«Сила очерков Николая Тихонова — в той благородной мужественности, какая является неотъемлемым элементом духовного строя Ленинграда и ленинградцев, в той суровой правдивости, которая впечатляет душу человека и оставляет в ней след навечно».
ИЮНЬ
3 июня. Июнь сорок третьего года. До великой Курской битвы остался месяц. Кто в начале июня мог сказать, что она начнется 5 июля? Но что решающее сражение надвигается, чувствовали и осознавали многие. Это определяло и отбор публикуемых в газете материалов. Печатаются статьи, темы которых упоминались во время наших последних встреч с Г. К. Жуковым. Это, к примеру, статья генерал-майора И. Людникова «Некоторые вопросы современной обороны», подполковника И. Федисова «Отражение массированных танковых сил», Петра Олендера «Удар танков по прорвавшемуся противнику». Особенно интересна статья полковника Б. Костина «Борьба за инициативу в бою». Об этой статье расскажу несколько подробнее. Поразительно, насколько она была ко времени, словно бы автор писал ее не за месяц до Курской битвы, а после нее. Вот несколько выдержек:
«Борьба за инициативу в бою начинается задолго до того, как раздадутся первые выстрелы… Тому, кто подготовится раньше и лучше, кто сумеет разгадать планы неприятеля и противопоставить им собственные, еще более радикальные решения, — тому и будет принадлежать инициатива в бою… Нынешняя война дает нам, однако, немало примеров, когда наступление, начатое успешно, но без учета всех сил и возможностей противника, оканчивалось полным провалом».
Кончалась статья такими, можно сказать, прямолинейными строками, которыми мы заглянули в ближайшие дни: «Главное условие обороняющегося — стойкость. Она готовит почву для контрманевра. Она обезоруживает противника в начальный период боя, истощает его силы, лишает темпов, создает предпосылки для захвата инициативы в свои руки. Это находит свое выражение в контратаках, перерастающих затем в решительный контрудар, в наступление…»
Все это в известной степени и произошло во время Курской битвы: наши войска выдержали натиск врага, обескровили его и перешли в наступление…
Продолжается публикация материалов о разведке. Прежде всего надо назвать статью генерала П. Ярмошкевича «Система изучения противника» — о творческом характере добывания и обработке сведений о противнике большими штабами. Остановлюсь на вопросе работы над картой. Простое на первый взгляд дело. Оказалось, нет.
«Разведчик, особенно штабной, пренебрегающий картой, — отмечает автор, — работает обычно вслепую. Во всяком случае, его возможности становятся весьма ограниченными, поскольку сопоставлять данные, анализировать их можно лишь с картой в руках. Когда перед тобой карта и видно, где стыки вражеских частей, его штабы, тылы, резервы, куда ведут дороги, какова система узлов обороны, откуда лучше всего просматривается расположение неприятеля, — тогда новые данные получают более ясное освещение…»
Не случайно пишет он о таких, казалось бы, прописных истинах: «У нас любят порой щегольнуть этаким сугубым практицизмом: карты не признаю, а только местность. Безусловно, местность — исключительно важный фактор, который надо изучать непосредственно, ставить задачу органам войсковой разведки обя-зательно на местности. Однако известно и другое — если хочешь быстро и хорошо ориентироваться на местности, изучи предварительно карту. Это только поможет скорее и правильнее выбрать точки для наблюдения, участки для действий засад, поисковых групп и т. д. А главное в том, что карта дает широту взгляда и является непременным условием построения рабочих гипотез по разведке. Изучение карты и местности нужно сочетать, дополнять одно другим».
Внимательный читатель мог заметить, что имя нашего ленинградского корреспондента Николая Шванкова уже более двух месяцев не появляется на страницах газеты. Но раньше, чем объяснить, что произошло, расскажу немного о нем.
В середине сорок второго года мы отобрали на курсах Главпура по усовершенствованию газетных работников несколько человек. Среди них был и Шванков. Он явился в редакцию, бодро откозырял, представился по всем правилам воинского устава. На его груди я увидел медаль «За отвагу» — эту истинно солдатскую награду, которая и во время войны, и ныне высоко ценится участниками войны. Первое, что я его спросил:
— За что газетчику такая награда?
Узнал я, что Шванков работал в газете 11-й армии «Знамя Советов». Встретил войну на границе. Армия отходила, кругом неразбериха, и случилось так, что редакционная колонна с типографским оборудованием очутилась не там, где ей положено быть, — не в тылу армии, а в боевых порядках войск, представлявших собой «слоеный пирог». Угроза попасть в руки врага была вполне реальна: хоть бросай машины и удирай! И вот Шванков, человек, можно сказать, бывалый, понюхавший пороху еще на финской войне, вывел колонну к своим. За это Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 июля — в первый же месяц войны — он и был награжден медалью «За отвагу».
