— Ох, Лавр, мало тебе было науки с Бунчуком?
— Не по-Божески это, проходить мимо сильно нуждающегося, беспомощного… Так вот, выходил я его, а он перед тем, как уйти, и предсказал тогда… Как сейчас помню: глаза какие-то странные стали и голос изменился:
— Вижу, — говорит, — горе и слезы, много крови прольется на нашей многострадальной земле, но все превозмогнет народ наш и победит красный петух! Война грядет страшная, но соберется с силами народ, и получат вороги, что заслужили, и закончится война в логове ихнем.
Я тогда и не поверил сильно-то, мало ли, блаженненьким каким стал, после всего пережитого, год-то был тридцать девятый… А ещё сказал, он так: первые два года будет очень трудно, а потом повернется вспять все, и пойдут доблестные воины вперед, на чужие земли, гнать супостата.
Леший смешал в кучу все: на самом деле он выходил чудом сумевшего сбежать молодого мужика, на самом деле он предсказывал скорую войну, много горя, что победа будет наша. А вот конкретных сроков не говорил, это Леший уже от своих необычных гостей узнал.
А Ядвига была проверенная-перепроверенная, любовь всей жизни его друга ещё по тем давним, дореволюционным временам, бесследно сгинувшего в гражданскую войну, так и не узнавшего, что у него родился сын, Казик — вылитый он.
Ядзя внимательно выслушала Леша, не сказала ни слова, но у неё внутри, как бы включили свет — она просто засветилась вся.
— Лавричек, ради этого стоит жить! Да и не такая уж я и немощная. Просто не могу я этим… спектакли ставить, пся крев!
Леший ещё долго и обстоятельно обговаривал с Ядзей все детали предстоящего появления в жизни Ядзи приживалки. И остался ночевать — надо же было подтвердить слова, сказанные Кляйнмихелю, что Ядзя его стародавняя подруга.
В лесу между тем кипела работа, а Ищенко после обеда вдруг как-то ни с чего захохотал, минут пять не мог успокоиться. Потом, вытирая слезы, сказал:
— Иван, у тебя все веревки собраны, найди, какая покрепче, для меня.
— Ты чего? — Вылупилась на него Варя.
— Николаич, ты вешаться что-ли надумал, — съехидничал Игорек.
— Не, Игорь, у нас впереди ещё много дел, надо тут немного нашим помочь, раз уж здесь оказались, а веревка мне нужна, — он опять загоготал, поднял свитер, и все увидели его джинсы стянутые между петельками для ремня кусочком проволочки. — Я сегодня в пылу работы их чуть не потерял, прикрутил вот проволокой. А к вечеру дошло — схуднул я. Это теперь я как в Галькиных штанах буду ходить.
— Каких галькиных? — не понял никто.
А Ищенко опять заржал и пояснил:
— Был у нас на работе водила один, Женька Синюков — Синяк звали проще, шебутной такой, юморист. Так вот, приходит на работу, а джинсы как-то сильно на заднице обвисли.
— Женьк, ты что-то так сильно похудел, глянь, штаны сваливаются.
— Да, бля, Галькины-жены, одел!
— Вот и я теперь в Галькиных штанах.
Тут Варвара молчком подняла свою тунику и опять ржали все — у этой джинсы были на веревочке.
— А я между прочим, стал себя бодрее чувствовать, — проговорил Толик. — Наверное, от того, что вот уже неделю на природе живу. Почти как в многодневном походе.
— Да, ещё бы фашистов в нем не было — совсем клёво бы было.
Все помрачнели, прекрасно осознавая, что попали знатно: вернутся или нет домой, назад, в свое время, об этом вслух никто не говорил, да и суждено ли им выжить — война-то настоящая, не киношная.
— Нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он, — негромко пропела Варя.
И как-то дружно все подхватили:
— Сомненья прочь — уходит в ночь отдельный, десятый наш десантный батальон.
А уж последние строчки пели, неосознанно встав, как бы печатая слова:
— Когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим… А нынче нам нужна Победа! Одна на всех, мы за ценой не постоим.
Помолчали…
— Мы конечно, не десантура, но тоже не пальцем деланные, у каждого есть или фронтовики или труженики тыла, они смогли дойти до Берлина, а мы, их продолжение, тоже как бы не должны быть гнилыми. — Серега, ещё неделю назад бывший крутым бизнесменом, привыкшим свысока смотреть на многих, заметно изменился и стал для них, попавших в сорок второй — просто Серегой — какие тут понты, когда попали в такой крутой замес. — И быть нам, ребятки — ДивО.
Эт чё за диво? — тут же спросил Игорь.
— Диверсионный отряд, это здесь у Лешего ребята знают про нас, а случись встреча с партизанами? Рассказать что из двухтысячных — тут же сумасшедшими объявят и к стенке, во избежание… А так — заброшенный в глубокий пока ещё тыл диверсионный отряд. Цель — разведка в глубоком тылу, ну, там, настроения населения, этих фрицев, выискивание, скажем, слабых мест в их орднунге. Это для партизанского начальства. А для простых людей — разведчики и всё. Давайте, раз пошел такой разговор, сразу и определимся, что и как говорить не своим. Свои пока у нас вот они трое, да ребятишки, с остальными только ни о чем, ну да мы все взрослые, понимаем, что к чему. Тем более мы-то знаем, что было дальше. Шагать нашим ещё до сорок пятого, не перешагать, пока вот задом пятиться будем до осени…
Раздался какой-то зудящий звук, типа как далеко-далеко что-то пилили.
