— И как вам немцы?
— Немцы, они разные. Есть и твари, особенно эсэсовцы, те, похоже, родились тварями, есть и другие, вон как нашего мелкого друга Грини приятель — сигаретами угощал, предупреждал пару раз, чтобы в райцентр не приходил — облава. Но самые мерзкие и ненавистные сволочуги — это полицаи. Там давить всех надо, такая мерзость, не успели наши отступить — полезли как клопы, гады!
— А Вы, Варвара Федоровна, как выживали?
— По-всякому, был момент, когда с жизнью прощалась — схватил шедший за мной здоровый рыжий немец, потащил в хату. Хорошо дома оказался денщик квартировавшего там майора — выручил, а то… не выжила наверное.
— А майор не обижал?
— Нет, это был не эсэс, а какой-то присланный для проверки из Берлина — чин, вроде как наш теперешний аналитик, он все больше по поездкам мотался, а эти, истинные арийцы, лебезили перед ним. Нам повезло, что поблизости партизан не было, лес Брянский километрах в ста начинался, и эти, хвашисты, как говорят местные, так не лютовали, а ближе к тем местам постоянно карательные операции были. Откуда знаю? Ищенко у нас паяльщик-лудильщик был на базаре, всегда в курсе новостей. Ему полицаи свои всякие зажигалки, часы, всякие будильники, замки притаскивали в ремонт, ну и трепались, а он слушал и запоминал.
— А как же нужным людям сведения передавали?
— Ребятишки приходили из Березовки, приносили из деревни всякие примусы-кастрюли (у женщин брали — те в имении работали, когда ходить-то, не отпускали никого — арбайтен, в ремонт) — там такая рухлядь, даже в музей не годится, а Николаич ремонтировал, матерился, но хоть ненадолго запаивал. Прялки, мельнички, чего только не ремонтировал… Вот с ними и передавали сведения.
— Ребятишки какие?
— Гриня и Василек Крутовы, Грине одиннадцать, а Васильку — восемь лет.
— Сколько? И что, такие дети все запоминали?
— Василек, у него мать на глазах убило в сорок первом — летчик развлекался, пролетая над селом — перестал разговаривать, но память у него-как у прохвессора. Все запоминал мгновенно, а Гриня, тот мелкий, пронырливый, любого заговорит, но правды не добьешься, если что. Панас, командир наш, обещал на них, как наши придут — написать, чтобы наградили, вот так и было.
— Время девять вечера, давайте закругляться, — подвел итог нелегкому разговору старший, — видно, что вы устали. Значит, самые полные сведения о всех, кого знаете, будем делать запросы.
— Господи, только бы пацаны были ещё живы! — вырвалось у Вари.
— Значит, завтра к обеду ждем вас всех.
— Извините, можно попросить? — сказала Варя.
— Да, что Вы хотели?
— Перед тем, как нам сюда прийти, мы бы хотели навестить Ищенко, можно договориться, чтобы нас к нему пустили? Это нужно и нам, и ему.
— Хорошо, завтра с утра договоримся.
— Просьба ко всем вам такая — как можно меньше распространяйтесь о том, где были. Однозначно будем поднимать архивы, искать свидетелей тех лет, а для друзей-соседей… скажем так:
— Похитили Сергея Алексеевича, с целью выкупа, а все остальные попали как ненужные свидетели, убивать не стали — рабы пригодятся всегда. Типа вдохнули чего-то и очнулись уже на одном из подпольных кирпичных заводов Северного Кавказа. Были как рабы — сумели убежать, добирались почти пешком.
— Родственников тоже предупредите — утечки информации быть не должно, по возможности и им тоже так говорите, либо будет со всех взята подписка о неразглашении.
Пресса, телевидение — этого быть не должно, честно скажу — мне, генералу, много повидавшему в жизни-ваш рассказ из разряда фантастических, но будем, повторюсь, тщательно проверять.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться! — подтянулся Иван.
— Разрешаю, капитан Шелестов! — Товарищ генерал, я выскажу общую просьбу: мы там обещали им — оставшимся, что если вернемся в свое время живыми — на первый же День Победы — приедем в Березовку, они, скорее всего, кто если в живых остался — ждут нас.
— Будем надеяться, капитан, что сможете поехать туда, это дело будет на особом контроле. Сами понимаете, доклад о вас пойдет на самый верх.
В отряде был траур и уныние — бесследно пропали их товарищи — были и исчезли. Леший потихоньку наводил справки, но даже Фрицци был озадачен, рассказывал фатеру необычное:
— В пустынном лесу, на дороге меняли проколотое колесо под охраной трех автоматчиков, и исчезла машина, странно так, кто захватил — непонятно, куда делась — тоже непонятно. Затем в километрах пятидесяти, какая-то машина, шедшая навстречу ехавшему под усиленной охраной майору фельджандармерии, резко свернула и поехала по бездорожью, явно убегая.
Охрана разделилась — одна бронемашина осталась, вторая, открыв стрельбу — погналась за машиной, прижимая её к речушке, а возле самой реки случилось невероятное — машина и отстреливающиеся из автоматов неизвестные в один миг исчезли.
— Как такое может быть?! Дас ист фантастиш!
— Остались следы, колея, место, где остановилась машина, гильзы, следы убегающих и все, дальше нетронутый снег… в один миг-ни-че-го, как кто их взял и в небо унес.