Сначала мы направили Шванкова на Калининский фронт в качестве стажера. Там он поработал немного в 29-й армии, а затем его перебросили в 30-ю. Предстояла известная Ржевско-Вяземская операция. Он отправился пешком на передовую — так, считал он, лучше все видно. Два дня собирал материалы для корреспонденции и вернулся на КП армии. А там один из коллег его огорчил:
— Зеваешь, стажер. Утром нас пригласили в штаб и рассказали много интересного и важного.
— Материал в свои редакции передали? — с тревогой спросил он.
— Давно, еще днем.
Пожалев новичка, корреспонденты центральных газет раскрыли блокноты и щедро поделились сведениями, полученными на штабной «пресс-конференции».
Пока писал, пока добился разрешения продиктовать на узле связи бодистке корреспонденцию, дело было к ночи. В Москве нетерпеливо ждали ржевский материал. Продиктовав корреспонденцию, Шванков честно сообщил редакции, что другие спецкоры его обогнали, еще днем передали информацию. Мы это учли и по-ставили тут же корреспонденцию в номер.
Утром, как было заведено, газетчики по пути в столовую заглянули на узел связи. Там Шванкова ждала моя телеграмма: «Очерк «В верховьях Волги» напечатан. Молодец».
От «самосуда» братьев по перу его спасла реплика одного из них:
— Оставьте в покое стажера! Предупреди каждый из нас свою редакцию о срочности материала, все равно в номер не поставили бы. Такая оперативность лишь у «Красной звезды»…
В Москве Шванков в качестве поощрения получил десятидневный отпуск к эвакуированной из Каунаса в Саратов жене и появившейся в эвакуации дочурке, а затем и назначение корреспондентом в блокированный Ленинград, что было знаком доверия.
Поработал Шванков в Ленинграде месяцев восемь. Присылал очерки, корреспонденции, репортажи. Хорошо принял Шванкова Николай Тихонов, который знал его еще по войне с белофиннами. Встречались они почти каждый день и нередко вместе выезжали в боевые части. Но вдруг 24 марта получаю письмо Шванкова:
«Здравствуйте, т. генерал-майор! Пишу Вам из госпиталя. Угодил сюда в день нашего неудачного наступления. Ранение — минный осколок. Пока пробивал все мои ремни и обмундирование, потерял силу. Внутрь не вошел, а только попортил мышцы и сильно ожег живот. Рана затягивается хорошо, но много хуже с ожогом. Вначале рассчитывал быстро выбраться из госпиталя. Теперь врачи говорят, что придется пробыть здесь примерно неделю. Постараюсь уйти быстрее, как только станет легче ходить».
Позже я узнал подробно, что произошло. Когда на одном из участков фронта началось наше наступление из района Красного Бора, Шванков, верный краснозвездовской традиции — видеть все своими глазами, вместе с корреспондентом фронтовой газеты поехал в район боев. Пошли в боевые порядки наступающих подразделений. За железнодорожной насыпью на изрытом воронками поле попали под минометный обстрел. Ложились, подымались, продвигались вперед. И тут его настиг осколок мины.
Отвезли Шванкова в санчасть, оттуда в госпиталь. После обработки раны он попросил отпустить его: ему, мол, нужно узнать, как развивается наступление, и передать материал в редакцию.
— Побудьте у нас до утра, — просьбой на просьбу ответил врач.
Утром он не смог и пошевелиться: болела нога, еще хуже дело обстояло с ожогом. Словом, лечили его почти два месяца.
Но и во время лечения ему, как и всем ленинградцам, доставалось немало… «Все дни было у нас «шумно», — писал он мне из госпиталя. — Каждую ночь несколько налетов на город. Сегодняпа рассвете разворотило шестиэтажный дом рядом с нами. Досталось и госпиталю: вышибло все окна, нас ночью еще раз ранило. Эта история повторяется третий раз подряд, и теперь отсюда идет эвакуация в другие госпитали». Читаю это и снова вспоминаюсводки Совинформбюро о том, что «на фронтах существенных изменений не произошло», значит, мол, и в Ленинграде «тишь да гладь». Нет, не тихо было в городе Ленина…
Александр Безыменский не часто бывает в Москве. Но, оказавшись в столице, обязательно появляется в нашей редакции. Вот и вчера он зашел ко мне такой же шумливый, бодрый, прокаленный всеми ветрами и огнями боевой страды и принес целую пачку стихов. Не откладывая в долгий ящик, я вызвал нашего литературного секретаря поэта Рувима Морана, и мы стали их читать. Между двумя поэтами разгорелась дискуссия чисто профессионального характера. А я слушал, перечитывал стихи и бесспорные отбирал для газеты.
Когда Моран ушел, Безыменский, правда без обиды, посетовал:
— Моя промашка, что сразу принес целую кучу. Теперь буду приносить и присылать по одному — и не больше…
На свежем высоком кургане
У черной могильной плиты
В глубоком и скорбном молчанье
Встают на колени цветы.
Но снова взвивается знамя,
И трубы оркестров гремят.
И пушки стальными стволами
Вбивают снаряды в закат.
И вновь расправляют деревья
Над морем листвы и хвои