— Летит, гад! Ховаемся! — тут же сориентировался Иван-маленький. — Он, сволочуга, раз в неделю, а то и чаще над лесом кружится. Выискивает.
И все замерло в лесу. Мужики сидели у открытой двери легендарной землянки — сейчас-то попривыкли, а в первый день все воспринимали землянку как классно выполненную копию, экспозицию в музее.
— Слышь, Вань, а это мы хорошо попали, спутников нету, а то бы хана нам сразу пришла, и веревки не понадобились, — негромко проговорил Игорь.
Матвей и Ванюшка тут же заинтересовались, что такое спутники. И слушали как заманчивую сказку, про спутник, про космос — привычный для попаданцев и такой нереальный для вот этих двух бойцов Красной армии. А узнав, что первым полетел в космос именно их, советский человек, летчик Юрий Гагарин, чуть постарше их — возбужденно заговорили:
— От это да! Всем нос утерли!
И долго еще пытали мужиков о том, что будет дальше. Игорек помалкивал, а Иван-большой и Серега долго поясняли и рисовали на земле всякие спутники и ракеты.
— Чудно все равно, вот навроде все понимаю, видно же по вам, что вы другие, но не воспринимает мой мозг всю эту историю, кажется, что фантазируете вы… — задумчиво протянул Ваня. — Жив буду, если не загину, и доживу до Гагарина, тогда, может, и поверю.
Явившийся через три дня Леш как-то долго и напряженно вглядывался во всех, особенно долго смотрел на Варю, потом кивнул сам себе и улыбнулся:
— Так даже лучше.
— Ты нас пугаешь, Леш, что случилось? — Иван настороженно смотрел на Лешего.
— Хочу сказать вам, други мои, вы начали молодеть.
— Это как?
— Время вспять, особенно это заметно по Варе и Николаичу, вы-то все помоложе, а вот они лет по пять скинули…
— И чё? — вылупился на него Игорь, — мы тут вторую неделю, если по пять лет зараз, то я через полтора месяца младенцем стану? Во попали!
— Да ты-то как раз не изменился, а с этой щетиной отросшей старше кажешься, да и Костик в своих годах остался. Может, это только на самых старших действует, омоложение-то?
— Я чё-то в школе читал, там из уродца карлика красивый мужик получился, дальше ни фига не помню, вроде потом назад опять страшилкой стал? Варь?
— Ты знаешь, не помню, классе в пятом читала и забыла, помню, что звали мужичка Тони Престо.
— Во, если так ща помолодеешь, а дома бац и опять старушка.
— Обрадовал, не хочу ни молодеть, ни стареть, какая есть — мои года-моё богатство!
— Ладно, Варюш, нам с тобой пошептаться надо немножко, пойдем вон там, на пенечках посидим. Матюш, разбери сидор пока, да там поаккуратнее, в кулечке семена Ефимовна дала. Огородик вот свой посодим, я ж каждый год лук, чеснок, морковку, свеклу, всякие травки-приправки сажаю.
Пенечки были любовно выпилены типа деревянных креслиц, сидеть в тени высоких кустов было очень приятно. Леший помолчал, потом вздохнул:
— Варюш, я тебя в приживалки договорился, в Раднево, но только прежде чем ты туда пойдешь, надо много чего запомнить. Ты же в оккупации не была, а проколоться в один момент можно, стукачей развелось видимо-невидимо. Вот смотри! — он достал из внутреннего кармана своего лапсердака какую-то серую книжицу, протянул Варе.
Она взяла: на безобразной бумаге, невзрачная, на обложке красовался орел держащий в лапах свастику в круге и ниже надпись PERSONALAUSWEIS, внутри фотография женщины, очень похожей на Варю, только вот прическа… Гладко прилизанные, темные волосы, а так да, похожа и имя такое же — Варвара Матвеевна Язвицкая, сбоку от фотографии два отпечатка пальца, а на правой части документа на немецком перечислялись приметы, даже цвет глаз не забыли.
— Варюш, это просто чудо, у тебя и цвет глаз и рост подходящий. Этот аусвайс мне достался от погибшей женщины, так что тут бояться нечего, она из беженцев, пробиралась в Брянск — там какая-то стародавняя подруга проживала, но вот заболела и сгорела за неделю. Я её подобрал совсем больную, она одинокая — сродственников не осталось — бомба в дом попала сразу всех… вот она и подалась, как говорится, куда глаза глядят. Подпись её поучись, потренируешься — можешь как и она писать.
— Сколько дней буду учиться?
— Неделю, потом в Березовке пару дней у Гринькиных женщин, там Стеша тебе много чего подскажет и в Раднево. Приживешься, Бог даст, а там и попробуем тебя к делу пристроить, но об этом — потом, главное — суметь там адаптироваться. Очень надо, Варя, там своего человека заиметь.
Ох, как нелегко пришлось Варе, она чертыхалась и злилась, бесило все — особенно эти дурацкие одежки, что принес Леший: длинная, темная, бесформенная юбка, какие-то жуткие кофты, застиранные до неопределенного цвета, чоботы и куфайка, не фуфайка, а именно куфайка. Когда мужики первый раз увидели Варю в этом одеянии, они ржали, нет, не смеялись, именно ржали до слез.