По стволу они спустились в шахту. Часовой их проводил к командиру отряда капитану Костицыну. В пути они увидели покойников, видели раненого, чьи раны были перевязаны тряпьем. Одна из женщин сказала:
Чего же вам здесь мучиться, поднялись бы на-гора, там хоть в больнице обмоют, повязку сделают.
Раненый спросил:
Кто же, немцы? Нехай меня тут живым черви съедят…
Шахтерки поняли, что нет, нельзя и разговор вести об этом. Они встретились с капитаном, поднялись наверх. Остался с бойца-ми дед Козлов. Немцы взорвали ствол, погиб часовой, стоявший внизу у ствола. Оставшиеся в живых были обречены на голод и смерть. Вдруг дед исчез. Через некоторое время вернулся и говорит им:
— Ну, товарищ командир, только пополз я к стволу, сразу учуял, струя воздушная, по ней пополз, и вот дело-то: завал наверху задержался, закозлило его, до первого горизонта по стволу свободно. А ведь с первого горизонта квершлаг есть метров на пятьдесят, в балку выходит, я тот квершлаг проходил.
Словом, вывел дед отряд в балку, в поселок. Немцев там уже не было, они считали, что красноармейцы погибли…
Донбасс был второй родиной Гроссмана. Здесь он после окончания института несколько лет проработал на шахтах, полюбил этот край, полюбил людей сурового труда — шахтеров. Ему не надо было заглядывать в словарь или справочник, чтобы написать неизвестные многим слова: «верхний горизонт», «аварийные скобы», «отсутствие диффузии», «квершлаг»… Горько было ему видеть разоренным дорогой его сердцу Донбасс: «…Все говорит здесь о страшном ожесточении: котлы взрывали свою железную грудь, чугун из домен уходил в землю, здесь уголь хоронил себя огромными пластами породы, топил себя потоками соленой и горькой воды, а могучая энергия электричества жгла моторы, породившие ее».
С этой горечью соседствует и другое чувство — чувство гордости за людей непокорившихся, до последнего дыхания сражавшихся ради жизни на земле. Отсюда и название очерка — «Жизнь»: «При взгляде на мертвый Донбасс сердце наполняется не только горем, но и великой гордостью. Эта страшная картина разорения — не смерть. Это свидетельство торжества жизни, любви, свободы, презирающих смерть и побеждающих ее».
Кропотливо и тщательно собирал Василий Семенович материал для своего очерка. В нем названы действительные имена многих героев этой драматической истории: капитан Костицын, сержант Ладьев — в прошлом наборщик типографии, красноармейцы Степан Кореньев, Степан Гаврилов, Степан Мухин, шахтерки Нюша Крамаренко, Варвара Зотова и Анна Моисеева, мать пятерых детей, жена запальщика…
В ту пору мы больше не возвращались к этой истории. А как бы хотелось узнать о судьбе героев!
Алексей Сурков привез с фронта небольшое стихотворение. Я уверен, что такие стихи может написать только тот, кто живет рядом с бойцами, в походе и в бою с ними делит все трудности и опасности. Вот уже два года Алексей Александрович на фронте и неизменно следует правилу, о котором он как-то писал мне: «Старался не задерживаться в расположении фронтовых и армейских штабов, черпая вдохновение в оперативных сводках. Стремился, по возможности, скорее добраться до полка и батальона, где собственно и делается история войны в первой инстанции… Находясь на полковых и батальонных НП или заползая в окопы переднего края, чтобы побеседовать с солдатами и офицерами, приходилось делать то, что они делали».
Повседневной солдатской жизни и посвящено его стихотворение «На привале».
Росная вечерняя прохлада.
Молодые сосны при пути.
Как немного человеку надо —
Сбросить скатку, дух перевести,
Снять ботинки, размотать портянки.
Развязать засаленный кисет…
Кажется, что на земле полянки
Краше и уютней этой нет;
Кажется, что полной горстью милость
Людям щедро раздает весна;
Что тебе попритчилась, приснилась
Злая пустоглазая война;
Что земля и травы пахнут домом
И соленым запахом морей.
Добродушным, уходящим громом
Кажутся раскаты батарей.
Ветровые синие просторы —
Все бы ты душой своей впитал…
Не вини товарища, который
По пути портянки размотал.
Помнит он, что спелых зорь алее
Кровь на узких листьях камыша.
Не размякнет, только станет злее
Верная солдатская душа.
О хорошем стихотворении на военную тему говорят, что оно пахнет пороховым дымом. Прочитав стихотворение Суркова, хочется добавить — и солдатским потом…
27 июня. По-прежнему на фронтах ничего существенного, как сообщает Совинформбюро, не происходит.
Пришло письмо из Ленинграда. Николай Тихонов пишет: «Очень обрадовался Вашему письму, такому сердечному и большому. Я видел напечатанные очерки «В Петергофе» и «Зрелость командира». Третий очерк — о разведчиках ПОГа (Приморской особой группы) — я бы уже закончил, но тут мне пришлось заниматься с американским журналистом, представителем «Юнайтед пресс», первым иностранцем, посетившим Ленинград за два года войны. Вчера он уехал в Москву, и без промедления сажусь за работу.
