В 1 Цар 5:1 говорится, что царь Тира по имени Хирам при жизни израильского царя Давида любил его (Синодальный перевод смягчает эту фразу и говорит «был другом»). Означает ли это, что между Давидом и Хирамом были какие-то особые личные отношения? Но эти два царя, видимо, никогда в своей жизни не встречались, и мы совершенно ничего не знаем об их дружбе. Зато нам известно, что и при Давиде, и при его сыне Соломоне город-государство Тир был активным экономическим партнером Израиля. Если посмотреть и на другие контексты, то можно сделать вывод, что в данном случае еврейский глагол ахав, привычно переводимый как «любить», обозначает не личные чувства, а договорные отношения, связывающие два народа: царь Хирам был союзником и торговым партнером царя Давида.
По-видимому, подобные выводы можно сделать и о других отрывках. Например, в Исх 21:2–6 и Втор 15:12–18 излагается такое правило – раб, который мог бы получить личную свободу без жены и детей, вправе заявить: «люблю господина моего, жену мою и детей моих, не пойду на волю». В этом случае он останется в рабстве. Для нас это звучит несколько странно: неужели он может любить своего господина настолько же сильно, как и жену и детей, или даже сильнее, если учесть, что его он ставит на первое место? Но на самом деле речь вряд ли идет о влюбленности: как и в случае с Хирамом, здесь говорится, скорее, о долговременных договорных отношениях.
Раб, по сути, говорит: «я предпочитаю остаться с господином, вместе с женой и детьми».
Но даже там, где библейский текст повествует о любви между двумя людьми, он не всегда делает это именно так, как принято сегодня. Любовь описывается практически всегда как одностороннее действие: мы, например, читаем, что «Иаков полюбил Рахиль» (Быт 29:18), но совершенно ничего не говорится об ответных чувствах Рахили. Для израильтянина «полюбить» означает сделать свой выбор, и поэтому это слово практически всегда указывает на ту сторону, которая выступает инициатором отношений: мужчина может полюбить женщину, мать или отец любят ребенка – а другая сторона просто принимает это отношение. Даже исключения здесь значимы: если в 1 Цар 18:20 говорится, что Давида полюбила дочь царя Саула Мелхола, то мы понимаем, какая в тот момент существовала огромная разница между юным пастушком и царской дочерью. Выбор, по сути, делала царевна. Пройдет время, и всё переменится, но пока что именно она выступает инициатором, и Давид, отказавшись от другого брака, все-таки женится на Мелхоле.
Точно так же и в отношениях между Богом и избранным народом инициатива всецело принадлежит Богу, но если текст говорит, что это Израиль полюбил чужих богов (например, Иер 2:25), так подчеркивается момент сознательного выбора, подобного супружеской измене: вместо того чтобы отвечать на Божию любовь, Израиль выбирает себе кого-то другого.
Особенно интересно посмотреть на пару слов любовь – ненависть. Во 2 Цар 23 рассказывается, как Амнон изнасиловал свою единокровную сестру Фамарь. До изнасилования он ее, оказывается, «любил», а сразу после изнасилования «возненавидел». Такой прямой перевод ставит нас в тупик: насколько груба и неестественна его любовь, настолько же беспричинна ненависть. Но всё станет на свои места, если мы поймем, что речь здесь идет о сознательном выборе, а не о чувстве: Амнон пожелал Фамарь, а после изнасилования она для него утратила всякую притягательность.
А что же нам думать, если Господь сообщает, что он возлюбил Иакова и возненавидел Исава (Мал 1:2–3, цитируется в Рим 9:13)? Эти слова вызывают полное недоумение: Исав ничем не провинился, чтобы к нему так относиться. Однако стоит понять, что «ненависть» в данном случае противопоставляется «любви» как избранию, заключению союза. Господь говорит о том, что Завет он заключил с Иаковом и его потомством, а Исав и его потомство не имеют к этому отношения.
Можно ли переводить каждый случай употребления еврейского глагола ахав русским глаголом любить! Как мы убедились, даже Синодальный перевод так не поступает. Но какое слово выбрать в каждом конкретном случае – далеко не простой вопрос.
Слова, понятия, идеи
Помимо дальнего берега есть еще и наш собственный: язык перевода и культура людей, которые на нем говорят. Этот берег нам, конечно, известен хорошо, но это еще не значит, что на нем не встретятся никакие проблемы.
Например, в тюркских и угро-финских языках обычно нет привычных нам слов брат и сестра. Можно сказать только «старший брат» или «младший брат», и то же самое с сестрами, а ведь мы не всегда точно знаем, кто из братьев или сестер в библейском тексте родился первым. Сходные проблемы создает и грамматика: в кавказских языках, как правило, нельзя сказать просто мы, надо уточнять, относится ли это местоимение к собеседнику тоже, или нет. То есть «я и ты» – совсем другое «мы», нежели «я и он/ она/они». А как переводить на такой язык Послания, в которых то и дело говорится о «нас»? Есть и такие языки, в которых глагольная форма показывает, был ли говорящий свидетелем описываемых событий или только слышал о них от кого-то другого. Словом, процесс перевода заставляет нас постоянно истолковывать текст, и не всегда мы можем быть полностью уверены, что истолковали его правильно.
