Ответили они и на вопрос, как будет выглядеть дивизия внешне.
— Она будет польской не только по названию и по своему составу, но и по своей форме. Все ее офицеры — поляки. Команды будут отдаваться на польском языке. Солдаты и офицеры принесут присягу на верность польскому народу. Они оденут форму польской армии 1939 года. Знамя польской дивизии будет двухцветным — белым и красным — национальным знаменем Польши. На знамени будет красоваться орел времен династии польских королей Пястов, когда Польша вела войну против немцев…
Зигмунд Берлинг рассказал также о ходе ее формирования. И в заключение:
— Большим счастьем для нас будет бороться с немцами на территории Польши. Мы надеемся, что это счастье недалеко.
20 мая. Наше наступление на Кубани приостановлено; сил для преодоления усилившегося сопротивления немцев недостаточно. Официально сообщение было лишь о том, что северо-восточнее Новороссийска наши части вели артиллерийскую перестрелку, разбито несколько вражеских дзотов и блиндажей. В репортажах спецкоров с других фронтов — о боях местного значения, возникавших то тут, то там с целью улучшения позиций на плацдарме, об овладении одной-двумя высотами или отражении атак противника, пытающегося провести такого рода операции.
Была у меня в эти дни встреча с Г. К. Жуковым. Естественно, я не стал его спрашивать о планах и намерениях Ставки. Не знал я, да и не мог знать о знаменитой апрельской телеграмме Жукова Верховному Главнокомандующему, определившей наши стратегические задачи в районе Курской дуги: «Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем ему танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника».
То, что события назревают именно на Курской дуге, мне уже было более или менее ясно. Все же во время нашего разговора с Жуковым я как бы ненароком спросил его:
— Георгий Константинович! Я направил группу наших корреспондентов в район Курской дуги — на Юго-Западный, Воронежский, Центральный и Брянский фронты. Как считаешь, правильно сделал?
Жуков, разгадав, видно, мой замысел, улыбнулся:
— Не ошибся…
— А что сейчас главное для газеты?
— Все главное, — сказал он и после небольшой паузы добавил: — Главное — боевая готовность в обороне и разведка…
Сегодня получена от наших спецкоров первая корреспонденция «Боевая готовность». Они попали в точку, словно подслушали мой разговор с Жуковым. Побывали в дивизиях, полках и вот что увидели:
«Дорога то поднимается вверх почти отвесно, то падает вниз в глубокую котловину. Вокруг все тихо, только изредка вдали промелькнет фигура путника, одиноко бредущего по тропинке. Но эта тишина и безлюдье — обманчивы. Стоит свернуть вправо или влево, проехать несколько метров, как перед радиатором машины, словно из-под земли, вырастает фигура часового. Прикрытые сеткой зелени, стоят в капонирах тяжелые гаубицы, длинные хоботы пушек увиты ромашками, в земляных каютах, обложенных дерном, недвижно застыли танки. Одна за другой тянутся тщательно замаскированные огневые позиции артиллерии, широко раскинулись невидимые противотанковые районы. Две расположенные параллельно высоты и большая ложбина между ними — это мощный оборонительный узел, готовый низвергнуть во все стороны море огня».
Но это еще не все. Спецкоры пришли в один из гвардейских полков, осмотрели оборонительные сооружения взводов. Они были построены так, чтобы можно было из них отбивать любые вражеские атаки. Здесь есть крепкие укрытия от воздушных бомбардировок — это глубокие блиндажи. Для борьбы с танками гвардейцы поставили минные поля, проложили противотанковые рвы и эскарпы. Если все же танки прорвутся и начнут утюжить окопы, то и здесь им подготовлены сюрпризы. В ответвленных траншеях сидят гранатометчики. И многое другое, что должно не только остановить противника, но главное, как было задумано Жуковым, — измотать противника в нашей обороне, выбить его танки, после чего перейти в наступление. Идеей наступления и пронизана корреспонденция:
«В глубине обороны не прекращается деятельная подготовка ко всем видам боя, в том числе и к наступательному… Гвардейцы готовятся не только к отражению ударов противника, но и к контратакам, наступлению».
Думаю, догадливому читателю нетрудно было понять, к чему это рассказано…
Войсковая разведка! Эта тема не сходит со страниц газеты. Доказывать ее значение в дни подготовки к решающим сражениям нет надобности. В эти дни опубликованы очерк Петра Олендера «Разведывательная засада», смахивающая на военный детектив, статья Ивана Хитрова «О штабной культуре разведчика», касающаяся проблемы, которой уделялось мало внимания. Особо следует отметить выступление одного из руководителей войсковой разведки наших вооруженных сил генерала И. Виноградова «Некоторые вопросы войсковой разведки». Характерна она вот чем. Ведь как обычно бывает? Если выступает в газете кто-либо из руководителей, он считает своей обязанностью вначале сказать о достижениях, а затем перейти к недостаткам. Виноградов избежал этого штампа, который, кстати, процветает и поныне. Он сосредоточился исключительно на недостатках в работе разведки, и не на «некоторых» и «отдельных», а на очень серьезных. Всех не буду перечислять, но об одном вскрытом в статье скажу подробнее.
