— Большие по сотне фрицев, звезды поменьше — двадцать, а это — десять фрицев…
Ахметьянов ведет свой снайперский счет с 18 декабря сорок первого года. На войну он пошел добровольцем вместе с сестрой, которая была убита на его глазах. Николай Семенович спросил его:
— У вас есть еще родные, товарищ Ахат?
Он печально посмотрел на писателя и сказал:
— Вот она, моя родня, — он погладил винтовку. — Других родных нет.
Тихонов возвращается в город: «Я снова шел по шоссе, по которому немцы выпустили за время боев десятки тысяч снарядов. Сейчас на нем стояла тишина, но это была не тишина мира. Это была тишина предгрозовая, которой должны пугаться фрицы, закопавшиеся в развалинах Петергофа, ожидая часа нашей решительной атаки, часа своей окончательной гибели».
Получен и второй очерк Тихонова «Зрелость командира» — о Леониде Гофмане. Война застала его в Прибалтике в должности командира зенитной батареи. Недалеко от Риги он был впервые ранен. Второе ранение — осколком бомбы в бедро. Вернулся Леонид в строй уже не в артиллерию, а в пехоту. Тонул на теплоходе «Казахстан», который разбомбили немецкие самолеты, выплыл на бревне. После боев у Петергофа попал в Ленинград, командовал минометным дивизионом. В боях у Невской Дубровки получил третье ранение. В четвертый раз был ранен разрывом гранаты. Когда поправился и вернулся в свою часть, его наградили орденом Красного Знамени. Он — командир батальона в прославленной дивизии генерала Трубачева. В дни прорыва блокады Ленинграда его батальон был на главном направлении.
У Леонида Гофмана был еще неоплаченный счет к немцам. Прежде всего, как он сам говорил, главный счет за поруганную Родину. И свой особый, личный с чет. Его брат-близнец Израиль сложил свою голову в боях за Ленинград. Его семья осталась на оккупированной немцами территории и расстреляна гитлеровцами.
Эту трагическую справку я извлек из очерка Тихонова, Писатель встретился с Леонидом Гофманом на фронте еще до прорыва блокады и уже не упускал из виду. Он написал о нем очерк еще месяц тому назад. Но тогда мы его не опубликовали. В одном из своих писем Николай Семенович писал мне: «Вы совершенно правы с очерком о Гофмане. Там много всего и мало. Его путь к Ленинграду может быть описан и в рассказе, а его командирской бытовой жизни мало. Подумав, я согласен с Вами — не стоит его печатать в таком виде. Пусть полежит. Как-нибудь я займусь им снова. Этот юноша меня интересует».
Не раз Тихонов после этого встречался с комбатом. Прислал новый вариант очерка, который ныне опубликован, — яркий рассказ о становлении командира, его боевых дёлах, характере, возмужании человека на войне.
И во всей этой истории с очерком кроме всего другого я увидел свойственную характеру Николая Семеновича черту — величайшую скромность…
Я мало рассказывал о работе нашего работника подполковника Викентия Дермана, одного из «столпов» нашего редакционного коллектива.
Когда я пришел в «Красную звезду», немало комнат пустовало. Многие работники редакции были выгнаны «за связь с врагами народа». Делать газету было почти некому. Вспоминаю, как мучились мы, например, с передовыми статьями — трудно было с авторами, и я, пользуясь своими связями с «Правдой», порой «одалживал» у них «передовиков».
Надо набирать людей. Прежде всего я отправился на известные курсы «Выстрел» — центр подготовки офицерских кадров. Прежде всего, естественно, встретился с начальником курсов и назвал ему нескольких кандидатов. Первым среди них был майор Викентий Дерман.
Давно он был на виду у редакции. Еще в 1931 году батальон, которым он командовал, стал одним из победителей всеармейского стрелкового соревнования, организованного «Красной звездой», и тогдашний редактор газеты Феликс Кон вручил комбату награду — именной пистолет. Потом он бы назначен командиром полка, некоторое время служил в штабе Ленинградского военного округа. Статьи и корреспонденции Дермана регулярно появлялись на страницах «Красной звезды». И вот наша первая встреча с Викентием Ивановичем, ныне преподавателем тактики на курсах.
В одну из классных комнат «Выстрела», отведенную мне для беседы, вошел среднего роста майор в саржевой гимнастерке с подворотничком снежной белизны, с портупеей через плечо. Крепко сбитый, подобранный, он внешне являл собой образец командира-строевика. По сосредоточенному взгляду серых глаз, по собранным у переносицы складкам я понял, что мое появление здесь, на курсах, посеяло в нем тревогу.
Не желая, однако, испытывать его выдержку, не затягиваю процедуры знакомства. Обменявшись несколькими традиционными в таких случаях фразами, спрашиваю:
— Как вы отнесетесь к переходу в «Красную звезду»?
Дерман ответил сразу же, словно все было у него решено заранее:
— Служба в аппарате редакции мне совершенно не подходит.
И тут же напомнил, что его «сватали» в газету еще в тридцать шестом году, но и тогда он категорически отказался. Он объяснил: «Я не захотел отрываться от войск, и с этим посчитались».
