— Матюш, там в дальнем ларе, достань-ка!
Матюша кивнул и с любопытствующим и сующим во все нос Гринькой мгновенно скрылся из виду, как пропал.
— Э, а где ребятишки?
— Да у меня тут землянок понаделано, чтобы чужой глаз не зацепился.
Ребята вынесли несколько пар настоящих, виденных только в книгах, фильмах и музеях, лаптей.
— Во, разбирайте. Кому какие подойдут, с вашими обувками, да по лесу… за месяц развалятся!
Пока подбирали лапоточки, Николаич вспомнил песню:
— Эх лапти, да лапти, да лапти мои! Лапти лыковые, вы не бойтесь — пляшитё. Тятька новые сплятеть!
Посмеялись, нагрелась банька, по-быстрому помылись, почаевничали.
Варя обработала гноящуюся рану Матвея, привязав ему мазь «Левомеколь», приговаривая при этом:
— У фр… у фашиста клятого боли, у союзничков поганых боли, а у Матвеюшки — заживи! — тот застенчиво улыбался, а у Вари сжималось сердце от его ран и худобы. Сунула Ване Сереброву желтую капсулу, велела проглотить и вскоре все разбрелись по лежанкам-землянкам.
Едва рассвело, Иван, который старший, разбудил Варю, спавшую с детишками:
— Варюш, ты просила разбудить!!
— Да-да, встаю!
Варя вышла на утреннюю зорьку, кругом стояла нереальная тишина, солнышко ещё только просыпалось и нехотя, как-то лениво, начинало подъем. На бледно-голубом небе чуть начинали розоветь темные, ночные облака, и в лесу робко пробовала голос первая пичужка. По траве и низам стволов деревьев стелился туман, все казалось замершим, но воздух был…
— Господи, и сейчас, в это время идет жуткая бойня! Эх, люди-человеки! — негромко сказала Варя.
— Варь, а сколько, так называемых, конфликтов, было после Великой Отечественной и будет ещё?
— Да уж!
Ваврвара пошла проверить тесто — ещё с вечера Леший показал ей свои запасы, и Варя сильно так удивилась, увидев какой-то глиняный горшок с закваской.
Леший пояснил, что он много лет делает закваску-дрожжи на шишках хмеля, ребятишкам ржаные лепешки выпекает. Варя подивилась, она где-то что-то слышала про хмель, но не думала, что такие дрожжи есть реально.
— Бабы наши в деревнях только ими и пользуются, — прогудел Леший.
И замесила она тесто на пирожки, не сильно-то и надеясь, что получится что-то путное, завернула квашню в какие-то тряпицы и оставила в теплой бане, наказав Ивану разбудить её пораньше. А сейчас удивленно смотрела на выпирающее из большого таза, хорошо подошедшее тесто.
— Надо же!!
Все еще сомневаясь, разделала тесто, и когда из небольшой избы, где была русская печка, пополз ароматный дух выпечки, мужики, потягиваясь и щурясь на вставшее уже солнышко, потянулись на запах. — Умываться, марафетиться и за стол. Гриня, не таскай пирожки, хватит всем. Лавр, твои дрожжи — это что-то, не ожидала!
А я, голубушка-Варварушка, ими ух сколь давно пользуюсь, сначала плохо получались, а потом, живучи в лесу-то, наловчился.
Мужики не заставили себя долго ждать, и вскоре все собрались за столом. Матвей и Ваня удивленно разглядывали богатый для них стол, а мужики из 2013 с грустью думали о том, как сегодня празднует и гуляет Россия.
И было по утру три тоста: ЗА ПОБЕДУ! За РОДИНУ! Третий же — за погибших.
А потом негромко, не сговариваясь, запели. Сначала: «Вставай, страна огромная!», потом «Катюшу», «Три танкиста», «Землянку», «Смуглянку» и под конец не выдержали — спели «День Победы».
Как слушали их местные… казалось, они не дышат. А на последней песне встали все. Гринька, мгновенно запомнивший припев, громче всех восторженно голосил:
— Этот День победы порохом пропах!!
Беззвучно пел и Василек, повторяли слова — День Победы! — Матвей и Ваня, а Лавр не скрывал слез.
— Ох и уважили, мужики! Одно скажу: силен русский дух!
И весь день мужики были задумчивыми, все в глубине души находились там, дома, со своими родными и близкими, и как никогда понимали, что вот этот День Победы дома у всех был не радостным. Наверняка сходили с ума от неизвестности родные, а они пока все живые-здоровые не могли послать весточку из сорок второго.
Леший неспешно собирал свой сидор, укладывал какие-то сушеные травки, завязанные в чистые тряпицы, семена, положил мешочек мелкой картошки Ефимовне на посадку. Гринька с Василем, Костик и Матвей притащили много дикого чеснока, промыли в бегущем неподалеку ручье, и Леший принялся заворачивать его в мятую оберточную бумагу.
— Че дурью маешься. Вон в пакет клади и все! — удивился Игорь.
Ты чего, умник? — возмутился Иван, — а как он там объяснит, что это такое и откуда, в лесу нашел? Это у нас все ближние леса загажены, можно все что угодно найти, а здесь если только оружие и то где-то неподалеку от шоссе, нет, скорее проселочных дорог.
— Ох, как тяжело за базаром следить! — пробурчал недовольный Игорь. — Трудно к такому привыкнуть, это мы ещё на самом деле удачно попали, а представь — вывалились бы где-то в городе или селе, кругом фашисты, и мы в отключке…
— И очнулись бы в гестапо. Это да! — вздохнул Николаич. — Мы с Варварой с нашим-то давлением уже бы там были, — он указал пальцем на небо. И удивленно произнес: — Э, а я третий день свои обязательные, «будь они неладны-наркомовские» таблетки от давления не пил, и вроде ничаго, как Гриня скажет.
