— Нет…
Очерк появился без упоминания имени Брежнева. А потом, когда его не стало, встретив меня, с неуместной лестью говорили:
— Вы тогда совершили подвиг…
Никакого подвига, конечно, не было. Но основания волноваться за судьбу рукописи у редакции были. Мне назвали какую-то книгу, которую из-за того, что в ней нет славословия по адресу Брежнева, не выпустили. Так было и с воспоминаниями вице-адмирала Г. Н. Холостякова, командовавшего силами высадки на плацдарм. Его книгу долгое время не пускали в свет только потому, что Брежнев в ней не был нарисован как главная фигура «Малой земли».
В книге Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления» описывается такой эпизод. Маршал прибыл в апреле 1943 года в 18-ю армию, чтобы выяснить возможность проведения операции по расширению новороссийского плацдарма. Пришел к выводу, что у нас не хватает для этого сил. Решили отказаться от операции. А далее в книге следует такая фраза: «Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л. И. Брежневым, но он как раз находился на Малой земле…»
Не Жуков написал эту смехотворную фразу, ее ему вписали. Как это было на самом деле, рассказала дочь маршала Мария:
«В литературном творчестве главное — писать правдиво или не писать вообще» — таково было кредо отца. Единственный раз он отошел от этого принципа, когда в книгу его воспоминаний были включены «чужеродные», если можно так выразиться, строки о полковнике Брежневе, о котором отец во время войны вообще ничего не слышал. Несколько бессонных ночей и непрерывных раздумий до страшных головных болей (отец тогда был уже очень больным человеком) последовали за предложением «свыше» включить эти строки в книгу. Тогда моя мама — Галина Александровна — уговорила отца только тем, что, во-первых, никто из будущих читателей не поверит в принадлежность этих строк его перу, а во-вторых, если он не пойдет на компромисс, то книга вообще не выйдет в свет. А отец так об этом мечтал. Он боялся умереть, не увидев плоды своего многолетнего труда.
Эти принудительные строки фигурировали в шести изданиях книги Жукова. И только в седьмом издании книги в 1986 году ближайшая помощница и редактор книги Жукова А. Д. Миркина сняла ее. Все стало на свое место.
Теперь, думаю, понятно, почему редакция так настаивала, чтобы я в своей книге написал о Брежневе.
Еще несколько слов о Брежневе. Я знал его с начала тридцатых годов. В ту пору я работал в Днепродзержинске редактором городской газеты «Дзержинец». В этом городе в металлургическом институте училась моя жена, Елена Георгиевна. Там же учился и Брежнев. Я его не видел и ничего о нем в горкоме, где я состоял членом бюро, не слыхал. О нем мне порой рассказывала жена. Был Брежнев «рядовым» студентом, ничем не выделялся. Жил не очень богато, бывало, обращался к Елене Георгиевне с просьбой: «Ленка, одолжи пять рублей»… Рассказывала она, что не очень-то хватало у него грамоты. Кстати, в этом нетрудно было убедиться, слушая его доклады уже в пору генсекства, где он даже не мог правильно расставить ударения и говорил: «События в Конге…» Был он простым парнем и, конечно, о кресле генсека не мечтал.
Через какое-то время попал на партработу, а оттуда, во время войны, на фронт. Почти все четыре года войны работал на одной и той же должности — начальником политотдела армии. Тоже талантом не блистал. Очень переживал, что его не выдвигали на больший пост. Многие его коллеги стали членами военных советов армий, начальниками политуправлений фронтов. Характерно, что и генеральское звание он получил не в 1943-м, как другие начпоармы, а в 1944 году. Считал, что его недооценивают. Как-то во время одной из наших встреч (мы с ним воевали на одном фронте и были соседями) он мне признался в этом. А уж когда стал генсеком, не упускал возможности «компенсировать» прошлое, заявить о себе, о своих заслугах действительных, а больше — мнимых. Любопытен в ряду других и такой эпизод.
В послевоенные годы я порой заходил к маршалу К. С. Москаленко, работавшему Главным инспектором Министерства обороны, — наша дружба, начавшаяся в 38-й армии, не угасала. Рассказал он мне такую историю. Написал Москаленко книгу «На Юго- Западном фронте». В этих мемуарах был помещен фотоснимок Брежнева и подпись к нему: «Начальник политуправления 4-го Украинского фронта». Отправил Кирилл Семенович верстку этой книги в ГлавПУР на визу. А там перечеркнули и поставили: «Начальник политотдела 18-й армии». Почему-то решил Москаленко послать верстку с поправкой для ознакомления Брежневу. Во время первомайской демонстрации Брежнев отозвал в сторону Москаленко, стоявшего тоже на трибуне рядом с другими маршалами, и строго спросил: «Ты что, не знаешь, что я был начальником политуправления фронта?» Разволновавшийся Кирилл Семенович сказал: «Это не я зачеркнул, а в ГлавПУРе». А Брежнев стал его упрекать: «А ты кто? Маршал ты или кто? Почему согласился?» Москаленко сразу послал своего редактора, полковника, в Ленинград, где печаталась книга, восстановить старую подпись. Тот прибыл в Ленинград, а книга уже в машине — отпечатано 20 тысяч экземпляров. Остановили печать, внесли поправку, и первый исправленный экземпляр был послан Брежневу. Ответа не последовало.
