Мне невольно вспоминается приказ Сталина № 227. Там говорилось, что народ проклинает армию. Гроссман — ближе к народу. Он видит иное.
Василий Семенович — о Сталинграде:
«Страшное чувство глубокого ножа от этой войны на границе Казахстана, на Нижней Волге».
Когда мы с Симоновым прилетели в Сталинград, встретили разведчика Школенко. Он нам сказал: «…далеко он нас допятил». У Гроссмана еще более трагедийный образ!
Другие сталинградские заметки:
«Сталинград сгорел. Писать пришлось бы слишком много. Сталинград сгорел. Сгорел Сталинград».
Это — крик души!
Эпизод боев, достигших крайнего ожесточения:
«Зенитчики получили приказ отойти, но пушек не смогли отвести. Тогда многие остались. Командир огневого, взвода Труханов, лейтенант, остался, выстрелил в упор, работая за номера, подбил танк и погиб».
«Танкист, здоровый, рыжий парень, перед КП Чамова выскочил из танка, когда иссякли снаряды, схватил кирпичи и, матерясь, кинулся на немцев. Немцы побежали».
«Люди, люди, люди — золото».
Короткая запись — а как много она говорит!
А вот еще одна — о величии духа наших людей:
«В подворотне на груде вещей жители сгоревшего дома едят щи. Валяется книжка «Униженные и оскорбленные». Капустянский (фотокорреспондент «Красной звезды».-Д. О.) сказал этим людям: «Вы тоже униженные и оскорбленные».
Девушка: «Мы оскорбленные, но не униженные».
Нашел я в этих записных книжках и свое имя. Гроссман, оказывается, заносил в них отрывки из своих писем ко мне, которые у меня не сохранились. Вот, скажем, такая запись: «Товарищ Ортенберг только что вернулся из Сталинграда, куда переправился с большими приключениями…» Или другая: «Если поездка моя в город сопряжется с какими-либо печальными неожиданностями — прошу вас помочь моей семье…» Да, видно, там, в Сталинграде, понял я, ему доставалось…
Много писал Василий Гроссман для «Красной звезды», но не ошибусь, если скажу, что самые сильные, самые яркие его очерки — о Сталинградской битве. Недаром многие из них перепечатывались из «Красной звезды» «Правдой», а это тогда было очень серьезной оценкой. Сталинград был, можно сказать, звездным часом Гроссмана. Сталинградские очерки принесли ему такую популярность, которая мало с чем сравнима. Они послужили и укреплению авторитета «Красной звезды».
На бетонной памятной плите Мамаева кургана можно прочитать нетленные слова из очерка Василия Семеновича «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватило противника, люди шли в атаку — смертны ли они?!» А в пантеоне, где завершается экспозиция Сталинградской битвы, золотыми буквами начертаны его же слова: «Да, мы были простыми смертными, и мало кто уцелел из нас, но все мы выполнили свой патриотический долг перед священной матерью-Родиной».
Жаль, что под этими строками нет почему-то имени Гроссмана…
Через много лет после войны, в 1975 году, издательство «Советский писатель» выпускало сборник моих очерков «Время не властно» — о писателях, работавших в «Красной звезде» в годы Великой Отечественной войны. В сборнике был очерк о Василии Гроссмане с фотографией. Книгу сдали в набор, но в уже подписной верстке цензура изъяла очерк о Гроссмане и его фотографию. Рассказывать о писателях «Красной звезды» без Гроссмана — это все равно что пустить телегу без одного колеса. Я, естественно, запротестовал, задержал выход книги. Долго спорил, а точнее сказать, ругался с директором издательства.
— Ничего сделать нельзя, — отвечал он. — Снят очерк, и все.
— Кто снял, почему снял?
Никаких объяснений.
— Ну хорошо, — сказал я, — давайте я напишу в Центральный Комитет партии, Суслову.
— Суслову можете не писать, — последовал ответ. — Как раз по его прямому указанию это и снято.
Через три года, готовя второе издание книги, я вновь включил очерк о Гроссмане. Тот же текст, не изменил ни одного слова, ту же фотографию. Пришла верстка. И опять мне заявили: «Как мы дадим Гроссмана? Это запретное имя. Надо снять».
Почему запретное? Не объясняют. Поговорил я с одним из членов комиссии по литературному наследию Гроссмана. Он мне и рассказал историю с романом «Жизнь и судьба» — как его изымали, вернее, арестовывали, как отлучили Гроссмана от литературы. Но больше всего меня ужаснула просьба этого человека: никому не говорить о нашем разговоре, не называть его имени. И это сказал писатель, который всю войну от первого до последнего дня проработал корреспондентом «Красной звезды», мужественный и храбрый воин!
Переговоры в издательстве продолжались. Они длились месяца три. В конце концов я твердо заявил, что не буду подписывать книгу в печать. Не знаю, с кем издатели говорили, но только книга вышла, не изменили в очерке о Гроссмане ни единого слова. Напечатана была и фотография. Тогда это стало сенсацией!
Не могу удержаться, чтобы в связи с этим не рассказать одну драматическую и вместе с тем и комическую историю.
Один из наших критиков написал книгу, в которой были страницы, посвященные творчеству Гроссмана. В издательстве, готовившем эту книгу в печать, произошла та же история, что и в «Советском писателе». Но как только вышло в свет второе издание моей книги «Время не властно» с очерком о Гроссмане, этот критик пришел в свое издательство и спросил: «Будете печатать?» На него там посмотрели, как на свихнувшегося человека.