— Точно, Николаич! Если суждено вернуться нам, жена тебя не узнает, скажет, вали отсюда, аферист. А у меня мамка-паникерша. Небось вся уже изрыдалась… Да и жениться вот собрался, — задумчиво произнес Игорь, — эх, невезуха. Что такое не везет?
— Не везет, это когда руки или ноги оторвало снарядом, или в плен, суки, раненого, — буркнул сидевший тут же Серебров, — остальное все, наоборот, хорошо, живой — значит, ещё этих гадов покрошу!
И увидев, как вскинулись Иван и Сергей, махнул рукой:
— Да не суетитесь вы! Понял я, что вы не отсюда — много чего в вас настораживает, вон одежда, вид у вас непривычный, вы такие… как бы это сказать… видно, что не хлебанули вы войны — не видели бомбежек и отступления. Слов много непонятных: мобила, комп, интернет, — с трудом произнес он незнакомое слово, — но вот после песен понял я, что вы наши, что ни на есть — русские, а откуда вы — не столь важно, лишь бы этих сук побольше уничтожить.
— А и верно, — прогудел Леший, — раз ты такой внимательный, чего уж скрывать, пока мы все в одной каше будем вариться. Матвейка тоже такой догадливый?
— Да, мы ещё вчера обратили с ним внимание на… — он задумался, подбирая подходящее слово, — необычность ихнюю. Но трудно представить вот, например, Игоря, засланным фашистами.
— Но, но, но, ты это не очень, я ведь не посмотрю, что ты худой и кашляешь, за такие слова и схлопотать можно! Моя бабуля Орденом Славы третьей степени награждена и медалью «За боевые заслуги», не считая там всяких юбилейных, за спасение раненых.
— А какие ещё награды давали нашим? — заинтересовался подошедший Матвей.
— Много чего, солдатам самые почетные — Ордена Славы трех степеней, ну, это как в царской армии был Георгиевский крест, медали: За Отвагу, За Боевые Заслуги, звездочка конечно, самая высшая — Герой Советского Союза, то есть. А у военачальников — там «Орден Победы» с брильянтами, ещё ордена Суврова, Кутузова, Нахимова, медали всякие: за оборону Москвы, Ленинграда, Киева — ещё города, потом за освобождение Праги, Будапешта, за взятие Берлина, за победу над Германией, а уже осенью сорок пятого японцы нарвались. Там совсем быстро их уделали, — добавил Иван-большой, — кстати, георгиевская ленточка сейчас у нас повсеместно, на день Победы — все стараются приколоть или прицепить на грудь.
— А мелких пацанов и девчушек в военную форму родаки одевают, прикольно, идет такой карапуз в гимнастерке, галифе и пилотке и цветочки дедам дарит.
— Что такое прикольно?
— Ну, смешно, любопытно.
— Вот, таких словечках и засыплешься ты, Игорек, — проворчал Сергей.
— А меня туда не пустють, рожей не вышел, блин. Эх, а я бы поглядел на этих вояк.
— Эти вояки пока что, на коне, пол Европы под ними, а у нас ещё Сталинград впереди, — проговорила Варя.
— А что Царицын-Сталинград? — заинтересовался Леший.
— Если совсем коротко, то все лето наши будут отступать, допятятся до Сталинграда, а там упрутся, город разрушен будет до основания, Волга будет гореть от горючего, но к концу года начнут гады получать по зубам, итальяшек под орех разделают наши, к новому году вся шестая армия под командованием Паулюса, вроде, фельдмаршал он? Да, точно, — попадет в окружение, в январе сорок третьего сдастся в плен, и в Германии будет трехдневный траур. И станет эта Сталинградская битва началом конца фашистов, потихоньку-помаленьку начнут наши зубы им выбивать, летом, в июле будет Курская битва, вот там окончательно станет ясно, что будет им… — Варя замялась, подбирая слова. — Большой трындец! — дополнил Игорь.
Леший, Ваня-младший, Матвей и пацанята слушали их, затаив дыхание, как какую-то чудесную сказку…
— Господи, дожить бы до сорок пятого, до Победы! — Как-то торжественно сказал Леший. — Вот я-кадровый офицер царской армии, много чего видевший в эту дурацкую революцию, волею судьбы оставшийся здесь, не уехавший в эмиграцию, хотя была возможность, живущий здесь под неусыпным надзором гпу-шников, сильно не любящий коммуняк, и как нормальный русский человек, мечтающий сейчас только об одном, чтобы как можно больше уничтожить этих завоевателей, третий рейх или как там ещё! Сидели бы в своем Дойчлянде, сколько горя и крови на их совести… Слушаю вас, и душа распрямляется, опять повторюсь — велик русский народ! Неважно, кто ты по национальности: грек, татарин, калмык, казах, самоед, осетин — все мы Русские, и нет такой силы, способной сломать нас! Ещё Федор Тютчев больше семидесяти лет назад сказал: «Умом Россию не понять! Аршином общим не измерить! У ней особенная стать, в Россию можно только верить!»
Утром ушел Леший с ребятишками, а оставшиеся мужики сноровисто стали обустраиваться: рубили отмеченные ещё с осени хозяйственным Лешим погибшие деревья, аккуратно обрубали сучки, укладывали в штабеля стволы и стволики-работа кипела. Ивана-маленького, как слабого, определили Варе в помощь, а он и рад был помочь женщине, которая дала ему одну чудную таблетку — капсулой называется, и мучивший его всю зиму жуткий кашель заметно ослаб. Варя улыбнулась радостно, сказав, что пара-тройка этих капсул поставит его на ноги.