Через несколько дней я снова зашел к Москаленко. В руках у меня был любопытный документ — наградной лист на Константина Симонова, полученный мною из Центрального архива Министерства обороны. Военный совет награждал его «за писательские и журналистские заслуги» в войну, в том числе и на 4-м Украинском фронте, орденом Отечественной войны. И подпись под наградным листом: «Начальник политуправления 4-го Украинского фронта генерал-лейтенант М. Пронин. 14 мая 1945 года» — документальное свидетельство, что не Брежнев, а Пронин был на этой должности в войну. Показал я это Кириллу Семеновичу и говорю:
— Вот неопровержимое свидетельство, что Брежнев получил эту должность после войны.
— Я это знаю, — ответил мне Москаленко. — А что я мог сделать…
Словом, положение было то же, что и с книгой Жукова.
— Ладно, — сказал я. — Вы не можете, а я сделаю.
И опубликовал этот наградной лист в одном из своих очерков.
Еще один эпизод. Как-то Кирилл Семенович рассказал мне такую историю. В связи с большими недостатками, выявленными его инспекцией в работе ПВО, Москаленко хотел встретиться с Брежневым и доложить ему о них, тем более что министр обороны Гречко пытался скрыть эти упущения. В течение двух месяцев Москаленко не смог не только добиться приема, но даже дозвониться: все время отвечал его помощник и говорил, что генсек занят. Во время другого праздника на той же трибуне Москаленко пожаловался Брежневу на его недоступность. А генсек ответил ему фразой, которая может поразить любого человека:
Меня надо жалеть…
Хорошо, что еще не добавил: и славить. Это он делал и сам без удержу…
18 апреля. Появились одно за другим сообщения о налете нашей авиации на города Восточной Пруссии — Данциг, Тильзит, Инстенбург и другие, где были расположены военные базы немецких войск. Почти ежедневно публикуются репортажи и корреспонденции об этих воздушных операциях. Иные из них проходят в непогоду, под огнем немецких зениток. Нередко наших бомбардировщиков встречают немецкие истребители. Сколько требуется от наших летчиков выдержки, умения, мужества! Мы решили: хорошо, если бы об их героизме сказали свое слово писатели. Попросили это сделать Алексея Толстого. Он с радостью согласился и на второй день вместе с Николаем Денисовым выехал на аэродром дальних бомбардировщиков. Далеко ехать не пришлось — он находился на подмосковной земле.
Соединением командовал один из бывших однополчан Денисова — генерал Е. Ф. Логинов, с которым Денисову доводилось летать в одном экипаже на ТБ-3 в пору боев на Хасане. Алексей Толстой не раз бывал у летчиков, писал о них с любовью. Словом, летчики встретили приехавших очень тепло.
Авиасоединение в этот день получило трудную задачу — дальний полет для бомбардировки военных баз противника. Денисов потом рассказывал мне:
Среди авиаторов мы провели всю ночь. Толстой, высокий, грузный, легко забирался в кабины самолетов, как бы осваивая рабочие места героев будущего очерка, подолгу беседовал с летчиками, побывал на командном пункте, проследил за работой авиадиспетчеров, проехал на радиостанцию, чтобы, надев наушники, послушать голоса радистов, сообщающих с бортов воздушных кораблей о ходе перелета. Писателя интересовала каждая мелочь. Но прежде всего Алексея Николаевича занимали люди. Он почти ничего не записывал, с большим вниманием слушал их. Некоторым подарил томики своего «Петра», надписав их. Летчики тоже не остались в долгу. Один из командиров кораблей, вернувшихся из полета, обратился к писателю:
На подходе к цели всем экипажем решили отбомбиться как можно лучше в честь советской литературы и уважаемого всеми нами Алексея Толстого…
— Спасибо большое всем вам, смелые витязи, русское спасибо! — растроганно воскликнул Толстой, обнимая командира экипажа.
Все воздушные корабли выполнили задание. Толстой ознакомился с донесением, написанным штурманом одного из самолетов, восторгался мужеством летчиков. Писателю дали копию. Вот что там было написано:
«С полным полетным весом и с нормальной бомбовой загрузкой в 20 часов 15 минут экипаж стартовал с основного аэродрома. Через два часа полета появилась луна и помогла опознать местность. Сзади — ясная погода, но впереди стеной стояла двухъярусная облачность. Вскоре самолет вошел в плотную облачную массу. Началось обледенение. Кромка льда быстро нарастала, антенна утолщалась и сильно вибрировала. Повели самолет с резким снижением. На высоте около трех тысяч метров корабль освободился от ледяной кромки. Начался сильный дождь. Машину стало сильно встряхивать. Сделали попытку уйти от этой зоны, но уйти некуда, кругом все в огне. Из-за раскатов грома перестали слышать шум моторов. Наэлектризованный самолет стал светиться, огненные языки забегали по антеннам.
Такую грозовую непогоду на маршруте экипажу пришлось преодолевать три раза. Особенно трудным был последний грозовой фронт перед целью. Концы винтов были в огненном кольце. На консолях появились язык