В тот же день в редакции «Журналиста» состоялась пресс-конференция. Я рассказал о судьбе Сапиго. Вечером в «Последних известиях» по радио была передана моя информация «Письмо нашло адресата». Начался поток откликов.
Первым отозвался отец Сергея — Терентий Иванович. Этот восьмидесятилетний старик, потерявший на войне троих сыновей, писал мне:
«После смерти сына я передал его письмо военным и утешал себя, что оно найдется. Я был в Москве в 1949 году, обращался в редакцию «Красной звезды», но мне ответили, что письма сына нет. Это «нет» меня окончательно убило.
И вот мне сообщают соседи, что в 11 часов вечера слушали по радио из Москвы, что через двадцать лет найдено письмо моего сына Сергея. Как я был взволнован, когда услышал эти слова! Я не знал, что со мною творилось. Здесь было все — и горе, и печаль, и радость. Горе от того, что его уже нет с нами, а радость и гордость за то, что воскресло все, воскресла правда…»
Я начал поиск. Нашлись люди, которые встречались и работали с Сергеем в «подземной» Украине. Поиски привели меня к врачу Северяну Павловичу Белкания. После войны он — заслуженный врач УССР, доцент медицинского института имени Н. И. Пирогова. Тридцать с лишним лет тому назад он служил врачом медсанбата, тоже попал в окружение и там, в селе Большие Круполы, и организовал этот подпольный госпиталь. Встретился я с ним и вот что узнал.
В этот необычный госпиталь, расположившийся в местной школе, осенью сорок первого года и вошел на самодельных костылях раненый Сапиго. Он был в гимнастерке и накинутой на плечи шинели, передвигался с трудом: нога сильно распухла. Положив на пол костыли и вынув из-за пазухи тряпочку, долго возился и наконец передал молча врачу книжечку в малиновом переплете, на обложке которой виднелась пятиконечная звезда. Это было удостоверение личности фронтового корреспондента газеты «Красная звезда», подписанное мною.
Разговорились, — вспоминает Белкания. — Сапиго произвел на меня сильное впечатление прежде всего непоколебимым духом коммуниста-патриота, глубокой уверенностью в нашей победе и горячим желанием скорее вернуться на фронт. Я спросил, почему он решил показать мне служебное удостоверение. Сапиго ответил:
— Товарищ хирург, я вам верю. Подымите меня скорее на ноги, я должен уйти. Я должен пробраться через линию фронта и рассказать советским людям правду о людоедах нашего времени…
Диалог между ними продолжался:
— Как это вы мне говорите? А вот я все время думаю, как вас передать в руки великой армии фюрера, — деланно-серьезным тоном сказал Белкания.
— Не верю я этому, не верю, доктор!
— Хорошо. А все-таки я советую быть более осторожным, более не делать рискованных шагов.
— Спасибо, доктор. Буду осторожен. Знакомиться в дальнейшем буду только с такими людьми, как вы.
— Попрошу, друже, не делать мне комплиментов — я не девушка.
Оба дружно рассмеялись. Но вдруг Сапиго побледнел, лицо его перекосилось от боли. Белкания кинулся к Сергею, сорвал повязки на ноге и ужаснулся.
Что же вы мне сразу не сказали? У вас все признаки гангрены!
Сергея поместили в трехместную палату. Заживала рана медленно. Часто по ночам он не спал, горел в жару. Но никто не слышал от Сергея жалоб.
В разоренной немцами школьной библиотеке он брал книжки и читал. И много, очень много писал — на клочках бумаги, на листиках ученических тетрадей. Писал днем, а больше ночью, при трепетном свете коптилки. Кто знает, быть может, и письмо, адресованное редакции, начиналось в такой тетрадке в один из тех дней. Сергею говорили: опасно держать при себе записки. Немцев в селе нет, но есть полиция, могут и гитлеровцы в любую минуту нагрянуть. Но Сапиго все-таки писал. Он понимал, что сейчас бессилен, что ничем не может наносить удары по врагу, и находил моральное удовлетворение в том, что наперекор, назло всем опасностям писал обо всем, что видел.
Бывали минуты, — говорил Белкания, — когда людские страдания до того угнетали, что, казалось, жить дальше невмоготу. Однажды я высказал эту мысль Сапиго. Он сурово заметил: «Товарищ хирург, уныние вам не к лицу. Надо бороться до конца. Надо верить в победу и жить».
Вскоре Белкания удалось вместе с другими ранеными бойцами перевести Сергея под вымышленной фамилией в киевскую больницу. А через полтора месяца на заснеженном тракте Киев — Полтава можно было увидеть исхудавшего, с ввалившимися щеками человека, одетого в тряпье и старые, рваные сапоги с распоротым голенищем — чтобы не так жало больную ногу, — осиливавшего по пятнадцать километров в сутки. Изможденный, обессиленный, промерзший, Сергей декабрьской ночью постучался в отчий дом. Он успел только обнять родных, достал из сапога малиновую книжку со звездой — редакционное удостоверение, сказал, чтобы они ее спрятали, и впал в забытье.
Три недели выхаживали Сергея. Только пришел он в себя, как завел с отцом «семейный» разговор. Сергей узнал, что два его брата воюют, обе старшие сестры в эвакуации.
— А ты где-нибудь работаешь?
