— Панас, — постоянно говорил Леший, — смотри, будьте осторожнее, немцы стали как осенние мухи, береги ребят — им ещё предстоит два года воевать, кто уцелеет. Сейчас, после Курска совсем озвереют, кому понравится получать по зубам постоянно?
Краузе-старший упаковывался. Решили с Фрицци, что фатер поедет в мае, Пауль в кои-то веки проявил мудрость, купил на имя фатера домик в небольшой деревушке Альфхаузен, что в Нижней Саксонии, и Карл уезжал прямиком туда.
Для всех было озвучено, что вследствие пошатнувшегося здоровья, Карл Иоганнович уезжает в фатерлянд. И только стародавний друг — Лавр знал истинную причину его отъезда.
— Лавр, дружище, если бы ты знал, как тяжело оставлять опять отчий край, теперь уже точно навсегда, не доживу до светлых времен. Но приложу все силы — спасти от этой бойни, что предстоит впереди — Пашку. Этот, — он поморщился, — Эльзин, так и остался злобным пацаном, а Пауль — он должен жить!
Леш сумел-таки «предсказание беглого» донести до Карла, зная, что тот трепаться не станет, задумается, постарается толково сказать своему младшенькому, а там рядом и Герби Варин, может уцелеет.
Пришел в Березовку, долго говорил в храме с батюшкой, просил быть осторожнее в речах, не дразнить этих сволочей, потом объяснял внукам Крутовым что и как. Василек кивал, а Гринька суетился и ворчал:
— От, дед Леш, як хочется им на пятки углей насыпать, штоб у своем Бярлине только и опомнились!!
— Угомонись, вояка. В деревне совсем мужиков не останется, деды Ефим с Егоршей, да вы с пацанами. Ох как трудно будет до Победы!! Ты лучше делом займись, — приглядывай, что и где можно схоронить нужное в хозяйстве. Ребята говорили — бабенки на себе пахали после освобождения — все ж порушено! Не таскай во двор, а где увидишь чего годящееся, прикрыть постарайтесь, ветками-мусором. Надо, по осени соберем. В Раднево тоже пореже мотайтесь, это давние немцы вас знают, а поменяют, привяжется какая сволочь… Василь, ты его тормози, от ведь уродился чистый Никодимушка!
Пауль встретил фатера облегченным вздохом, он очень переживал за его здоровье — и были-то у него два родных человека на всем белом свете — фатер и Герби… Свет, правда, в последнее время был не таким уж и белым, оттого и переживал Пашка Краузе, так и оставшийся в душе босоногим деревенским русским парнишкой.
Никто не знал, как охота ему, как в далеком детстве, ранним-ранним утром, когда едва разлепившее глаза солнце нехотя и недовольно начинает подниматься, а с Судости поднимается туман… так славно и радостно пробежаться босиком по росистой траве туда, к речке, зная, что вот-вот в белесом тумане появится бесформенной чудовище, которое в конце концов окажется соседской лошадью. Ну нет в чистенькой и правильной Германии того русского раздолья. Сейчас, когда Герби побывал там, он мог хоть что-то рассказать ему из того счастливого детства, жаль, Герби не довелось увидеть его босоногих друзей-приятелей, все они были на фронте и наверняка кого-то уже и не было в живых.
Фатер заехал в Берлин, неделю пожил в их берлинской квартире, разобрал все бумаги и вещи, подчистил все, оставляя квартиру Фридриху — Пашка сразу же отказался в пользу брата. Зная о предстоящих бомбежках и разрушении города, не видел он себя — если жив будет — в коммунистической Германии. Зародил Герби в нем идею о фармации, опять же в пояснив, что в соцлагере будет намного сложнее — частной собственности аж до девяностых годов не предвидится. Вот и подбирали они себе возможные варианты, опять же — если сумеют уцелеть, в той части Фатерлянда, где будет капстрана.
Пашка безумно любил своего фатера — не довелось ему увидеть свою русскую матушку, но по рассказам отца он знал, что очень много унаследовал от неё, может, поэтому они и сдружились с Герби, из-за похожести их судеб?
— Герби, если я тоже вот так оглушительно влюблюсь в русскую — значит, мы действительно братья, по духу!! — посмеялся Пашка.
Герби только печально улыбнулся:
— Варья такая — одна.
Вот и выбрали они небольшую деревушку для Карла Ивановича, чтобы сумел он уцелеть в этой предстоящей жути.
У Герби резко заболел дядюшка, сумел по своим каналам добиться поездки в швейцарскую частную клинику — там предстояло длительное лечение. Герби и так ходил мрачный, а теперь стал совсем неразговорчивым. И к нему не лезли с расспросами. Герби имел крамольную мысль, что его мудрый дядюшка, просчитав все, заранее озаботился путями отхода, тем более, что были к нему аккуратные подходы со стороны заговорщиков. Доносить, закладывать кого-то… не в дядюшкином характере, а так — заболел он, и с него взятки гладки. Вот так и жил Герби, спокойно-равнодушно, не пуская в свою жизнь никого.