Наблюдаются случаи, утверждает автор, когда данные разведывательных отделов (имеются в виду штабы армий и фронтов) расходятся с данными о противнике, имеющимися у командиров и начальников оперативных отделов. Разработав план операции, они не желают считаться с уже произошедшими в ходе боя изменениями в группировке немцев и ставят наши части в трудное положение. Разведчики несколько раз пытались доказать начальнику, что необходимо изменить уже составленный план, однако он и слышать об этом не хочет. Он требует добыть сведения, подтверждающие его личные выводы, и каждый раз встречает разведчиков одной и той же фразой: «Опять пугать пришли?»
Любопытен и такой факт. Разведчикам удалось узнать некоторые подробности о немецком генерале, который действовал на этом участке фронта. Известно было, что генерал во всех проведенных им операциях преподносил нам малоприятные сюрпризы. Но начальник, о котором идет речь, и этим сведениям не пожелал верить. Он настолько был самоуверен, что даже как-то заметил: «Вы мне не называйте имя этого немца, а лучше скажите, когда он покончит жизнь самоубийством». Речь идет об одном из командующих фронтом типа злополучного Горлова из пьесы Корнейчука «Фронт».
Автор упрекает и самих разведчиков: «Я не ошибусь, если скажу, что среди командиров разведывательных отделов есть своего рода «бодрячки», которые не прочь иной раз подлакировать действительность, смягчить истинное положение, чтобы не прослыть паникером и не огорчить начальство».
Статья отмечает ослабление разведывательной работы на фронтах и в армиях в дни затишья: «Когда наступает на фронте относительное затишье, такой разведчик спешит сделать вывод, что у противника иссякли все силы, и сам почти перестает вести активную разведку. Между тем известно, что для разведчиков чуждо само слово «затишье», что именно в период оперативных пауз работа разведчика должна быть особенно напряженной и всесторонней».
Сталинград! Что ныне в городе? Спрашивают все, и конечно, воины-сталинградцы. Рассказывает об этом писатель Юрий Либединский, выехавший туда по нашей просьбе.
Как началось разрушение города, я видел своими глазами, когда в сентябре сорок второго года вместе с Константином Симоновым мы побывали в Сталинграде. Город был в огне и дыму. Всюду разбитые дома, большое количество воронок. Непрерывные бомбежки и артобстрелы. Это было только начало трагедии города.
Что же увидел писатель ныне:
«Вокруг все сквозное. Между голых, обтрепанных сучьев пирамидальных тополей, в пустых глазницах окон видно голубое небо. Взгляду не на что опереться. Повсюду между развалинами открывается широкий пустынный кругозор до самых дальних холмов, ранее скрытых многоэтажными домами и застроенных городскими кварталами. Все теперь обнажено, разрушено, испепелено, неподвижно и лишь на расстоянии нескольких километров солнце ослепительно отсвечивает в редких немногих застекленных окнах… Куда ни кинешь взгляд, вблизи и вдали видны остатки сотен самых причудливых очертаний и неуклюжие колоннады печных труб — зловещая архитектура разрушенного города… Оглядываешься — все неподвижно, прислушиваешься — не прекращается сухой металлический скрежет: ветер качает свисающее с крыш кровельное железо».
Таким выглядит Сталинград спустя три четверти года после того, как мы там были, и спустя четыре месяца после того, как ушли на другие фронты воины-сталинградцы. И ныне там нет затишья: «Временами то вдали, то вблизи прогрохочет взрыв, взовьется столб дыма. Это минеры нашли и взорвали еще одну мину. Но их еще немало. Ищут мины не только саперы, но и жители города. Именно поэтому в пустой раме магазинного окна развернута диковинная витрина: выставлена разнообразная коллекция мин и указано, как их искать и как обезвреживать».
Но город не пуст. По улицам, расчищенным от обломков домов, движутся люди. Сталинградцы возвращаются в родной город. Едут на попутных машинах, идут пешком. Вот писатель встретил женщину, которая катит тележку на двух колесах; один ребенок сидит на пестрых узлах, другой идет рядом, держась за юбку матери.
— Куда сейчас? — спрашивает писатель.
— Домой, — весело отвечает она, кивая в ту сторону, где раньше высились завод и один из рабочих поселков.
Когда мы с Симоновым шагали по улицам этого поселка, он еще был целым. Правда, в домах никого не было. Жители ушли, оставив все вещи. Один из них, «застрявший» здесь, нам объяснил: все рассчитывают вскоре вернуться. Сейчас там ничего нет — пепельно желтая пустыня. Но женщина с детьми идет уверенно. Она возвращается домой, рассказывает писатель, потому что хочет жить на том месте, где жила раньше, и она будет там жить. Она построит свою хибарку на развалинах, вскопает огород, перебьется как-нибудь, и, как только заводу нужна будет рабочая сила, она пойдет в цех, к станку, детей отведет в детский сад.