Но в те же дни гестаповцам удалось в прифронтовой полосе схватить Валентину Терентьеву, участницу подпольной организации, бывшую медсестру, которая была послана через линию фронта с донесением Сапиго. Мы не знаем, что дословно было в нем, но одно хорошо известно: Сапиго писал, что Полтава живет и борется. Терентьева успела бросить пакет в канаву, но конвой заметил его и подобрал.
6 мая, перед самым выходом «Непокоренной полтавчанки» в лес, арестовали Лялю Убийвовк, Сергея Сапиго, Леонида Пузанова, Бориса Сергу и Валентина Сороку, а позже и Максима Страшко. Очная ставка с Терентьевой. Сергея приволокли в комнату, где за столом сидел гестаповец с резиновой дубинкой. Рядом стояла Валентина. Лицо у нее было в багрово-синих кровоподтеках. Руки иссечены, пальцы изуродованы. В кровавых деснах ни одного зуба.
Нельзя оправдать измену, но можно ее объяснить: физические муки оказались сильнее воли Терентьевой. Она не выдержала пыток и предала организацию. «Да, Сапиго меня посылал, — подтвердила Терентьева, — дал мне пакет».
На очных ставках Сергею стало ясно, что Терентьева не все знает. Тогда он идет на самопожертвование, чтобы спасти товарищей. На первом же допросе он заявляет:
— Я был один…
По пути из тюрьмы в гестапо встречает своих друзей и успевает им шепнуть:
— Ни в чем не признавайтесь. Я взял все на себя.
Максим Страшко рассказал о величии духа, непоколебимой стойкости и самопожертвовании Сергея:
— За время следствия мы дважды виделись с Сергеем. Первая встреча состоялась 15 мая, когда нас обоих привезли на допрос. Случилось так, что охрана зазевалась, и Сергей сказал: «Мне все равно смерть, а тебе надо остаться жить, чтобы людям правду рассказать. Немцы узнали, что давал деньги на радиоприемник. Держись одного: действительно одалживал мне два раза по двести рублей. Как знакомому. А для каких надобностей — ничего не знаешь. И про радиоприемник тебе ничего не известно. Запомни: давал взаймы. И стой на этом твердо. Я все беру на себя». Вот это меня и спасло. На очной ставке 21 мая нас с Сергеем трижды избивали резиновыми шлангами, но мы все выдержали и показывали одинаково.
На допросах Сергей держался гордо. Он чувствовал, что ему не вырваться, и, когда их били резиновыми шлангами, крикнул:
— Все равно не поставите на колени советский народ…
Ляле Убийвовк удалось переслать из тюрьмы несколько записок родным. Она писала: «…друзьям передайте: я уверена, что моя смерть будет отмщена. Сергей — молодец… Он сделал все и еще больше, чем все, чтобы спасти меня…»
Самопожертвование Сергея спасло только одного Максима Страшко. Остальных спасти не удалось. Гестаповцы обещали помилование, если они отрекутся от Советской власти, от партии, от комсомола. Но герои «Непокоренной полтавчанки» отвергли эти предложения, до конца жизни они остались непокоренными.
…Вечером 26 мая 1942 года гестаповцы увезли из тюрьмы Лялю Убийвовк, Сергея Сапиго и их товарищей. Их доставили ко рву местного тира. Они вышли из машины, обнялись, расцеловались, в последний раз пожали друг другу руки..
.
Имя героя-журналиста нашего товарища Сергея Сапиго занесено на мемориальную доску в «Красной звезде». Правда восторжествовала.
11 апреля. В сводках Совинформбюро ничего нового. Но маршалы и рядовые, в Ставке и ротах не могли не думать о том, как дальше развернутся фронтовые баталии. Мы считали нашей важнейшей обязанностью готовиться к ним, осмысливать накопленный войсками боевой опыт.
Возможность публиковать такие материалы теперь была. Дело в том, что газета освободилась от большой части обременявших ее официальных материалов. Исчезли с ее страниц письма о пожертвовании средств на строительство самолетов, танков, пушек и другого оружия для Красной Армии и стандартные благодарности Сталина, занимавшие половину, если не больше, газетной площади. Поток этот был прекращен обращением Совнаркома: «Ввиду того что через два месяца предстоит выпуск Государственного займа обороны, Совет Народных Комиссаров, чтобы не обременять население чрезмерными расходами, просит граждан и гражданок прекратить с 7 апреля с. г. индивидуальные и коллективные взносы денежных средств в фонд Красной Армии». Сомнений, что займ принесет еще больше средств для обороны страны, не было.
Итак, возник простор для собственных материалов. Печатаются многочисленные статьи тактического и оперативного характера. Вот темы некоторых из них, обозначенные в названиях (перечисление их, конечно, не может заменить рассказ об их содержании, но книга, как и газетная полоса, имеет свои рамки):
«Борьба с немецкими контратаками (Из опыта боев на Западном фронте)», «Решающий момент сражения»,
«Как обеспечить маневр войск»,
«Массированный танковый удар»,
«Оборона открытых флангов»,
«Тактическая внезапность».
Появились статьи о вооружении немецкой армии, ее новинках, об изменении в тактике противника и многие другие.