— Вы что, хотите, чтобы нам попало от Суслова?
Тогда автор, державший в руке за спиной только что вышедшую мою книгу «Время не властно», раскрыл ее там, где начинался очерк о Гроссмане. Изумленным издателям ничего не оставалось, как поднять «руки вверх» и выпустить книгу.
Я перечитываю романы Василия Гроссмана «За правое дело» и «Жизнь и судьба» о Сталинграде, книги с драматической судьбой, сегодня признанные классикой. Да, впечатления и переживания тех незабываемых сталинградских дней и ночей опалили его душу… В письме, отправленном жене в конце декабря 1942 года, Василий Семенович писал: «… Ты знаешь, меня радует, что в жизни у меня складывается так: когда я работал в Донбассе, то уже работал на самой глубокой, на самой жаркой и газовой шахте — Смолянка-2, а когда пришло время пойти на войну, то оказался я в Сталинграде — и я благодарю судьбу за это. Только здесь можно понять, ощутить, увидеть войну во всем ее величественном, трагическом размахе».
14 января. Новые сообщения об освобождении ряда крупных населенных пунктов. Евгений Габрилович в передовых частях — не зря присланный очерк называется «По следам противника».
На одной из станций писатель встретил военного инженера Пушкова. Тот рассказал ему о боевой жизни железнодорожного отряда. Во время отступления наших войск отряд, взрывая пути, попал в окружение. Он доблестно сражался с врагом, уничтожил танк, перебил немало немцев, но и сам понес потери. Похоронив погибших товарищей, отряд прорвался через вражеское кольцо. А теперь те же бойцы, которые разрушали полотно железной дороги, заняты его восстановлением. Такова диалектика войны!
Вместе с Пушковым писатель обошел участок отряда, видел, как беззаветно трудятся воины-железнодорожники в эту адскую непогодь, по колено в снегу, недалеко от могил своих товарищей, и с добрым чувством написал о них.
И еще об одном эпизоде рассказал Габрилович. Был он в кабардинской деревушке в тот день, когда на центральной площади со всеми почестями хоронили героя, взорвавшего штаб немецкого батальона. Двумя неделями раньше, когда немцы заняли деревню, какой-то человек пробрался ночью к штабу и бросил в окно противотанковую гранату. Часовые успели схватить храбреца. Он был жестоко избит, а затем повешен на площади. Так и висел окаменевший на морозе труп до того дня, когда в деревушку вошли наши. Кто был этот человек? Этого никто не знал. На нем был поношенный пиджак и пальтишко. В карманах ничего не обнаружили. Четыре человека несут сколоченный наспех гроб к могиле. Залп — салют. Мужчины-кабардинцы снимают свои папахи, гроб медленно опускается под звуки траурного марша в могилу.
Завершают этот эпизод патетические строки:
«Спи мирно, герой! Имя твое неизвестно, но память о тебе будет жить вечно!»
Уже в ту пору рождались слова, которые после войны были начертаны у Кремлевской стены и в других городах рядом с вечным огнем: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен!»
Вот уж несколько дней район Зимовники переходит из сводки в сводку. Одно это уже говорит о тяжелых боях. О происходящем там рассказал Василий Коротеев в корреспонденции «Зимниковская операция», и о трофеях упомянул. Обычно в таком репортаже перечисляются число захваченных танков, пушек, пулеметов и другая боевая техника. А на этот раз мы захватили 900 тысяч пудов зерна, 5 тысяч голов скота. Пожалуй, впервые в сводках за войну появились такого рода трофеи. Тоже очень нужные!
В своем жанре продолжает комментировать сталинградские события Илья Эренбург. Материал для его выступления предоставили немецкие газеты. Любопытна, например, выдержка из свежего номера «Ангфрида»: «В величии наших побед можно убедиться в бюро путешествий. Еще несколько лет тому назад путь от Берлина до восточной границы был коротким, билет стоил всего 5 марок 20 пфеннигов.
Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, сколько километров должен проделать курьерский поезд, чтобы довезти путешественников из Берлина в Сталинград. Служащий бюро путешествий любезно вам ответит, что из Берлина до Нальчика — 2387 километров и билет стоит 62 марки».
Это было напечатано в новогоднем номере немецкой газеты. И убийственная реплика писателя: «Из Нальчика «туристы» удирали пешком… Под Сталинградом туристы не мечтают больше о «курьерском» «Сталинград — Берлин»… Унтер-офицер Эрнст Кох пишет приятелю: «Мы здесь, как колбаса, которую варят в котле…» Колбасникам пришлось перейти на положение колбасы».
Гитлеровское командование, пытаясь успокоить население Германии, вопреки истине, да и всякой логике, вещает о «местных успехах русских», о том-де, что под Сталинградом немецкие дивизии «оставлены в тылу противника». Комментарии Эренбурга трезво оценивают прошлое, настоящее и, если хотите, будущее: «У немцев есть много военных достижений: они хорошо вооружены, они давно воюют, они привыкли беспрекословно повиноваться… Если немецкая армия отдает территорию, которую она с таким трудом завоевала, значит, она не в силах ее удержать, значит, ее гонит более сильная армия. Рано говорить о распаде немецкой армии. Но время сказать о силе Красной Армии».