Субботину. Врачи дали слово оказать мне помощь не только медицинскую. Они посоветовали мне переменить фамилию, что я и сделал. Начал усиленно изучать украинский язык. Благодаря врачам я попал в киевский лазарет. После двух с половиной месяцев рана моя зажила, и я добился при содействии врачей пропуска в Полтаву.
С поврежденной ногой, передвигаясь через населенные пункты по десять — пятнадцать километров в сутки, я добрался 15 декабря до Полтавы, где проживает мой отец. По дороге собрал много богатейшего материала о героических делах советских людей в тылу врага. И если каким-либо чудом мне удастся уцелеть и возвратиться в родной коллектив, мы создадим великолепную летопись о «подземной» Украине, которая не покладая рук ведет борьбу против озверелого фашизма.
Прибыв в Полтаву под чужой фамилией, я решил пробираться дальше, на Харьков. Но не тут-то было. На каждом шагу немцы проверяли документы. Пришлось возвратиться в Полтаву. Но и здесь мне проживать опасно: многие знают меня, и какая-нибудь сволочь, фашистский подлабузник, может выдать меня. Но я решил исполнить свой партийный долг. Связавшись с коммунистами, работающими в подполье, стал оказывать им помощь чем только мог.
К счастью, у одного из товарищей, бывшего работника горсовета Маркина, есть радиоприемник. Мы включаем Москву, слушаем «Последние известия», затем размножаем их от руки, передаем своим товарищам, а те — народу. Вообще о моей подпольной деятельности вам может рассказать мой отец, и если я погибну, то прошу обратиться к нему. Он назовет вам фамилии коммунистов, расскажет, что нами сделано.
План у меня такой: если не сцапает гестапо, то с приближением фронта покину Полтаву и постараюсь перейти к нашим.
Дорогие друзья и товарищи! Все, что я описал, правда. За каждое слово отвечаю головой. У меня, человека, которого вскормила и воспитала Советская власть, партия, другой дороги быть не может. Вся моя семья до мозга костей принадлежит только родному отечеству. Два моих брата сражаются с фашистами, я десятки раз участвовал в боях, и никогда рука моя не дрогнула, посылая пули в заклятого врага.
Знайте, товарищи, где бы я ни находился, что бы я ни делал, всегда был и остаюсь коммунистом. Знайте и то, что, находясь в тылу врага, я никогда не позволю очернить славный коллектив «Красной звезды», воспитанником которой являюсь.
Итак, если нет Абрамова, Лаврова, Сиславского, Лапина, Хацревина, Осипова, Сувинского, Цветова, знайте, что они героически дрались с врагами и вели себя в боях достойно, как подобает военным журналистам. Не забывайте кристальной души человека, отважного бойца фронта и печати Саши Шуэра.
Я не сомневаюсь, что Красная Армия наголову разобьет фашистских людоедов. И если я погибну, то кровь свою отдам только за свою любимую родину — СССР.
Жму всем руки и целую крепко.
Прощайте!
Ваш воспитанник Сергей Сапиго».
Что же случилось с письмом?
История его такова.
На второй же день после освобождения Полтавы в политотдел одной дивизии, проходившей через город, пришел старик. Он принес пакет и сказал:
Вот письмо моего сына, Сергея Сапиго. Он наказал мне: если с ним что случится, а я буду жив, то, когда придут наши войска в Полтаву, вручить это письмо военным, чтобы послали в «Красную звезду».
Почти два года старик прятал письмо сына, а теперь принес. Политотдельцы передали пакет редактору фронтовой газеты «Суворовский натиск» Григорию Кияшко. А он переслал его в «Красную звезду».
Дальше след письма оборвался. То ли оно не дошло до редакции, то ли его потеряли. О его судьбе никто не знал, ни старые, ни новые работники редакции. В редакционном коллективе не раз говорили о журналистах-героях, но о Сапиго не вспоминали и не хотели вспоминать. После войны в здании газеты была сооружена мемориальная доска. Золотом на ней были высечены имена краснозвездовцев, отдавших свою жизнь в боях за Родину. Сапиго на ней не было…
И вот его письмо у меня в руках. Вернулся Сергей из небытия. Был героем, верным сыном Отечества и не только не опозорил имя краснозвездовца, а возвысил его! Прямо скажу, что сердце мое трепетало от радости!