Писатель напоминает, как тяжело украинцам — бойцам Красной Армии думать о своей родине, большая часть которой находится под пятой оккупантов: «Нет нам радости в тишине, в летней прелести леса и поля мы слышим плач Украины. Мы не можем ждать. Если у тебя чуть приник огонь ненависти, вспомни, кто перед тобой… Ты вспомнил, ты взглянул на дымку летнего дня, и вот снова вспыхнул в тебе, объял мир великий, негасимый огонь ненависти». «Великий и негасимый!»
6 июля. На первой полосе четыре сообщения за 4 и 5 июля. В первых трех, как утверждает Совинформбюро, на фронтах ничего существенного не произошло. А в последней сводке — кратко о том, что 5-го утром немцы перешли в наступление на орловско-курском и белгородском направлениях.
Началась величайшая Курская битва. Все пока происходит как бы по сценарию Ставки и Генштаба: за три часа до немецкого наступления наша артиллерия и авиация нанесли мощные удары противнику, который понес большие потери, а главное, было дезорганизовано управление изготовившихся к атаке войск врага. Немцы с задержкой, но все-таки начали наступление, а наши войска, как это предложил Г. К. Жуков, оборонялись, чтобы обессилить и обескровить врага, а затем перейти в контрнаступление.
На всех фронтах в районе Курской дуги — наши специальные корреспонденты. Битва развернулась на их глазах, и вечером и ночью вслед за оперативными донесениями в Генштаб по Бодо поступили репортажи спецкоров. Под рубрикой «На орловско-курском направлении» и «На белгородском направлении» — первые материалы о сражении в этом районе, и я позволю себе изложить их подробно.
Наши корреспонденты сообщают, что с утра наши части ведут упорные бои "с крупными силами пехоты и танков противника, перешедших в наступление на орловско-курском направлении. Наступлению предшествовала сильная артиллерийская подготовка. В 4 часа 30 минут вражеские дальнобойные орудия, выдвинутые на передний край, начали обстрел окопов и огневых позиций. Враг стремился к началу атаки подавить огневое сопротивление наших частей. Одновременно над позициями появилось большое количество немецких самолетов. Немцы надеялись, что внезапным массированным ударом всех своих огневых средств им удастся беспрепятственно приблизиться к нашему переднему краю.
Разгорелись жаркие бои. Началась контр батарейная борьба. Не удалось немцам ввести нас в заблуждение и ложными переносами огня. Советская пехота укрылась в блиндажах и щелях, а когда враг действительно начал атаку, пехотинцы заняли свои места по сигналу наблюдателей. Первую атаку враг начал на участке одной из наших дивизий, она была успешно отбита. Однако через двадцать минут стало ясно, что эта атака должна была только отвлечь внимание наших частей от главного удара, который наносился в районе соседней дивизии. На этот раз в атаке участвовали крупные силы немецкой пехоты. Впереди нее на узком участке фронта двигалось свыше 200 танков, поддерживаемых с воздуха группами бомбардировщиков в 20–30 машин. Среди танков противников были «тигры».
Бой принял чрезвычайно острый, напряженный характер как на земле, так и в воздухе. Наши истребители, вызванные по радио и барражирующие в районе боев, смело атаковали «юнкерсы» и охраняющие их «мессершмитты». Одновременно орудия прямой наводки и противотанковые ружья вступили в бой с танками. Заградительный огонь тяжелой артиллерии тоже нанес им большой урон. Тем не менее часть немецких танков сумела прорваться через первую линию наших окопов. Так было и на белгородском направлении.
Само собой понятно, что этот репортаж не дает полной картины начавшейся грандиозной битвы на Курской дуге. Да это и невозможно было сделать в первый день сражения. Наши корреспонденты рассказали лишь об отдельных, правда, характерных эпизодах. Широкое и полное освещение боевых операций — впереди.
На всех участках Курской битвы кроме наших журналистов находятся группы наших спецкоров-писателей: Василий Гроссман, Андрей Платонов, Евгений Габрилович, Борис Галин, Савва Голованивский… Основательная, так сказать, литературная «гвардия». И все же решили послать туда еще и Константина Симонова.
А дело было так. Еще в апреле, когда на фронтах наступило затишье, Симонов задумал написать повесть о Сталинграде, и я отпустил его в Алма-Ату, где у него было немало творческих дел, но предупредил:
— Впредь до телеграммы. Пока будет тихо, не трону. Сиди и пиши сколько твоей душе угодно. Начнется шум — немедленно вылетай или приезжай, дам телеграмму.
В середине июня он возвратился в Москву. Об этом есть запись в его дневнике:
«В середине июня получил телеграмму: «Возвращайся». Вернулся в Москву, ожидая, что последует немедленный выезд куда-нибудь на фронт. Но оказалось, что телеграмма была дана без какой-либо особенной причины. Просто Ортенберг решил, что меня слишком долго нет в Москве, вдруг рассердился и послал телеграмму.
Я приехал и спросил, что делать.
— Ничего не делай. Продолжай, сиди пиши.
— Так ты же меня вызвал!
