После войны Халип разыскал Виктора Андреевича Мирошникова. Узнал, что он живет в Латвии, работает преподавателем по классу скрипки в музыкальной школе. Они встретились в Москве. В Доме дружбы с народами зарубежных стран состоялась выставка фотографий Халипа, и среди многих снимков на видном месте был тот самый фронтовой снимок играющего на скрипке Мирошникова, но с другой, чем в газете, подписью — «Ноктюрн». На выставку пригласили и Мирошникова. И после того как собравшимся рассказали историю этого фото, бывший автоматчик вынул из футляра скрипку и сыграл ту самую мелодию, которую Халип и Симонов слышали в Новошахтинске. Именно за этот снимок Якову Николаевичу была вручена серебряная медаль
Яков Халип был не просто хорошим фотографом, но и настоящим журналистом. Если он встречал интересного «натурщика», он старался не упускать его из поля зрения. Создавалась своеобразная — из фотографий разного времени, в разных ситуациях — фронтовая биография этого человека. Так было, например, с Александром. Дмитриевичем Епанчиным. Впервые Халип его сфотографировал в сорок первом году на Западном фронте, когда тот в звании капитана командовал стрелковым батальоном, затем — в сорок втором на Сталинградском фронте, где майор Епанчин командовал полком. В сорок третьем году Халип вместе с Симоновым нашел подполковника Епанчина на Южном фронте. Его полк вел тяжелейшие бои с немцами, и за мужество, проявленное в этих боях, командиру полка было присвоено звание Героя Советского Союза. Кстати, во время съемки у Халипа возникло неожиданное затруднение. Епанчин только что вышел из боя, ему немало пришлось поползать по траншеям, выглядел он, по мнению Халипа, недостаточно фотогенично. Смущала фотокорреспондента и видавшая виды цигейковая ушанка. Выход был легко найден. Халип снял со стоявшего рядом Симонова его имевшую более респектабельный вид каракулевую шапку и надел на Епанчина. Снимок получился на славу.
Спустя год Яков Николаевич встретился с Епанчиным во 2-й гвардейской армии, когда тот был уже полковником и командовал механизированной бригадой. В сорок пятом году Халип снимал генерала Епанчина на Красной площади. Снимал его и позже. Это случилось в семьдесят восьмом году в Центральном Доме журналистов, в Москве. Там состоялся вечер ветеранов Отечественной войны «Автор и его герой». На вечере выступил Халип и герой его фотоповести генерал-лейтенант Епанчин…
27 апреля. В который раз в сообщениях Совинформбюро формула: «На фронтах существенных изменений не произошло». Во вчерашней: «На Кубани наши части вели артиллерийскую и ружейно-пулеметную перестрелку с противником». В сегодняшней: «Западнее Ростова-на-Дону наши части вели огневой бой». Для завтрашней публикации: «Южнее Балаклеи наши части укрепляли свои позиции и вели разведку».
Мы не комментировали эти сообщения. Все это больше подходит для дивизионных, в крайнем случае — для армейских газет. Идут бои местного значения. А как будет дальше? Все, что планируется в Ставке и Генштабе, — секрет из секретов. И не только для нас. Первый заместитель начальника оперативного управления Генштаба С. М. Штеменко рассказывал о диалоге, который у него состоялся с начальником Главного медицинского управления Наркомата обороны генералом Е. И. Смирновым, будущим министром здравоохранения:
— Где будем наступать? Куда мне гнать свои силы? — спрашивал Смирнов у Штеменко.
— Ефим Иванович, этого сейчас сказать не могу. Придет время, скажу.
— Знаю, это тайна. А ты просто посоветуй, куда двигать госпиталя? А то будет поздно.
— И посоветовать не могу.
— Ладно, скажи хоть — в каком направлении?
— Ефим Иванович, и этого не могу…
Конечно, к этому времени уже более или менее ясно было, в каком районе могут развернуться главные события. Курская дуга! К летней битве готовились наши войска, готовились и немцы, но произойдет она не завтра и не послезавтра. Пока не готовы ни наши войска, ни противник.
Что же делать газете в такое время? Только одно — помогать войскам в подготовке к будущим сражениям. Печатаем статьи тактического характера, основанные на опыте минувших боев. Я уже назвал многие темы, мог бы перечислить еще больше, но не буду обременять читателя.
Немало в эти дни и писательских выступлений. О них-то я и расскажу. Вчера получили очерк Николая Тихонова «Ленинград в апреле». Обычно он присылает его за день-два до последнего числа месяца, а вот сегодня поторопился. Возможно, боялся, что первомайские номера будут заняты праздничными материалами, а может быть, душа потребовала высказаться, и он не стал обращать внимания на даты.
Вместе с очерком пришло и письмо Николая Семеновича. Если не считать первых двух абзацев, где сказаны добрые и, я знаю, искренние слова о газете и обо мне, в этом письме много и такого, что в очерк, пожалуй, не могло войти, на нее цензура наложила бы свою лапу. Это прежде всего честное и правдивое слово о том, что, несмотря на прорыв блокады, облегчившей жизнь ленинградцев, она не столь благополучна, как думают иные на Большой земле. Нелегка жизнь и самого писателя:
«У нас в Ленинграде положение особое, как Вы знаете. У нас смеются, что немцы уйдут из-под города только по мирному договору. Но, шутки отбросив, скажу, что эти неприятные «соседи» докучают нам по-прежнему и бомбежками (раз по 5–6 в день, и такое бывает), и ежедневным обстрелом. Все это скорее скучно, чем интересно. Жаль город, который систематически разрушается, жаль людей, хороших ленинградских тружеников, падающих бессмысленными жертвами. Но тут ничего не поделаешь.