— Нет, — отвечает отец. — Мне шестьдесят один год, пользуюсь возрастом.
— Ну и хорошо делаешь, не надо им помогать.
— А потом Сергей задумался и неожиданно сказал:
— Ну а мне, отец, надо будет поступить к немцам служить… Служить, но только не им…
В письме в редакцию Сергей кратко писал, что зря времени не теряет: у бывшего работника горсовета Маркина имеется радио-приемник — они слушают передачи Москвы, переписывают их и передают населению. Большего он не мог написать. Сергей не боялся за свою жизнь, но дорожил жизнью товарищей.
Сергей слушал Москву. Но радиоприемник-то, если быть точным, был не Маркина, а немецкого офицера, находившегося у него на постое. Когда немца не было дома, Сапиго и Маркин настраивали рацию на московскую волну. Сергей понимал, что врага надо бить не в одиночку. Он знал, что Полтава не покорилась, что есть в городе люди, борющиеся с оккупантами. И он стал искать ниточку к подпольщикам.
И нашел ее! Помог коммунист Максим Страшко, с которым Сергея познакомил отец. В Полтаве в те дни уже действовала комсомольско-молодежная подпольная организация «Непокоренная полтавчанка». Во главе ее стояла дочь местного врача Ляля Убийвовк, студентка Харьковского университета, решительная девушка. Сергею не надо было знакомиться с Лялей. Он знал ее еще по Харькову, когда учился в школе червонных старшин.
В темный зимний вечер в дом, где собралось ядро подпольной организации, Ляля привела Сергея. Прихрамывая, с нестихающей болью в ноге, он зашел в комнату с затемненными окнами и снял куртку. Все замерли, словно зачарованные: на груди у их нового товарища, отливая малиновым светом, блестел орден Красной Звезды. Не будем корить Сергея за неосторожность. Опасно, смертельно опасно было пробираться мимо немецких патрулей и полицейских застав с советским орденом. Но нам понятно это «безумство храбрых», как поняли его и подпольщики. Орден был пронесен через плен, через вражеские заградительные отряды! «Непокоренная полтавчанка» встретилась с непокоренным воином-журналистом и с радостью приняла его в свою семью.
Сергей был очень нужен группе. Он был грамотным офицером, мужественным, отважным, с боевым опытом, к тому же талантливым журналистом. О таком начальнике штаба комсомольско-молодежная организация могла только мечтать.
И штаб «Непокоренной полтавчанки» заработал!
В характеристике о подпольной деятельности Сергея, написанной секретарем Полтавского обкома партии, сказано: «Мужественный, опытный воин, пламенный агитатор, Сапиго внес много изменений в деятельность организации. Он разрабатывал планы диверсий, вел антинемецкую пропаганду, устанавливал связи с военнопленными, организовал широкую сеть подпольных групп в селах Абазовка, Шкурупия, Овсия. Изучив людей, Сапиго умело распределял обязанности между членами организации».
Сапиго искал пути расширения деятельности «Непокоренной полтавчанки». Ему удалось поступить на работу в комитет украинского Красного Креста (демагогической организации, созданной оккупантами). Не отсюда ли пошел слух о предательстве Сапиго? Эта работа была находкой для Сергея. В комитете он установил связь с советскими военными, томившимися в немецких лагерях. Подпольщики передавали им продукты и одежду, собранные у населения. А вскоре Сергею удалось организовать побег двух групп военнопленных.
В том же комитете изготавливались различные документы и справки для членов подпольной организации, дававшие возможность свободно передвигаться по городу и окрестным селам. Максим Страшко в присланном мне письме вспоминает:
«Когда мне понадобилась «липовая» справка, мне вручили ее — она удостоверяла, будто я усердно работаю плотником на ремонте церкви Святого Духа. По такого же рода «святым» справкам немало молодежи удалось спасти от угона в Германию».
Работа подпольщиков становилась все более дерзкой. То выходит из строя электростанция — и город на несколько дней погружается в темноту. То ломаются станки на механическом заводе, куда немцы завозили свои покореженные танки. Приобретены первые винтовки и гранаты. Планы у «Непокоренной полтавчанки» широкие.
Оккупационные власти всполошились. Гестаповцы и полицаи рыскали по городу в поисках подпольщиков. Но «Непокоренная полтавчанка» долго была для них и «неуязвимой полтавчанкой». В город прибыла группа «Цеппелин», карательные отряды эсэсовской дивизии «Мертвая голова», на ноги подняли шпионскую школу с таинственным названием «Oрион-00220».
— Однажды, — рассказал мне Терентий Иванович, — Сергея повели на допрос в гестапо. Помню его бледное лицо и твердый голос: «Не плачь, батько, не плачь, говорю тебе. И не горюй, если не вернусь. Знай, за то, что мы сделали, народ нас не забудет».
Выпустили тогда Сергея: не было прямых улик.
Подпольщики почувствовали, что надвигается гроза. Выход был один — уйти в лес, чтобы в новых условиях, новыми методами продолжать борьбу. Со штабной пунктуальностью и тщательностью Сапиго разработал, можно сказать, целую боевую операцию по выходу «Непокоренной полтавчанки» из города. Определен срок — в ночь на 7 мая. Намечены маршруты, явочные квартиры, пароль. Все, казалось, было готово к тому, чтобы начать в эту ночь передислокацию.