— Мир, мы немного придем в себя, отмоемся, чуть поспим и все явимся. Ты там по инстанции сообщи, что мы вернулись из сорок третьего года!
— Ты ох… л?
— Нет, все подробно расскажем, тебе врачи в больнице подтвердят, что рана у Игоря — огнестрел и явно не в больнице была обработана.
— Серый, — как-то запнулся Мирхат, — я бы не рекомендовал тебе ехать на квартиру, лучше к матери.
— Что?
— Да, дерьма полная задница.
— Разберемся.
Первую завезли Варю.
— Варь, в пять за тобой заедем, будь готова.
— Да, ребята, Господи, я никак не могу поверить!
— Мы — тоже. Если что — сразу же звони, приедем.
Варя, едва передвигая ногами, зашла в лифт, поозиралась — забыла, где кнопки находятся.
— Отвыкла от благ цивилизации, — усмехнулась про себя.
Открыла дверь квартиры, порадовавшись, что сын не сменил замок, прямо в прихожке ноги отказали, она опираясь спиной на косяк, съехала на пол.
В ванной шумела вода, а Варя сидела, не пытаясь подняться. Вода перестала литься, открылась дверь и из ванной вышла голая девица.
— Ай! — она испуганно шарахнулась назад. — Ты кто?
— Конь в пальто!
— Дан, Дааан, тут какая-то бомхижа позорная появилась, Даан!
Данька выскочил из спальни в одних трусах:
— Чего орешь?
— Там, там, — вопила девица, наставив палец на Варю.
А Варя молча смотрела на своего как-то сильно повзрослевшего сына.
— Не ори! — сын вгляделся в сидевшую на полу непонятно во что одетую женщину и вдруг всхлипнув, опустился на колени, обнял её и уткнулся ей в ключицу.
— Мам, мамочка!! Мамочка моя, любимая, ты жива? Мам?? Мам??
— Данька, сыночка! — Варя задыхалась от слез, а Данька, её взрослый сын, мотал головой и глухо повторял:
— Мамочка моя! Мамочка! Я не верил, что тебя нет, я так тебя ждал! Мамочка!!
Мать и сын, все так же сидя на полу, вытирали друг другу слезы и, не отрываясь, смотрели и не могли наглядеться.
— Мамка моя, самая любимая!
— Дан, что все это значит? — каким-то резким голосом произнесла девица, одетая уже в Варин любимый велюровый халат.
— Сынка, — поморщилась Варя от громкого голоса.
— Мам, прости! Сейчас!
— Диан, иди-ка ты домой! Мам, вставай.
— Ноги не держат, сын!
— Я помогу!
Сынок с легкостью поднял свою худенькую, ставшую теперь как пушинка, маму и понес в зал.
Девица что-то там говорила, истерила, а сынок совал ей в руки одежду, повторяя одно и то же:
— Иди домой, пожалуйста, не мешай, а??
Выпроводил, помчался к мамке, Варя сидела на диване, зажмурившись.
— Мам?
— Данька, сыночка, не верю никак, что дома.
— Мам, где ты была, почему такая худющая и помолодевшая лет на двадцать??
— Ох, сынка была я аж в сорок втором и сорок третьем, в оккупации.
— Чего? — вытаращил глаза сын. — Это же фантастика такая.
Варя печально улыбнулась:
— Сама бы никому никогда не поверила, но вот… — она полезла за пазуху, достала аусвайс и протянула сыну.
— Изучай, а я так хочу помыться.
— Подожди! — сын тщательно почистил ванну, налил туда воды, насыпал так любимую ею когда-то давно — соль для ванн, хвойную, притащил полотенце, халат в упаковке.
— Мам, что ты хочешь на завтрак.
— Кофе, Дань, соскучилась.
Варя долго отмокала, с наслаждением намывалась, вышла — сын суетился на кухне.
— Дань, а на работу?
— Отпросился! Садись, пей свой кофе. И тосты вон готовы.
Варя вдохнула запах кофе:
— Забыла уже, как он пахнет.
Маленькими глоточками, растягивая удовольствие, отпивала его, не притронулась к тостам, а сын сел напротив и не отрываясь смотрел на неё.
— Мам, мамочка! — у него на глазах опять показались слезы. — Не верю, что ты вот она. Какая ты у меня стала молодая, за подружку сойдешь, и волосы у тебя теперь обалденные. Только ты у меня всегда светлорусая была, а сейчас шатенка.
— Дань, нечем там было красить, да и мыла я их не шампунем, там ещё нет такого, и ой, как не скоро будет.
Варя кратко рассказала ему, что и как, и прямо за столом — уснула.
А сын бережно взял свою мамочку на руки, отнес на её кровать, осторожно укрыл одеялом и сел в кресло, стоящее неподалеку. Кому скажи, что двадцатишестилетний мужик до смерти боялся одного — что его мамка опять исчезнет.
А она спала. Что-то тревожное снилось ей, она хмурилась, пыталась что-то крикнуть, хрипела, ворочалась, стонала. А ребенок осторожно гладил её по лицу и тихонько приговаривал:
— Все хорошо, мам, я рядом, ты дома, спи, мамочка!
Пошел на кухню, надо же было что-то приготовить вкусненькое для мамы, вытащил мясо, нарезал, отбил, закинул в миску с чесноком и взбитыми яйцами, — знал, как она любит такие отбивные, а сам каждые десять минут на цыпочках входил в комнату — боялся, что приснилось ему это, и она опять исчезнет.
Повертел её рванину — бросить в стиралку побоялся, мало ли, расползется или ещё чего. По квартире уже поплыл запах жареного мяса, время подходило к трем, мамочка его все спала. Зазвонил домашний телефон, сын взял трубку, мужской голос спрашивал Варвару.