Я работаю по-прежнему за троих. Как ни отбиваюсь, приходится выполнять свою «поденщину». Ну и исполняю, стараюсь исполнять ее возможно старательней из уважения к читателю.
Получаю трогательные письма из самых разных уголков Советского Союза, со всех фронтов по поводу моих «Ленинградов», печатающихся в «Красной звезде». Думаю, что в мае станет немного легче, и я, введя в границы статьи, возьмусь за давно заброшенные рассказы.
Очень хочу больше работать для «Красной звезды». Постараюсь устроить так, чтобы это удалось. Из списка статей, что Вы прислали, я в мае выберу себе темы и организую материал. Там есть темы, которые мне по сердцу. Темы нужные и значительные.
Когда-нибудь загремит и наш фронт, и тогда мы — ленинградцы — дадим материал «Красной звезде» не хуже юга. Хорошо бы, чтобы это было поскорей. Этим летом все ждут событий — возможно, они и произойдут.
Сам я, конечно, устал от зимы и беспрерывной работы, похудел, как факир, но, как факир, не чувствую уже никаких трудностей, даже если они и есть.
По-прежнему в Ленинграде мало пишущих, потому мне и приходится отдуваться за всех — и на военные и на гражданские темы.
Скоро уже два года войны — как летит время! Скоро уже четыре месяца, как Вы были в Ленинграде, а кажется, что совсем недавно мы с Вами проходили по улицам разрушенного Шлиссельбурга.
Посылаю Вам очерк «Зрелость командира», потом пришлю очерк об одном минометчике, мастере наступательного боя.
В Ленинграде тепло. Нева очистилась ото льда. Идут четвертый день дожди, все рады: нет налетов. Настроение ленинградцев бодрое и уверенное, блокада всем осточертела. Еще бы — в августе два года блокады, это немного много. Доживу — напишу Вам очерк «Семьсот дней битвы за город». Здорово звучит — небывалый случай в истории войн…» Но, увы, пришлось Николаю Семеновичу писать… девятьсот дней блокады! Писатель продолжает:
«Приветствую Вас от всего сердца с наступающим праздником, благодарю сердечно за Вашу заботу и дружеское внимание. Если увидите Толстого и Эренбурга, передайте мой привет из далекого Ленинграда. Я уже представляю себе тихую, мирную Москву, как во сне. Признаюсь, мы здесь немного одичали, замкнувшись в своих ленинградских переживаниях. Радио и газеты — только это связывает нас с остальным миром.
В общем, «на Шипке все спокойно». Кланяйтесь от меня дорогим друзьям из «Красной звезды», которые еще меня помнят.
Очень интересные очерки из «Партизанского края». Жду с нетерпением их продолжения. Итак, крепко обнимаю Вас и желаю всякой удачи и счастья.
Комендант моего дота на Звериной — моя жена — шлет Вам горячий привет.
Николай Тихонов».
А теперь о самом очерке «Ленинград в апреле».
Ленинградцы ко всему привыкли. Вот веселая девушка, которая спешит к мосту, напевая песенку. Ее застала воздушная тревога, другая девушка-милиционер никак не может отправить ее в бомбоубежище. Вот театр, набитый зрителями. Во время антракта — тоже воздушная тревога, но никто не уходит в убежище, мирно разговаривают в выставочных залах и коридорах. «Как все это непохоже на тревоги сорок первого года!» — восклицает писатель.
Тихонов рассказывает о пожарах и пожарных — героических людях. И среди них — полковник Сериков, тот самый, который в годы гражданской войны скакал рядом с Чапаевым, а ныне возглавляет бойцов огненного фронта.
Волнующее впечатление производит рассказ Тихонова о ленинградских детях:
«…Вы не встретите их заполняющими, как прежде, скамейки в весенних скверах, толпами на улицах в веселой кутерьме, не услышите их звонких голосов. Вам попадутся или степенно идущие парами воспитанники детских домов, или одиночки, возвращающиеся с работы или из школы. Но все же детей в городе много. Они работают на оборону — те, что повзрослее, или помогают матерям по дому — уборкой дворов, лестниц, квартир.
Они наблюдают с любопытством и тайным страхом, как в Неве вздымаются водяные фонтаны от снарядов, падающих в воду, они смотрят на лучи прожекторов, скрещивающихся над городом ночью. Они говорят матерям, ускоряющим шаг при начавшемся обстреле: «Мама, это не в нашем районе».
Один маленький карапуз, которого уже три раза откапывали из-под обломков, спокойно отвечает на вопрос — было ли ему страшно: «Нет, совсем не страшно. Только темно и скучно, пока ждешь, что наши придут. А наши придут — и мы пойдем на новую квартиру…»
Казалось бы, что суровая обстановка, убившая их золотое детство и бросившая их в железные дни осажденного города, должна была превратить их в маленьких взрослых. Они видели страшные картины, они переживали всевозможные мучения не по возрасту. Нет, они не похожи на крошечных стариков. Они остались детьми, окруженные внимание