«Ленинград в мае» дам сразу после 26-го.
Хорошо, что вы дали возможность писателям «Красной звезды» поработать над большими вещами. Я сильно сократил статейное производство и потихоньку посиживаю над «Ленинградскими рассказами». Как только все будет в порядке — а теперь осталось не так много доработать, — я сейчас же уведомлю Вас о возможности поездки в Москву. Думаю, это мне удастся, если ничего не помешает, к концу лета. Хочу привезти в Москву книжку, чтобы не приезжать с пустыми руками…
Шванков сегодня уезжает в Москву. У нас тихо на земле и шумно, даже слишком шумно, в воздухе. Есть слухи, что немцы попробуют нас снова штурмовать. Подобрали осадную артиллерию и всякого другого. Ну что ж — повоюем снова!
Большой привет всем друзьям из «Красной звезды», и в первую очередь Алексею Николаевичу Толстому, Илье Эренбургу и Пете Павленко…
Крепко обнимаю Вас и благодарю за память и внимание. Николай Тихонов».
Надо ли объяснять, что значили для меня, да и для всей редакции письма Николая Семеновича? Без преувеличения скажу, что каждое такое письмо было для меня праздником!
Что случилось с Николаем Шванковым, нашим корреспондентом на Ленинградском фронте, я уже рассказывал. Николай Семенович написал мне, что после ранения Шванков старается работать, но ему еще трудно, надо его беречь.
Мы сразу же вызвали Шванкова в Москву, дали ему месячный отпуск. А когда Шванков вернулся из отпуска, послали его на Калининский фронт.
Забегая вперед, скажу, что в Ленинград Шванков вернулся, но уже после войны руководителем корреспондентской группы «Красной звезды». Судьба его оказалась драматичной.
В 1949 году, когда были арестованы и уничтожены руководители Ленинградской партийной организации, объявленной Сталиным «антипартийной группой», попал под жернова репрессий и Шванков. В Ленинграде был арестован и репрессирован редактор окружной газеты «На страже Родины» Максим Гордон, разогнан весь аппарат редакции. Что же касается Шванкова, работавшего в городе четыре года, ему было предъявлено обвинение в «связи с врагами». Вся «связь» заключалась в том, что он бывал у командующего военным округом и члена Военного совета, хотя каждому понятно, что корреспондент центральной военной газеты не мог по долгу службы не бывать у них.
Словом, комиссия Главпура, усиленно искавшая «компромат» на Шванкова, ничего найти не смогла, но все же его убрали из «Красной звезды». Тогдашний редактор газеты Василий Московский объяснил Шванкову, что редакция ничего не имеет против него, но при сложившихся в Ленинграде обстоятельствах ничего сделать не может. В «Красную звезду» Шванков вернулся лишь в 1955 году, закончив работу в газете в звании полковника и в должности начальника отдела…
30 июня. До начала Курской битвы осталось несколько дней. О том, какое значение придавали немцы этой операции — она готовилась под кодовым названием «Цитадель», — хорошо известно. Гитлеровский генерал писал: «Вся наступательная мощь, которую германская армия способна была собрать, брошена на осуществление операции «Цитадель». Цель — вывести Советский Союз из войны окончательно и бесповоротно. Реванш за Сталинград, захват в свои руки стратегической инициативы — все это поглощалось главной задачей — решительным сокрушением всей военной силы русских».
Стратегический план немцев состоял в том, чтобы прорвать оборону наших войск одновременно с двух противоположных сторон Курского выступа и встречными ударами с севера и юга отрезать, окружить и уничтожить советские армии.
Известен был и наш стратегический план. Ставка, как я уже упоминал, приняла предложение Г. К. Жукова — не начинать нашего наступления, хотя сил для этого у нас было достаточно, а измотать и обескровить немецкие дивизии в оборонительных боях, а затем уже перейти в контрнаступление.
Подготовка к битве на Курской дуге и сама битва описаны историками и мемуаристами. Не буду повторять то, что известно читателям. Моя задача — рассказать о том, что делали в пору подготовки к Курскому сражению газета, ее писатели и журналисты. Но прежде надо напомнить о той ситуации, в которой оказалась наша газета. Приблизительно месяц назад мне позвонили из Совинформбюро и передали указание Сталина: в газетах не должны называться Брянский, Центральный, Воронежский, Степной фронты, то есть те фронты, которые были сосредоточены в районе Курской дуги. Они исчезли со страниц газеты, а вместо них, как это было в первые дни войны, под корреспонденциями, статьями, репортажами появились общие, мало что говорящие обозначения: «действующая армия».
Словом, странная идея спрятать «шило в мешке». Наоборот, то, что названия фронтов исчезли со страниц газеты, могло навести противника на мысль: там затевается что-то серьезное. Снова у нас те же сложности, что были в первые недели войны, когда даже слово «действующая армия» находилось под запретом и приходилось обозначать фронтовые корреспонденции названием уже не существовавших военных округов. Тогда я обратился к начальнику Генштаба Г. К- Жукову, и он помог нам, а ныне единственный, кто смог бы нас выручить, — это руководитель Совинформбюро секретарь ЦК А. С. Щербаков. Мы об этом его и попросили, но он не захотел «морочить» голову Сталину.