Но дело не только в грамматике или словаре. Зачастую оказывается трудным делом передать библейские идеи, выразить на другом языке библейскую картину мира. Например, если мы переводим на язык народа с исламской традицией, в нем, конечно же, будут основные религиозные термины: вера, молитва, грех, покаяние, жертва, – как правило, это будут заимствования из арабского языка. Только ведь исламские понятия не полностью совпадают с библейскими. Например, «жертва» (курбан) – это животное, которое люди забивают и устраивают пир. В то же время в библейском мире жертва – это животное или его часть, которая приносится Богу и сжигается на жертвеннике. Совсем не одно и то же!
В русском, казалось бы, нет таких проблем… но только на первый взгляд. В нашем обиходном языке, например, слово жертва вообще уже утратило всякое религиозное значение, так называют пострадавших во время стихийных бедствий или войн. «Жертвы и разрушения» – привычная пара слов из телерепортажа, а ведь библейская жертва означает никак не бессмысленное разрушение, а, скорее, созидание отношений между Богом и человеком (об этом мы поговорим подробнее в 21-й главе). Как тогда поймет наш современник выражение «мирные жертвы» (оно встречается в Синодальном переводе)? Скорее всего, как указание на мирных жителей, убитых по чьему-то злодейскому приказу. А на самом деле речь идет о праздничном жертвоприношении, о радостном пире.
А уж как изменились некоторые духовные понятия в нашем повседневном языке… Достаточно посмотреть на слово искушение: если в Библии так называется нечто такое, что может сбить человека с верного пути и привести его к серьезному греху, то современная реклама называет так что-то очень приятное и желанное. По сути, вместо отрицательного значения у слова появилось положительное. И происходит это далеко не только в наше время, уже в языке Пушкина такая перемена произошла со словом прелесть (особо сильное искушение, которое прельщает человека): им стали называть очень красивую девушку или изящную безделушку. Кстати, в русском переводе книги Дж. Толкина «Властелин колец» обыгрываются оба значения этого слова: когда Горлум называет кольцо «моя прелесть», он употребляет это слово в положительном смысле, но мы понимаем его, скорее, в отрицательном. Кольцо, которым Горлум так любуется и дорожит, полностью поработило его.
Есть разные пути решения этих переводческих проблем: можно использовать традиционные слова в надежде, что читатель разберется сам или с помощью сведущих людей, можно искать новые слова… Ни один путь не идеален, и в этом еще одна причина, по которой существуют разные переводы Библии на один и тот же язык.
Хлеб, вино и вода
Порой проблема таится как раз там, где всё выглядит ясным и понятным. Что может быть проще, чем перевести такие слова, как хлеб, вода и вино! Они встречаются в Библии очень часто, с тех пор они мало изменились, и каждый человек с ними прекрасно знаком. Но на самом деле и тут всё не так просто…
Начнем с того, что хлеб мог быть двух видов: пресный и квасной, обозначались они обычно разными словами. Квасной хлеб отличается от пресного наличием закваски, то есть дрожжей… но самих дрожжей, какие использует в наши дни каждая хозяйка, в те времена еще не знали. В качестве закваски выступал небольшой комочек теста от предыдущего замеса, уже вполне сквашенный. При необходимости можно было обойтись и без него: дрожжевые бактерии есть и в воздухе, и если тесто просто оставить в теплом месте, оно вскиснет само, только это займет намного больше времени. Закваска, как мы помним, в Евангелии часто употребляется в метафорическом смысле: это нечто такое, что способно постепенно и необратимо изменить всё вокруг. Метафора может употребляться как в положительном смысле (Царство Небесное подобно закваске), так и в отрицательном (закваска фарисейская и саддукейская), так что в каждом таком случае надо смотреть, хороша или плоха эта «закваска».
Во многих языках России и сопредельных стран эти два вида хлеба обозначаются разными словами, так что каждый раз надо уточнять, какая разновидность имелась в виду. Например, после Пасхи у израильтян наступал праздник Опресноков, когда квасной хлеб есть было запрещено. А вот какой именно хлеб был на Тайной вечери? С одной стороны, она была похожа на пасхальную трапезу (значит, пресный), а с другой – евангелист Иоанн ясно указывает, что Пасха наступала на следующий день, когда Христос был распят (значит, мог быть и квасной). Ученые до сих пор не пришли к единому мнению на этот счет…
С водой, казалось бы, никаких проблем – она-то уж точно во все века остается одинаковой. Да, но не одинакова для разных народов ее доступность, а следовательно – значение, которое ей придается. Всем известно выражение