— Станешь тут, — буркнул ребенок, — забудусь первое время: «Ма, где мой свитер?» А потом как холодным душем — нет твоей мамки, и неизвестно, что с ней! Знаешь, как лихо было?
— А эта девица… у тебя что, серьезно?
— Ма, я молодой ещё, мне, вот, как ты, такую надо, посерьезнее, поосновательнее. — Улыбнулся сын. — Нет, ма, пока не сходятся звезды правильно.
Долго сидели, прижавшись друг к другу, и негромко говорили — обо всем.
Варя, не приукрашивая, рассказывала, как трудно было выживать именно им, знающим дальнейшее, и приучаться ходить, опустив глаза, как сложно было Толику — ведущему инженеру — здесь переломить себя и стать торгашом-фольксдойче, как изменился их Гончаров.
— Гончаров, Гончаров… это который всегда пальцы веером?
— Я его не знала до того, но, похоже — он. Сейчас совсем другой человек, там, знаешь, шелуха как с лука, вмиг слетает, и видно сердцевину, я не знаю сколько раз порадовалась, что не оказалось среди нас гнилья.
— А твой толстый друг — Ищенко, он-то как со своим давлением?
— Там половина его осталась, он джинсы проволокой скручивал, чтобы не спадали. Смеялся, что жена по лысине только и признает. Данюсь, а давай поищем людей по фамилии фон Виллов?
— Немцы? — остро взглянул на неё сын, что-то понял. — Мам, расскажешь?
— Попозже, сынка.
— Ладно, понимаю, что вы все, как вон чеченцы-афганцы, долго ещё будете войну видеть во сне.
Пошли к ноуту, Данька шустро пощелкал мышью и выдал:
— Вот, смотри, что нашел!!
Варя читала и не скрывала слез, её Герушка, оказывается был жив до 2006 года. Совместно с Паулем Краузе основал после войны фармацевтическую, сначала небольшую фабричку, к девяностым годам превратившуюся в солидную фирму — «Hoffnung»- Надежда. Женился в сорокапятилетнем возрасте, есть сын — Николас, фармацевт. И было одно единственное фото Герберта, на юбилее в его восемьдесят.
Варя долго-долго смотрела на своего постаревшего, но все такого же, замкнутого, сухостойного, уже с палочкой, Герби.
— Герушка, так тебе и не довелось, похоже, больше быть таким счастливым и беззаботно смеющимся? Милый ты мой, не знала я и не могла представить, что ты мне такое счастье оставил — ребенка, а если он будет похож на тебя…
Следущая фотка — его сына. — Мда, только глаза фатера и нос, а так совсем не похож!
Невысокий полный мужчина добродушно улыбался в объектив.
— Мам, не плачь, мам, все же хорошо.
— А? Да, сынка! Просто, — и Варя решилась — все равно когда-то надо будет говорить, — этот вот немец-он для меня там был всем на свете.
— Мам, ты что ли влюбилась в фашиста?
— Не в фашиста, в немца, среди всяких наций есть и люди и нелюди!! — Варя обиделась.
— Мам, прости, пока трудно понять такое.
— А ты пойми, тем более, что в сентябре, если все сложится удачно, и я смогу выносить, рожу его ребенка.
— Мам? Ты шутишь так?
— Нет, сын, не шучу.
Варя, не вдаваясь в подробности, рассказала ему, что и как было там. Сын сидел с круглыми глазами, Варя достала флешку, тоже запрятанную в поясок:
— Вставляй и смотри, что и как. Дань, нас предупредили, чтобы утечки информации не было.
— Понял, понял уже.
Он вставил флешку, и первый же кадр оттуда поразил его — Гринька и Василек, одетые в немыслимое рванье, худющщие, замурзанные, но безмерно счастливые улыбались в объектив, посередине стоял волк. Данька завис, внимательно-внимательно разглядывал пацанов и Волчка, потом начал смотреть дальше, впечатлил Леший.
— Мам, это же настоящий Леший!!
— Его там так и зовут.
— А этот пацан — командир отряда. Партизан? Да он же совсем не тянет на командира?
— Потянул вот.
Данька подолгу рассматривал каждый кадр, увидев Ищенко в будке лудильщика аж присвистнул: — Ни фига себе!
Долго вглядывался в худые лица бывших пленных, полюбовался на Стешу, восхитился косами её и Полюшки.
Затем сначала недоуменно, а потом все внимательнее всматривался в фотографии своих родственников.
— Мам, это же… — как-то неверяще спросил он, — это же наши брянские? Кого-кого, а вот этого пацана-деда Гришу я всегда узнаю. Мы же к нему заезжали, и твой любимый дядюшка Ваня, тоже узнаваем. А это наш прадед? А этот сухонький дедок?
— Это мой прадед, твой уже пра-пра, Григорий.
— Мам, а это? Понял, это наш Никифор, погибший в Польше?
Варя кивнула, слезы опять полились.
— Мам, но ему лет четырнадцать от силы? Он же мелкий?
— Тут шестнадцать, на следующий год — погибнет. — Варя разрыдалась. — Ох, Данька. Я… там… так было горько, когда я его увидела, он такой мальчик, чистый, наивный… ты представить себе не можешь, как это все страшно. Вот там, видишь, два парнишки, спасенные Лешим, повыше — его сын, про них — потом, а который пониже… Он же со своей батареей остался прикрывать отход наших, знал, что все тут и останутся. Там же весь бугор перепахан снарядами, лупили по ним прямой наводкой, а у них уже снарядов не было… Мальчишечка нецелованный, хорошо — деды нашли и услышали, что дышить, а у нас таблетки были, я своим на Урал много чего прикупила, у мужиков в машинах аптечки. Антибиотики были, кой кого вытащили с того света почти. Фильмы, книги, но видеть воочию…
— А папаня твой где?