Леший, услышав это от Карла, мысленно порадовался — вернулись ребята в свое время, но и сильно опечалился — за почти год все мужики и Варюха стали ему родными.
Панас, Иван Серебров, Матвеюшка — старались как могли успокоить беременную Пелагеюшку, которая совсем поникла.
Леший взял её с собой, на дальнюю свою делянку, а там, как не удивительно, под свою опеку её взял Волчок — он не отходил от девчонок.
А через неделю у Стешки начались схватки, тут уж не до соплей стало, роды были тяжелые, хорошо, у Полюшки был кой какой опыт, да и Стешка пару раз присутствовала при родах, до войны, помогая Самуилу.
Через пять часов пискнула в первый раз — дочка Стеши и Игоря — Евдокия Игоревна Миронова. Умученная, но счастливая от того, что все закончилось, и у неё есть теперь частичка любимого мужа — мама Стеша с нежностью и любовью вглядывалась в маленькую копию Игоря. Игорек, много и часто рассказывающий про свою любимую бабулю, и не подозревал, что Стеша давно решила дочку назвать только так.
Малышка требовала внимания, Стеша спала урывками, Полюшка тоже постоянно помогала ей, обе сильно горевали, что папки не увидят своих деток, но одновременно и благодарили Господа, что мужья оставили им о себе память, да какую. А Полюшка родила в мае, девятого, — «аккурат на Победу»- сказал Леший Панасу — сыночка, Сереженьку. И тоже вылитого папку, казалось, озарился мир светом от такого — мамки тряслись над своими детками, а Леший с Волчком старались помочь во всем своим теперь внуку и внучке.
Гринька и Василек тяжело переживали разлуку с мамушкой Варей.
Гринька потихоньку шептал Василю, лежа на печке перед сном:
— От увидишь, Василь, приедуть наши, а ты у мене прохвессор, настояшчий. От мамушка у восторге станеть глаза пулить:
— Василек, ты прохвессор у самом деле?
Василек грустно улыбался, а Гринька опять шептал:
— Ты обешчал ей сирень увсюду насадить, от и займемся вясною, у дворэ посадим, а наши прийдуть — усю Бярезовку засадим, от мамушка обалдееть, як Игорек кажеть.
— Ребята, — остановил их на улице Толик, — давайте немного пройдемся, покурим, прикинем кой чего к носу…
Пошли, оглядываясь, привычка дурная за столько времени выработалась и пристала накрепко.
— Я так понимаю, нас будут тщательно и проверять и выспрашивать. Думаю, врать надо только в одном — кто отец ребенка Вари, не поймут ни хрена, а зачем нашей будущей мамочке лишние напряги, и так ей достанется, типа, возраст, то-сё.
— Согласны! — дружно откликнулись мужики. — Кого назовем?
— А давайте Климушкина и обозначим отцом, если даже после войны был жив, то стопудово сейчас нет в живых, ему тогда уже за тридцать было, вряд ли после плена до ста лет дожил, да и мало ли… если и жив в девяносто восемь или девять лет — память-то точно худая, как решето. Как Варь, годится такой вариант? — предложил Шелестов.
— Пожалуй, да. Слишком трудно про Герби кому-то чужому говорить.
— Варюх, — обнял её Игорь, — вот отвяжутся от нас, поищем у Гэрмании корни твоего Герби, фамилия-то, чай, редкая, да ещё с приставкой фон — барон он у тебя. Я хоть и не видел, но мужики вон сказали — хорош, в мирное время точно бы чемпионом по какому-то виду спорта стал.
— Боксу, — ответила Варя, — у него там какие-то медали-кубки были завоеваны до войны. Он рассказывал, как Фридрих Краузе все пытался у него реванш взять, Герби с детства, не смотри, что они с Пашкой помладше, несколько раз Фрицци навешивал.
— Да ты что? Этому мерзавцу прилетало от Герберта? — восхитился Иван. — Уважаю, такую сволочь да отлупить — дорогого стоит. С огромным удовольствием руку бы пожал!
— Так, кто чего дома наболтал? — сосредоточенный Сергей, какой-то весь мрачный, посмотрел на всех.
— У меня сын, но он точно не болтанет, не та натура. Тем более, я его уже предупредила.
— Моя бабуля в курсе — дома больше никого не было, тоже не скажет — рядом же она с нами была! — Игорь тоже не балагурил, а был растерянно-печальным. Толик кивнул:
— Мои в деревне, они по пятницам там моются-парятся. Дома никого.
Иван сказал:
— Я жене пообещал потом все рассказать, да она от радости и не врубилась, суетилась возле меня и рыдала, а потом я вырубился.
— Костик?
— Тоже самое как и у Толика — все на работе — написал записку, сейчас дома слезоразлив будет — утопят мамка и сестрички.
— Вот и замечательно, завтра Николаича предупредим обо всем. Ну что, по коням?
— Варь, вон твой дитенок за нами ползет.
— А чё, Варь, видный у тебя сынок, типа Герби, только наш пошире в кости будет, и помощнее! — впервые улыбнулся Сергей. — Все, разбежались, до завтра.
Варя весь вечер с удивлением смотрела на своего сына, он не только возмужал, он стал полностью самостоятельным, ничего не валялось как раньше из его вещей где попало, везде был порядок.
— Сынка, я смотрю, совсем самостоятельным стал.