— Ох, Никодимыч, — наспех перевязывая его, сказала единственная оставшаяся в живых от разбомбленного медсанбата, медсестра Уля, — за тебя точно кто-то истово молится, мамка, наверное.
— Мамка, если и молится, то оттуда, с небес. Её уже ой как давно нет на белом свете, батя, жена и два сына, если только. Но батя у меня… хитрован, или партизанит, или, может, уже и в живых нету… слишком уж он заметный…
И не догадывался Родион, что истово и больше всего остального просит Боженьку, чтобы выжил их батька и вярнулся — самый младший Крутов, вылитая его копия, только с Глафириными глазами — Василь. Василь полюбил ходить в церковь, подолгу стоял у одной старенькой иконы, с которой на него всегда ласково смотрела Божья Матерь, и верил Василек, что жив его батька и бьёть ненавистных хвашистов.
Вот и привел Гринька Лешего и Ивана-младшага к дедову схорону.
— Да! Только друг мой Никодимушка, хозяйственная его душенька, мог до такого додуматься в те дни — тут на целый отряд хватит!! — Леший повернулся к Гриньке:
— Да, Гриня, ты чистый Никодимушка, у вас с ним пока правду узнаешь… Сильны, вы, Крутовы.
И проверяли все найденное в тайнике тщательно оставшиеся в лесу Иван, Матвей и Игорь, который только теперь заценил Гринькину хозяйственность и его вечно оттопыренные карманы со всяким барахлом.
Его карманы как-то заинтересовали пожилого немца, стоящего на посту на въезде в Раднево. Жестом показав вывернуть карманы пацану, долго смотрел на его «богатства»: какие-то обрывки веревки, моток шпагата, болтики, гвозди, кусочки резины, тряпицы, окурки, малость махры у полотняном мешочке, — покачал головой:
— Раухен ферботен! — Не курьит!
Гриня почесал лохматую челку под кепкой.
— Привык!
— Мутти загте нихт! (Мать говорит нет курить!)
— Мутти ист тотен айн бомб мит флюгцойг, — ответил Гринька.
— Ах, зо! — Немец покачал головой. — Криг! Ест шлехт, плёхо!
Оглянулся по сторонам и вытащил из пачки три сигаретки — отдал их Гриньке.
— Майн наме ист Курт!
— Майн наме ист Гриня.
— Гринья! — повторил немец, — майн кляйне фройнд Гринья! — пожал Гриньке руку и отпустил с миром.
И с той поры Курт и Гринья жали друг другу руки и вели короткие разговоры, Курт иногда совал Гриньке небольшие презенты, стараясь, чтобы было незаметно.
Чаще всего это были небольшие пакетики сахарина, Гринька честно отдавал их Ефимовне, а вечерами у них было торжественное чаепитие, сахарин насыпали тоненьким слоем на серый клейкий кусок хлеба и начинали чаевничать — аккуратно откусывая маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие как можно дольше, запивали настоянным в чугунке «чаем». Чай был, конечно же, травяной — из листьев смородины, малины, мелко порезанных веточек вишни, пары листочков мяты… удовольствие получали все.
И все бы так и тянулось, но вмешался Его Величество Случай…
В августе, когда в небе постоянно гудело от шедших в сторону Волги громадных самолетов, и домики, казалось, съеживались от их гула, в хате, где квартировали Герберт с Руди, как-то враз и неожиданно обвалилась труба у русской печки. Хорошо Герберта не было дома, а Руди, чертыхаясь и кашляя от дыма, повалившего в хату, выскочил на улицу и долго не мог прийти в себя — слезились глаза и бил непрестанный кашель. Часовой притащил несколько ведер воды, залил дрова, горевшие в печке, и картина предстала удручающая, закопченные стены, вонь… Руди с часовым стали вытаскивать вещи герра майора, которые уже успели напитаться запахом гари.
Естественно, ждать, когда отремонтируют и разберут завалившуюся трубу никто не стал. К Ядвиге Казимировне ввалился бургомистр собственной персоной и два немца, одним из которых был Рудольф.
Руди, хитрая натура, давно присмотрел этот небольшой чистенький домик, где жили две фрау. Одна, несмотря на преклонные года — из тех женщин, что к старости становятся только наоборот более красивыми, красивыми возрастом. Руди уже приметил, что такие вот женщины встречаются среди полячек и, как ни странно, русских. А в Дойчлянде ему как-то такие не попадались, или он не замечал? Вот и сейчас он с удовольствием смотрел на пожилую фрау, она была у них какая-то заслуженная, и пришлось не по привычке вваливаться в хату, чуть ли не в пинки выгоняя хозяев, а цивильно, приводить с собой эту шваль — продажного русского лизоблюда. Руди прекрасно понимал, что без вот таких вот… не обойтись в этой дикой стране, но и уважать их было не за что, как говорится, «предавший однажды…» Вежливо и культурно поговорили с фрау с труднопроизносимой для немца фамилией — Сталецкая… язык сломаешь — заверив её, что будут мирно сосуществовать. Герр майор и Руди в одной комнате, а пани Ядвига и её подруга-помощница в другой, пересекаясь только в небольшом помещении, где стояла печь.
Руди с солдатами шустро перетащил и разложил вещи Герби по местам, часть тут же вытащив и развесив на веревке, чтобы совсем перестали пахнуть гарью. Порядок в этой хате был идеальный, все старенькое, но чистенькое и, что немаловажно, до комендатуры Герби ходить станет намного меньше. Ещё была у Руди тайная мысль, но наученный горьким опытом своего питомца с Элоизой, он даже про себя недодумывал эту мысль, как даст Бог!!
Пришедшая вечером с работы Варя с изумлением увидела у своей хаты часового… она резко затормозила и испуганно уставилась на немца. Тот вежливо качнул автоматом в сторону хаты:
— Битте, фрау.
Фрау на подгибающихся ногах пошла в дом, перебирая в мыслях, что и как могло случиться за день, и почему у калитки часовой?
Зайдя туда, увидела живую и здоровую Ядвигу.
— «Слава тебе Боже, жива!» — промелькнула у неё мысль.
— Варюш, не волнуйся. Все относительно нормально, просто нас с тобой потеснили, мы теперь обе в твоей маленькой комнатушке живем, у нас встал на постой герр майор фон Виллов.
— С чего это?
— В хате, где они жили с Руди, обвалилась труба, и естественно, не будет же герр майор ждать, пока найдут печника и пока отремонтируют, а мой домик им приглянулся.
— Но, Ядвига Казимировна, Вам же клятвенно обещали никого не подселять…
— Как ты, Варюш, скажешь: «Я дал слово, я и взял…» — грустно улыбнулась пани Ядзя, — ничего, ты целыми днями работаешь, я где на лавочке посижу, где отдохну. Надеюсь, мы друг другу в тягость не будем, зо, Руди? — спросила она появившегося из залы пожилого немца.
— Зо, пани Яда! — немцу трудно было выговорить Ядзя. — Ихь ист фридлибендер манн.
— Он говорит, миролюбивые — они.
— Я, я! — закивал немец и представился: — ихь ест Рудолф, Руди, унд фрау?
— Фрау — Варвара.
— Барбара, гут!
— Не было печали, черти накачали!! — буркнула Варя. Она привыкла в хате ходить по домашнему, в спортивных штанах и футболке, с огромным облегчением скидывая с себя этот улётный прикид, а сейчас так и ходи, не снимая, гады!!
Этот сухостой был где-то в разъездах. А Руди всю неделю усиленно старался быть полезным цвай руссиш фрау. Привезли, шустро аккуратно уложили в поленницу две машины уже наколотых дров, Руди отремонтировал крылечко и перевесил калитку, подколотил дверь в сарае, поменял ручку входной двери, снял совсем дверь, ведущую из сеней в хату и, негромко насвистывая, занялся её обивкой, пояснив, что «винтер ист кальт».
Постоянно спрашивал Яду, как сказать то или иное слово по-русски. Ядзя с ним как-то быстро поладила, а Варя все так же настороженно хмурилась и старалась пореже выходить из комнатушки, если только в туалет или быстро поесть, пока никого не видно. Руди деликатно покашливал, перед тем как выйти из комнаты в кухонный закуток, и Варя была ему благодарна за это.
— Надо же, вежливый какой!
А Руди, приглядевшись за неделю к этим фрау, похвалил себя за такой удачный выбор, обе оказались воспитанными, и, что самое главное, совсем не любопытными, особенно Барбара. Если пожилая фрау с большой охотой общалась с ним, Руди, то Барбара старалась отвечать «Я» или «найн».
Герберт за эту долгую десятидневную поездку, ездили они аж до Воронежа, умотался как никогда. В Воронеже едва унесли ноги из под обстрела, потом, когда ехали назад, водитель успел резко затормозить, а Герби, дремавший на заднем сиденье, лихо приложился лбом о переднее… Хотел было рявкнуть, да взглянул вперед, и слова застряли в горле… Впереди на недальнем расстоянии взлетала от взрыва вверх и разваливалась на глазах легковушка, не так давно обогнавшая их.
— Извините, герр майор! — повинился растерянный водитель. — Но я инстинктивно нажал на тормоз.
Герберт потирая ушибленный лоб, только и сказал:
— Хорошо, что успел среагировать, а то бы все осколки в тебя и полетели.
И не было у Герби большего желания, как наконец-то уснуть в своей, такой неудобной, но привычной кровати. А в Радневе верный Руди, встречая у комендатуры, торопливо объяснил, что квартируют они в другом месте, но там намного чище и уютнее, и фрау — милые.
Варя доставала из печки чугунок, когда сзади открылась дверь — она знала что Руди нет в хате и не обернулась.
Вежливый, глубокий такой, голос произнес:
— Гутен абенд, фрау!
Варя отложила ухват — не хватало ещё пролить их немудрящий супец и обернулась:
— Добрый ве… чер!
Оба изумленно уставились друг на друга. Варя сразу приметила уставшее лицо жердяя, а он наоборот, впервые увидев её, простоволосую, удивился про себя до изумления. Но аккуратно сняв сапоги у входа — чистота была в хате, прошел к себе в комнату. Верный Руди, как-то залихватски подмигнув Варе, поспешил за ним.
На другой день Варя выбрав момент сказала Толику:
— В нашем доме поселился замечательный сосед.
— А у нас сосед играет на кларнете иль трубе? — Строчками из известной песенки ответил Толик. — Это кто же?
— Фон Виллов, передай там, не быстро, но постараюсь пойти на контакт, сама лезть не буду.
— Ни в коем случае, выждем лучше.
Толь, пошли меня с чем-нибудь к Николаичу. Так соскучилась по нормальному общению, и есть-то ты да Ядзя. Когда Серега объявится?