Сделав вид, что прошлое меня не касается, я пытался объяснить ему:
Сейчас, Викентий Иванович, здесь, на курсах, вас слушают десятки человек, а с переходом в «Красную звезду» ваша аудитория возрастет в тысячи раз. А насчет связи с войсками не беспокойтесь: они не прервутся, а лишь расширятся и укрепятся.
Майор внимательно выслушал меня, но согласия все же не дал, обещал лишь подумать. Положение у нас было столь трудным, что мы решили нарушить всякий этикет при подборе творческих кадров, которых, как известно, положено подбирать, а не назначать. Мы просто подготовили приказ наркома обороны и дали на подпись Ворошилову. Приказ был подписан, и Викентий Дерман из «дозорных», как тогда у нас называли военкоров, вошел в состав «главных сил» редакции.
А в первый же день войны Дерман отправился на фронт. Опытный тактик, он свои выступления посвящал главным образом разбору боевых операций — малых и крупных. Перо его было острым, критическим. А это особенно было важно и нужно в ту пору, когда и «внизу» и «вверху» стремились умалить, а то и замолчать наши недостатки и ошибки. Таким была, например, его статья «Почему не удалось наступление на Белый Бор?» А речь шла о просчетах командования 11-й армии…
Такой является и опубликованная в сегодняшнем номере статья Дермана, присланная с Западного фронта. Был он там в одной из армий. На глаза ему бросилось отсутствие организованности и бдительности при передислокации КП армии: его переводили на совершенно неподготовленное место поспешно, при отсутствии какой-либо маскировки, хотя армия находилась в обороне. В результате немецкие самолеты, часто появлявшиеся в этом районе, нанесли удар по КП. Резкой критике были подвергнуты спецкором виновники этой неразберихи. Приведено в статье поучительное высказывание Драгомирова: «Гибель всякого солдата, происшедшая от незнания или равнодушия к своему делу начальника, ложится этому последнему на совесть так же, как если бы он уложил того солдата из собственных своих рук».
Думаю, не надо объяснять, как необходимы и важны были эти слова!
Многие писатели и журналисты, призванные в войну для работы в «Красную звезду» и в другие газеты, не знали военного дела, овладевали им на ходу. Викентий Дерман и был тем человеком, который щедро делился с ними своими знаниями. Не раз бывало и в редакции и на фронте, что напишет наш спецкор свою корреспонденцию и бежит к Викентию Ивановичу:
— Посмотри… Поправь…
И Дерман это делал. Вначале мы удивлялись: откуда у нашего «гражданского» спецкора такие знания? А потом «ларчик открывался»: это рука Дермана! Учились у него не только «чистописанию». Тогдашний спецкор «Известий» Леонид Кудреватых мне рассказывал:
— Жили мы в одной хате. Нередко с Дерманом я выезжал в боевые части и имел возможность наблюдать его в деле. Один голый факт для него ничего не значил, он всегда старался докопаться до корней заинтересовавшего его события. Расспрашивали мы, например, командира полка или дивизии об одном и том же, но Викентий Иванович задавал такие вопросы, которые заставляли собеседника поразмыслить, прежде чем дать ответ…
Прерву, однако, порядок своего повествования и расскажу об одной поучительной поездке Дермана на фронт с писателем Николаем Асановым. Редакция поручила им написать очерк об одном из командиров дивизии. По этому делу они прибыли к маршалу К. К. Рокоссовскому. Дерман уже носил полковничьи погоны, а писатель числился рядовым. Недогадливый адъютант пригласил к маршалу одного Дермана. Рокоссовский знал его еще по довоенному Ленинграду и выразил свое удивление:
— Неужели это вы, ленинградец? Глазам своим не верю!
Дерман, поняв его буквально, не без печали подумал: «Всему причиной моя недавняя болезнь». С момента их последней встречи прошло уже немало лет. Дерман тогда служил в штабе Ленинградского военного округа и приезжал для инспектирования в кавалерийский корпус, которым командовал Рокоссовский.
— Да, — продолжал Константин Константинович, — когда вы приезжали к нам в Псков, были куда взыскательней к строевой выучке наших кавалеристов, чем к теперешнему своему спутнику…
Оказывается, Рокоссовский видел в окно, как, проходя мимо генералов и офицеров, «рядовой» Асанов приложил правую руку к головному убору, а левую сунул в карман. Да притом еще держал во рту сигарету.
Викентий Иванович был крайне смущен замечанием Рокоссовского, а тот спрашивал:
— Так кто же этот ваш спутник?
Дерман объяснил.
— Ах, писатель! Ну тогда полбеды. Строевая выучка и писательский дар не всегда совмещаются.
Тут же Асанов был приглашен в кабинет Рокоссовского, и беседа продолжалась.
— Значит, Огнева ищете? — прохаживаясь по кабинету, рассуждал Константин Константинович, имея в виду пьесу Корнейчука «Фронт». — Теперь Огневых много. Война всех кое-чему подучила.
Корреспонденты попросили Рокоссовского ознакомиться с их планом серии очерков о командире дивизии. Он посмотрел и сказал: