Толик не успел ответить, ввалился посыльный от Кляйнмихеля, который увидел обычную картину — фрау режет мыло, а хозяин, пока нет покупателей — надзирает. Хозяин пошел наливать полюбившуюся русснастойку с корой дуба — почти коньяк, а Варя ещё ниже наклонилась над столом. Вышел хозяин с двумя бутылками настойки и сломанным черпаком.
— Варвара сходи на рынок. Пусть лудильщик срочно припаяет, да шнеллер!!
А возле Николаича стояли два полицая, покуривая и посматривая по сторонам.
— День добрый! — не обращаясь конкретно ни к кому, слегка поклонилась Варя.
— Чего у тебя, бабонька? — спросил Николаич.
— Да вот, черпак сломался. Хозяин велел срочно припаять.
— А-а-а, так ты из коммерции? Давай, посмотрю. Так-так, давай-ка часа через два подходи, я пока поищу, у меня где-то завалялся кусочек нужного припоя, вот этим, — он приподнял какую-то плошку с чем-то непонятным, — не схватится. И скажи хозяину, работа будет стоить подороже, десять марок, или же продуктом каким отдаст. Так что часа через два, не раньше, да не опаздывай, я в четыре уже закрываюсь.
Варя быстро пошла назад, Ищенко вел себя безукоризненно, ну, пришла бабенка — он взял заказ, а то, что полицаи возле него битый час торчат, так мало ли, вон эрзацсигаретой угостили, знать, кого-то высматривают. А возле него стоят — типа маскировки, вроде тоже чего в ремонт принесли. Ищенко сравнил их маскировку со страусом, спрятавшим голову в песок, но ни единым движением не выдал себя-опасно. К нему подходили бабенки, кто-то радостно забирал починенное барахло, кто-то робко протягивал видавшие виды кастрюли или миски, и смиренно ждал приговора мастера. Тот вздыхал, матерился негромко, сплевывал, и тяжко вздохнув, обещал подумать, может, чего и выйдет.
Полицаи посмеивались:
— Да, вот из этой кастрюли решето проще сделать.
— Да попробую, может, ещё немного подюжит.
Покрутившись ещё с час, полицаи дружно рванули на выход, бормоча:
— Время вышло, пусть теперь завтра эти Михневские дежурят.
Варя подошла минут за десять до закрытия будочки-мастерской Николаича. Громко сказала:
— Хозяин велел зайти, он товаром расплатится.
— Пойдем, милая!! — Шумно обрадовался Ищенко — мало где какие уши торчат. — Я хоть кулешу сварю.
Шли, негромко и осторожно перебрасываясь словами.
— Трудно так! — вздохнул Ищенко, — вот знаю, что батя жив останется, а все равно так сердце болит за всех. В Сталинграде такая мясорубка сейчас, ох как тяжко нашим пока!
Пришли в коммерцию, Толян отпускал фрау Милку, что внезапно стала постоянной спутницей Кляйнмихеля.
Ищенко стянул затрапезную кепку:
— Доброго вечера вам!
Толик кивнул, а Милка, даже и глазом не повела.
— Здороваться с какими-то ободранцами, ей, любовнице шефа гестапо, вот ещё!!
Толик упаковал купленный товар, проводил фрау Эмму — на новый лад теперь звалась мадам, до дверей, открыл ей дверь, отдал пакеты сопровождавшему её немцу и пожелал доброго пути и прекрасного вечера.
Распрощались довольные друг другом, а Толик, зайдя в свою ненавистную коммерцию, скривился:
— Ох, видеть таких профур не могу. Здорово, Николаич. Я буду тебе товар взвешивать по чуть-чуть, вон, бургомистр ползет с полицаями, ты повыпрашивай пожалобнее, чтоб их, сук продажных!
И выпрашивал Николаич, добавить хоть немного крупицы, а Толик истово, как настоящий жлоб, жадничал, немного правда прибавил.
Но бургомистр, это вам не баран чихнул, и хозяин быстро, чуть ли не в шею вытолкал Ищенко, заодно отправив и Варю, и вернувшуюся после вручения заказа вторую работницу — Меланью по домам.
На следующий день прибрели из Березовки братики Крутовы. У Гриньки на плече в сидоре, бултыхался и позвякивал бабский хозяйственный инвентарь, он выложил его и забрал отремонтированный. Полицаи опять для чего-то торчавшие поблизости, абсолютно не обращали на пацанов внимания, и Ищенко, принимая все это барахло, тихонько сказал Гриньке про фон Виллова.
Гринька забежал до Ядвиги, передал ей насушенной травки пастушьей сумки — кашель у неё был сильный, и вялел подумать, «штоб у Бярезовку до бабки Мани и деда Евхима прихОдила, ён маненько прополису припас, да и бабка Маня як-то по свояму ряцепту кашель вон лечить у бане с травами, помогая усем.» — Хорошо, Гриня. Я, может, соберусь, только ведь устану идти-то.
— А мы потишае пойдем, до тямна и добрядем.
Слушавший это Руди поинтересовался, о чем фрау Яда договаривается с этим киндер? Ядзя пояснила.
— О, гут, гут. Руссиш банья — ист вундербар!!
И в вечеру уже знал Панас о том, что фон Виллов квартирует у Ядзи, и очень волновался за Варю, как бы не прокололась она со своими непривычными замашками, немец-то непростой! Ну, да он очень надеялся, что все будет нормально.
А Герби незаметно приглядывался к этой Варье. Он заметил, что она в доме всегда держится прямо, с каким-то, он бы сказал, достоинством, впрочем, как и пожилая фрау-пани. Они обе ему начали нравиться — если даже они были в хате, готовили себе немудрящую еду, никогда ничего не падало, не гремело, все было прилично. Ещё — поражала чистота, не было ни закопченой посуды, ни каких-то худых ведер и корзин непонятно с чем, все старенькое, посуда с трещинками, но чистая, и приятно было брать в руки. В кухне, на стене возле окна висели пучки каких-то сушеных трав — и запах в хате от них был весьма приятный. Фон Виллов спросил у Руди, что за травы, тот сказал, что большая часть для лечения, а в дальнем углу — те для банья, для пар. А в сенях, не захламленных и не заставленных ничем — висели веники, исправно притаскиваемые уже знакомыми пацанятами.
Варя и Ядзя привыкли к своему постояльцу, он оказался нелюбопытным, малоразговорчивым и, что удивляло, вежливым. И где-то через месяц, Герби стал замечать, что Варья — очень даже приличная фрау. Все что надо в плане женственности — у неё имеется.
А Лавр — Леший озаботился переводом своих мальчишек в дальний лес.
У Кляйнмихеля и Фридриха горело — им приспичило на охоту, а шеф гестапо загорелся идеей высмотреть зверя с самолета… рама-разведчик сделает фото попутные, мало ли где кабаны пробегут или ещё какая крупная живность, а они потом вместе с Лешим устроят знатную облаву.
Вот и прибирали ребятишки за собой на дальнем схороне Лешего, а то что грядки самолет сфотографирует, так Леш и не скрывал, что у него имеется огородик для своих нужд. А то что далековато от его хаты, так оно по принципу: «подальше положишь — поближе возьмешь, людишек негодных развелось..»
И опять пригодились Никодимовы заначки. Гринька, этот мелкий шпендель и Василь как-то незаметно стали связными между лесом и райцентром — они с Василем исправно приносили инвентарь для рямонту, забирали, запоминали усе, что им кажеть дядька Николаич, забегали проведать Варю с Ядзей, Гринька ешче и перекуривал с Карлом, когда тот был на посту.
Варя потихоньку говорила, что нужно доставить для коммерциии, и Сергей Алексеевич (владелец нескольких торговых центров — сдавал их помещения в аренду), окольными путями привозил небольшие партии товара. И кто бы сейчас признал в нем успешного бизнесмена, так, мужик неопределенного возраста.
Матвей, Иван-младший и Игорь с Панасом поздно вечером уходили в дальний лес, нагруженные под завязку всем нужным, они ждали Лешего, что с утра пошел в Бярёзовку — Гринька сказал, что дед Никодим опять же «у крайнем случАе, оставил для свояго друга якусь непонятную записку, вялел отдать, як нужда припреть.»
Ну и приперла нужда, сейчас Леший держал в руках четвертушку серой оберточной бумаги и поражался дальновидности Никодима, — «вот ведь не голова, а Дом Советов.»
— Лешай, — корявым, каким-то прыгающим почерком писал Никодим, — от ув двадцатом годе славная была охота. Як вспомнишь усе там было… дальше шли какие-то корявые кружки и черточки.
Гриня признался, что много раз пытался угадать, чаго тут дед рисовал, но не понЯл ничаго.
А Леший понял сразу, была у них в двадцатом году «славная охота» — развелось тогда в дальнем лесу много всякой нечисти: дезертиры, бандюги, шваль, стали шалить на дорогах, грабить, а кого и вбили. Вот и помогли тогда Никодим с Лешим чекистам — неделю выслеживали их лагерь, который оказался в непролазной чаще. Ободранные, искусанные комарьем, обросшие они потом ещё с неделю приходили в себя. Родька, тогда совсем малой, увидев их, пришедших из леса, испуганно заорал и спрятался за Ульяну.
И проверяли Леший с Никодимом периодически то место года до тридцатого — мало ли… Леший обосновался в ближнем лесу, а Никодим частенько ездил на лисапете у дальний, у грибы… Вот и оставил писульку, понятную только Лешему…
Лавр аккуратно сложил бумажку в несколько раз, как на самокрутки, засунул в кисет с табаком и поспешил к Краузе-старшему.
Если он сейчас рванет напрямки домой, то мало ли кому покажется подозрительным его приход, а так все как всегда — навестил Ефимовну, выкурил самокрутку с дедом Ефимом и пошел к Карлу Ивановичу.
Краузе-старший, весьма сдержанный в похвалах мужик, просто гордился своим молодым садовником Костей и мастеровым Иваном. Благодаря им местность возле усадьбы преобразилась.
Карл, когда-то бывавший в селе Архангельском, что принадлежало князьям Юсуповым, восхищавшийся бесподобным парковым ансамблем, задумал хоть и не так, но хотя бы частично украсить территорию вокруг усадьбы.
А Костя и Иван, как никто схватывали и старались воспроизвести его придумки. Так был выкопан небольшой прудик, посажены вдоль его бережка плакучие ивы, полощущие свои ветви в воде. Пленные сажали кусты и копали канавки для труб, по которым должна будет подаваться вода в два небольших бассейна с фонтанчиками, бабенки разбивали цветники, сажали и пропалывали прижившиеся цветы.
Карл в этих заботах непрестанно суетился и не вылазил с улицы — посвежел, загорел, похудел и чувствовал себя намного бодрее.
— Вот, Лавр, что значит воздух родины! Никому там не говорил, если только Пауль догадывался, что дико скучаю по Родине, снилась она мне часто. Сколько поколений предков тут жили… эх, проклятые большевики, все порушили!