Итогами боевых операций заняты и центральные управления Наркомата обороны. Там готовят директивы, инструкции, тоже основанные на боевом опыте. Не хочу принижать значение этих документов. Но как бывает и бывало в жизни? Пока изучат, пока сочинят инструкцию, пока документ пройдет по всем бюрократическим лестницам, пока размножат и доставят адресатам, сколько времени пройдет? Газете в этом смысле проще: напечатали статью, и завтра ее уже читают и обсуждают в войсках. И пусть они не принимались «к руководству и исполнению», но что-то западало в память, что-то использовалось. Ведомственные же инструкции, нередко написанные канцелярским, скучным языком, — разве их все прочли? Может быть, «подшивали к делу», и конец.
Невольно вспоминается такая история. Как известно, понятие «артиллерийское наступление» появилось в январе сорок второго года, а его принципы были разработаны в дальнейшем ходе войны. Дело это было новое и, естественно, не всюду сразу было понято и освоено. Об ошибках в нем писала наша газета. Подобные сведения поступали и в штаб к Н. Н. Воронову, командующему артиллерией Красной Армии. Они стали предметом обсуждения на специальном совещании у главкома. В нем принял участие и наш спецкор-артиллерист Виктор Смирнов. Сошлись на том, что надо послать дополнительную директиву в войска, в которой еще раз разъяснить суть артиллерийского наступления. Но Воронов решил сделать по-другому.
Уже была директива Ставки, — сказал он. — Что же, снова писать? Директиву на директиву? Пока напишем, пока дойдет она до войск, пока начнут ее «прорабатывать» в различных инстанциях, сколько времени уйдет? Попросим лучше «Красную звезду» опубликовать нужный материал.
Так и решили. Статью поручили подготовить начальнику штаба артиллерии РККА генералу Ф. А. Самсонову и Виктору Смирнову. Она сразу же была опубликована.
Так и решили. Статью поручили подготовить начальнику штаба артиллерии РККА генералу Ф. А. Самсонову и Виктору Смирнову. Она сразу же была опубликована.
Между прочим, позже, вернувшись из поездок по фронтам, Самсонов признался нашему корреспонденту:
Откровенно говоря, не ожидал… Сомневался и все жалел, что отказались от новой директивы. Думал, «за подписью и печатью» получится лучше, будет посильней. А сильнее-то оказалось слово газеты.
Больше стало в газете и писательских материалов. Напечатана корреспонденция Василия Ильенкова «Комсомольский вожак». Последнее время он писал главным образом очерки и рассказы, и мы это поощряли, так как авторов для корреспонденций и репортажей у нас было достаточно — журналистский корпус действовал безотказно.
Василий Павлович объяснил, как родилась корреспонденция. Был он в одном из батальонов отдельной стрелковой бригады. Попал на заседание комсомольского бюро. Большое впечатление на него произвел комсорг лейтенант Вертянкин. Обсуждали поведение автоматчика Тер-Абрамова. Что-то он не так вел себя. На бюро он каялся, заверял, что больше никогда товарищи не услышат о нем ничего плохого.
Этого мало, товарищ Тер-Абрамов. Мы ждем, что о вас будут говорить только хорошее, — вот такой афористичной фразой поправил его комсорг.
А когда кто-то предложил объявить выговор другому нерадивому комсомольцу, Вертянкин не поддержал:
— Выговор — самое легкое дело, а нужно в человеке разбудить совесть…
Не зря задержался писатель в этом батальоне на двое суток. Присмотрелся поближе к комсомольскому вожаку и написал о нем.
Как-то во время одной из встреч с Борисом Полевым уже после войны заговорили мы о Василии Ильенкове.
А первым-то написал о Маресьеве не я, а Василий Павлович. Приоритет за ним, — сказал Полевой.
Но если быть совсем точным, надо сказать, что, хотя Ильенков первым опубликовал в «Красной звезде» рассказ о подвиге Маресьева, открыл его все же Полевой. Борис Николаевич находился в истребительном полку в тот день, когда Маресьев сбил два вражеских самолета, ночевал у него в землянке, записал его рассказ о пережитом. Полевой послал в «Правду» целую полосу, посвященную герою. Но когда писатель вернулся в Москву, редактор «Правды» П. Н. Поспелов показал ему сверстанную полосу о Маресьеве. На ней рукой Сталина (Поспелов зачем-то послал ему этот очерк) было написано, что сейчас, когда Геббельс кричит, будто бы в России истощены резервы и в бой бросают стариков и инвалидов, этот материал может оказаться на руку вражеской пропаганде. Пусть полежит…
Так полоса не увидела свет, а о подвиге Маресьева — «Повесть о настоящем человеке» — Полевой, как известно, написал уже после войны.
Ильенков узнал о подвиге Маресьева позже Полевого. Василий Павлович встретился с летчиком в госпитале в Сокольниках — эта встреча и послужила ему материалом для рассказа «Воля», который опубликовала «Красная звезда». Многое из того, что рассказано Ильенковым, взято из жизни. И мечта парнишки из волжского Камышина о небе. И упорство в достижении своей цели. И воздушные бои с немцами. И трагедия в лесу. И протезы вместо ног. И единоборство с врачебной комиссией. И новые воздушные бои с немцами, и сбитые вражеские самолеты. И встреча на аэродроме с авиационным начальником (у Ильенкова он назывался просто «маршал», а Маресьев мне рассказал, что это был командующий ВВС Главный маршал авиации А. А. Новиков). Назвал мне Маресьев фамилии и других персонажей, упомянутых в повествовании Ильенкова.