— Вы кто?
— Сергей, её побратим.
— Немного подождёте, она спит?
— Да, жду.
— Мам, мамочка, — тихонько дотронулся до неё сынок, — мам тебя Сергей какой-то спрашивает.
Варя вздрогнула, вскинулась бежать и увидела напряженные глаза самого родного человека — сына.
— Ох, Дань, прости, но я наверное ещё долго буду так вскакивать и дергаться, десять месяцев войны, они не скоро забудутся.
Данька принес трубку, Варя поговорила, встала, умылась, причесалась.
— Ох, к пяти надо в милицию-полицию — фу! — она передернулась. — Знали бы те, кто переименовывал, как ненавидят там это слово! Во что хоть одеться, все ведь как на вешалке теперь.
— Мам, а те брючки, что я сильно любил, когда маленький был, они точно тебе как раз стали. Я тут в кладовке вещи перебирал — тоска, знаешь, какая была, нашел эти брючки. — Он пошел в кладовку и принес их. — Прикинь!
Варя надела.
— И эти брючки стали свободными в талии и на попе. Где мое рванье? Там поясок такой был, старенький.
— Мам, выкинуть хотел, да подумал, что мало ли…
— Правильно, сын, подумал, этот поясок — самый что ни на есть драгоценный подарок для меня.
— Расскажешь?
— Сыночка, рассказов будет много, но прошу тебя — никому ничего не рассказывай, даже своему Лаврику и то не надо. Скорее всего, будет много шумихи, вранья, неверия и всякого разного, наверняка какие-то журналисты и всякая другая братия заинтересуются, да мало ли кто ещё. Ты ничего не знаешь, я после пережитого замкнутая и неразговорчивая стала.
— Хорошо, мам, вижу, вон, виски все белые, ты у меня как эта, из Индии, которую убили тогда.
— Индира Ганди, думаешь? Сыночка, мальчик мой, какой ты у меня повзрослевший стал без меня.
— Повзрослеешь тут, тоже вон седые волосы появились. Хорошо, номер вашей машины сзади едущий на грузовике водила запомнил, тут такой шухер был, пропали люди среди бела дня, а тебя соседка видела, что ты к знакомому садилась, вот и установили через неделю всех вас. Мы все, у кого пропали, с тех пор часто созваниваемся, знаешь, как истово верили, особенно бабуля Петровна, Игоря Миронова, она нас всех матом крыла постоянно, никому не давала скулить. Такая бабулька — я в неё влюбился просто. Мам, я мясо твое любимое — отбивнушки приготовил.
Варя поцеловала своего сыночка:
— Спасибо, мальчик, только отвыкла я от такой пищи, прости, но пока не могу, побаиваюсь.
Мамуля поклевала как птичка, а сынок никак не мог наглядеться на такую родную и в то же время совсем другую, маму. Варя начала одеваться, подвязала брючки своим стареньким пояском, выбрала из многочисленных нарядов джемпер самого маленького размера, спасибо, обувь подошла.
— Дань, вот чоботы и кухвайку надо выкинуть.
— Смешно, — улыбнулся сын, — кухвайка. Мам, тебя проводить?
— Мужики за мной заехать обещали, но мало ли, пошли.
Едва вышли, к подъезду подъехала старенькая Ауди — за рулем сидел Сергей:
— Привет, Варюха. Вот, как в том фильме — махнул, не глядя, наши-то красавицы там так и сгниют, если Леш с Панасом и Гринькой не сообразят, что с ними сделать. Если, опять же — живы останутся. Это сын? Похож на тебя!
Пожали друг другу руки, Данька, не слушая маму, подогнал свою девятку и поехали, Сергей заехал за Толиком. У ментовки уже ждали Иван с Костиком и подходил к зданию прихрамывающий Игорь, бережно поддерживая высокую бабулю.
— Так вот вы какие, друзья Игорёшкины? — бабуля уж очень пристально разглядывала всех. — Вижу, хлебнули, в самый лихой год попали. Евдокия Петровна я, бабуля вот этого охламона.
В дежурке их не задержали, сразу же провели к начальнику, бабуля пошла с ними, и как-то так получилось, что её поддержка очень помогла им. Бывшая фронтовичка постоянно кивала головой во время рассказа попаданцев, подтверждая, что так все и было.
В кабинете сидело аж пять серьезных, явно не рядовых мужиков, которые цепко и пристально рассматривали всех пришедших.
Евдокия Петровна сразу же пояснила:
— Я пришла не как бабуля внука, а как фронтовичка, знающая то время не понаслышке.
— Прежде чем начнем разговор, скажите, пожалуйста, как наш Ищенко, раненый в последние минуты пребывания там? — спросил Сергей.
— Ищенко Сергей Николаевич после небольшой операции был в реанимации, сейчас переведен в палату, состояние средней тяжести, в сознании, очень переживает, что не с вами.
— Ну с чего начнем?
— С начала… Сергей с Иваном, не вдаваясь в подробности, сжато рассказали обо всем. Начальники слушали внимательно, не перебивая, в кабинете стояла тишина, только шумно вздыхала бабуля Миронова. Когда Сергей сказал:
— Ну вот, вкратце и все! — опять была тишина, потом негромко спросил самый старший из пятерых:
— Страшно было?
— Даже не столько страшно, хотя это тоже было, сколько тяжело. Люди там все такие, как бы выразиться поправильнее? Задавленные, испуганные, от всего шугаются, глаза поднять боятся. А мы, зная, что будет дальше, вынуждены были тоже изображать покорных, а так хотелось…