— А так, чтобы не говорили, что ты сидишь долго в отпуске. Сиди и пиши…»
Но причина все же была: приближалась Курская битва. И лучше, решил я, чтобы Симонов был здесь, рядом. И вот 5 июля у нас с ним состоялся разговор. Я его хорошо помню, но мог какие-то детали упустить, поэтому приведу его тоже в записи Константина Симонова, которую он сделал по свежим следам:
«Пятого июля я весь день писал, завалив телефон подушками. Кончил главу. Поздно вечером пришли поужинать несколько друзей. Вдруг в час ночи позвонил телефон.
— Соединяю с редактором!
Редактор сказал без предисловий:
— Выезжай на Центральный фронт.
— Когда?
— Сейчас. Машина подготовлена, через два часа приедет за тобой. Халип будет в машине. Твоя командировка у шофера.
— А куда там являться?
— Поезжай, минуя штаб фронта, прямо в 13-ю армию, к Пухову. Долго не задерживайся. Посмотришь первые события и возвращайся. Сдашь корреспонденцию и поедешь опять.
— А что происходит?
— Как «что происходит»? Сегодня утром немцы перешли в наступление по всему Центральному и Воронежскому фронтам, по всей Курской дуге. Поезжай.
Слова редактора произвели на меня впечатление вновь начавшейся войны. В этом не было логики, но чувство было именно такое.
Через два часа я выехал с Халипом, и, сделав 450 километров, мы к вечеру уже были на командном пункте у командующего 13-й армии генерала Пухова в маленькой деревеньке в районе Малоархангельск — Поныри — Ольховатка, где немцы наносили основной удар с севера».
Неслучайно, конечно, я послал Симонова к Пухову. 13-я армия подверглась сильному удару противника, ее воины особенно мужественно дрались с врагом. О них-то и надо было написать!
В этом же номере газеты передовая статья с заголовком «Во имя Родины». Кроме репортажей, которые публикуются на первой полосе, из района боев стали поступать корреспонденции и очерки. Первая корреспонденция Константина Буковского называется «Борьба с немецкими танками на Белгородском направлении». Он пишет о втором дне немецкого наступления, рассказывая, как в ожесточенных сражениях наши войска выполняют главную задачу — перемалывают вражеские силы. Не умалчивает и о том, что противнику «на отдельных участках удалось незначительно продвинуться». Мы уже привыкли не очень доверять таким определениям, как «незначительно». Но на этот раз дело действительно идет лишь о нескольких километрах, на которые немцам удалось продвинуться.
Напечатана корреспонденция Петра Олендера «Как были отбиты четыре атаки врага». Это — уже на орловско-курском направлении. Немцы несут большие потери в людях и технике. И у нас, понятно, потери немалые. Константин Симонов, добравшись до 13-й армии, на КП 75-й гвардейской Сталинградской дивизии генерала Горишнего сделал после разговора с ним такую запись: «Вдруг вспоминает о потерях первого дня:
«Я понес потери до двух тысяч человек и потерял 48 танков. Люди, я вам просто скажу, умирали возле своих пушек, но в свою очередь 50 немецких танков выбили». Конечно, эти цифры не попали на страницы газеты. И это не требует объяснения.
Савва Голованивский прислал очерк «Первые бои». Писатель был в этих краях год тому назад. Видел тогда бои и может судить о фронтовых переменах. Любопытный разговор был у него с майором Косяченко, сидевшим за оперативной картой в блиндаже.
— Как дела? — спросил писатель.
— Немецкое наступление идет нормально, — ответил Косяченко.
Голованивский с удивлением поднял на него глаза:
— Что значит «нормально»?
Майор объяснил, что за день боев только на этом участке противник потерял свыше ста танков и тысячи солдат. «Тогда я понял, — комментирует ответ писатель, — что означает «нормально» в сегодняшнем понимании, в свете изменившегося соотношения сил. Оно означает, что наступление немцев нарывается на такую стену, для преодоления которой у них не хватает крови… В прошлом году майор Косяченко командовал полком. Он дрался с немцами на этом же месте. Здесь майору знаком каждый хуторок, памятна каждая роща. Памятно майору и другое. Он помнит немецкий удар первого дня, помнит напор вражеской пехоты, помнит хищные завывания «юнкерсов», у которых хватало нахальства для того, чтобы гоняться за отдельными автомобилями. Майор Косяченко имеет право сравнивать и делать выводы. Опыт приобретен дорогой ценой…»
Симонов вернулся позже, чем мы ожидали. Но это не беда: поток материалов из района Курской дуги был такой, что занимал каждый день по две полосы. Когда Константин Михайлович прибыл в Москву, он объяснил свое «опоздание»:
— Приехали мы к Пухову. Поговорили с ним ночью и отправились в дивизию Горишнего, принявшего на себя сильные удары немцев. Навидались всего, да и страху натерпелись. Но не могли уехать, пока не кончится бой. Утром, когда ожидали нового удара немцев, а он не состоялся, Горишний мне сказал: «Ох, боюсь, не пойдут они сегодня на меня». В этой фразе чувствовалась абсолютная уверенность в себе, ощущение, что все самое тяжелое позади, что дивизия выстояла. И комдив жалеет, что немцы сегодня на него снова не двинутся, потому что он их все равно при поддержке приданных ему восьми полков артиллерии остановит. А если не накинутся на него сегодня или завтра, то этих немцев ему придется перемалывать уже потом, в наступательных боях. А лучше это делать в обороне.