— А папаня мой не заслужил быть в кадре, он и тогда уже такой был, говнюк.
— О, вот твой немец-перец.
Сын замолчал, вглядывался в необычно сияющую мамку и счастливого, молодого, его примерно ровесника-немца, бережно обнимающего её.
— Ну что, ма? Хорош мужик, видный — здесь он по-человечески выглядит, а то как рыба замороженная вон в компе.
— Дань, он только со мной таким и был, вечерами и ночью, а днем — замурованный наглухо, тоже уметь надо, знать про будущее и держаться, не сорваться. Я его когда вначале увидела — звала жердяй и сухостой. Он говорил «сукостой».
— Ладно, — вздохнул сын, — родишь мне братика или сестричку — будет наполовину моим ребенком.
Ищенко, бледный, но довольный, встретил всех радостным возгласом:
— А, явились бродяги!
Сидевшая возле и державшая его за руку жена, всегда такая важная дама, порывисто вскочила и, обняв Варю, разрыдалась:
— Варь, я никак поверить не могу, что вы здесь!! Живые!
— Люда, все хорошо, видишь, мы с ним какие стройные и молодые стали?? Он у тебя про давление и диеты забыл, волновался, что не признаешь во вьюноше его.
— Ох, извините меня!
Людмила уставилась на всех пришедших:
— Какие вы все стройные, худенькие.
— Диета у нас была, экзотическая, оккупационная, — улыбнулся Иван. — Зато никаких тебе болячек.
Немного поговорили, Ищенко тоже подтвердил:
— Неча про нашего Герби кому-то ешче знать!!
В бокс заглянула медсестричка.
— Пожалуйста, закругляйтесь — шесть человек сразу — это…
— Все, Николаич, мы пошли. Поправляйся — теперь можно не дергаться — дома мы.
А в милиции — все упорно не называли МВД по-новому, их немного обрадовали:
— Первые данные для вас: Григорий и Василий Родионовичи Крутовы — оба живы. Василий Родионович — профессор, окончил в свое время матфак МГУ, преподает в Брянском госунивеситете, Григорий Родионович — пенсионер, живет в своей родной деревне — Березовке.
Варя молчком утирала побежавшие слезы.
— Более того, в прошлом году, будучи приглашенным на празднование Победы, к президенту с просьбой обратился ветеран, гвардии старшина запаса, партизанский командир и фронтовик — Михневич Панас Федорович. Просьба была, как я думаю, вы догадались уже — узнать о вас, когда-то воевавших в его отряде. Звучала эта просьба необычно, Президент запомнил и велел поднять архивы, на всякий случай, вы как раз только-только пропали.
Мужики оживились, заулыбались, общее мнение выразил Игорь:
— Хорошо-то как! Значит, есть ещё наши, живые!!
— Вам предстоят весьма напряженные дни — медобследования, встречи с учеными, настраивайтесь на серьезные разговоры, постараемся побыстрее, понятно же, что кроме Варвары Федоровны и Сергея Николаевича у остальных остро встает проблема с работой.
— Сергей Алексеевич, Вы своим не поможете?
— Помогу, только надо разобраться с… — он сморщился, — с некоторыми, бывшими собутыльниками.
Мирхат ехиденько улыбнулся:
— Друзьями же были!!
На что серьезный Сергей ответил:
— Друзья — они вот, здесь все, плюс Ищенко. Эта вот красотка, — он кивнул на Варю, — когда мы отходили к реке, отстреливаясь, а Николаича зацепило, повернула назад, к нам, и помогала Николаичу ковылять, хотя мы все орали ей, чтобы убегала.
Красотка, смущаясь, сказала:
— Чтобы не было какой-то новостью для всех — я оказалась беременна, что-то там сместилось во времени, мы с Ищенко резко помолодели, кто знает — сейчас, может, станем так же резко стареть. Скорее всего, если и дохожу, что под большим вопросом, рожать будет сложно, так что-просьба большая: меня первую занять всеми проверками и разговорами, пожалуйста, пока срок небольшой. И да, догадываюсь, что всех интересует, кто отец ребенка, не из наших ли, в смысле. Нет, это один из партизан, бывший пленный, он не знал о беременности, и я мысли такой не допускала — думала, гастрит обострился. Да и не обращала внимания на тошноту, не до того было.
— Надо же как? Вы из прошлого в будущее ребенка, а у Сергея Алексеевича и Игоря Ивановича наоборот — дети в прошлом остались. Да, не переживайте, постараемся и про ваших жен узнать!
Жены, похудевшие и недосыпающие, тряслись над малышами, обе безумно обожали своих деток — ведь и Дуняша и Сереженька уродились у своих батьков. Леший, бравший одновременно обоих на руки, бережно качал их и пел своим густым басом какие-то колыбельные. Изредка появлявшийся Панас постоянно говорил:
— От, як гляну на ребятёшек — сразу друганов своих вижу.
Им стало намного сложнее без пришлых, не хватало советов Ивана, золотых рук Ищенко, немцы стали злее, но отряд все так же, тщательно подготовившись и прорепетировав усе действия — после нелепой гибели Каримова, Шелестов настоял на этом — наносил урон врагу.