Иногда позволял себе физическую разрядку с фройлян, не испытывая ничего подобного что было с Варьей, там он не помнил где был и сколько, не знал он русского выражения: «увидеть небо в алмазах» — если бы знал — сказал, что так оно и есть. Он кой чего задумал, для его далекой, ещё не родившейся Варьи, и если суждено выжить — так и сделает.
Варья же до трясучки боялась только одного — не дай Бог скажут, что ребенок имеет какие-то отклонения-патологии, она не говорила сыну, но мужики, побывшие с ней так долго, в момент просекли её тревогу, наорали на неё.
— Ты — дурища!! Мысли имеют свойство материализовываться, не смей так думать! Родишь ты своего Гербертовича, вот увидишь, и будет маленький жердяй-сухарь вылитый он!! — нисколько не сомневаясь, выдал Иаван. — А мы все вшестером будем ему крестными.
— А если девочка? — спросила Варя
. -Да ты что! У твоего Герби девочки точно не получатся, это ж ювелирная работа, не, пацан будет, точно.
Выписавшийся Ищенко пошел со своей подружкой в гинекологию, для оказания моральной поддержки. Осмотрев Варю, гинеколог со стажем почти в сорок лет сказала, что все неплохо, а потом зависла над карточкой.
— Позвольте, но Вам неправильно написали возраст, здесь написано, что Вам пятьдесят шесть, перепутали тройку и пятерку? Тридцать шесть?
Варя поулыбалась.
— Так вот я хорошо сохранилась.
— Так, так, так, Вы будете рожать, я поняла?
— Да, очень надеюсь, что ребенок здоров!
— А давайте-ка я Вас в столицу отправлю, пусть как следует обследуют. Конечно, хорошо бы поехать или в Израиль или в Германию, чтобы более тщательно обследоваться, но и в столице смогут сказать, если какая-то патология имеется. Москва — это, конечно, дорого, но ради здоровья малыша…
. -Хорошо, я посоветуюсь с домашними и через пару-тройку дней приду с ответом.
— Давайте через неделю, как раз все анализы придут, и посмотрим, но пока, я уверена — у Вас очень даже неплохо все для десяти-двенадцати недель беременности.
Николаич порадовался, что все неплохо, а вот насчет обследования задумался:
— Там, поди, ого-го сколько придется заплатить? Что-то вертится у меня в голове… никак не ухвачу, вспомню — скажу.
А Варя вспомнила про колечко Герби, как ни жаль, придется продавать, чтобы обследоваться как надо. Дома развязала один узелок, достала колечко, поревела от души — пока Данька не видит, а потом взялась развязывать другой узелок, затянутый намертво.
— Вот, немец-перец, ногти чуть не сломала! — ворчала Варя, думая, что Герби засунул туда обычную гальку. А вытащив, охнула — на ладони лежал явно драгоценный камушек, скорее всего, алмаз. Опять были слезы, и как бы поняв, что матери плохо, зазвонил телефон — сын.
— Мам, ты как?
— Нормально, сына!
— Мам, пельменев хочу!! — Ребенок упорно называл их так с детства, не признавая покупные. Свойские обожал и лепить, и есть, мог варить себе каждый день.
— Мам, почти год не ел.
— Сделаю, Дань, сделаю.
— А ты побольше — и своих зови, посидим, завтра суббота, хоть пойму, что за мужики, и с чем их едят?
Варя сразу же подумала про Гончарова — с его связями камушек можно продать по реальной цене, понятно, что денег потребуется много — беременность ещё вся впереди.
У Гончарова было отвратительное настроение. Мало того, что пришлось вышвыривать из квартиры «подружку на месяц», у которой, по причине его исчезновения, был повод считать себя чуть ли не вдовой, и начать после шести месяцев его отсутствия предъявлять права на наследство на основании свидетельских показаний, что они являются мужем и женой, только свадьбу сыграть не успели.
Нашлось даже заявление, поданное в ЗАГС, правда, подпись Гончарова и без графологической экспертизы, что называется — не внушала доверия, но Анжелу это не остановило. Она вела усиленную войну с главбухом Сергея — верной Калерией Ивановной.
Дама старой закваски и твердых понятий и убеждений, что такое честность, Калерия в первые же дни исчезновения Гончарова сумела заблокировать все карточки и основные счета.
— Сергей Алексеевич, меня трудно на кривой козе, сами знаете, объехать. А тут полезло такое… Вашей убитой горем матушке было преподнесено, что имеется беременность и заявление в ЗАГС, и естественно, «случился выкидыш», которого не было. Ваша правая и левая рука одновременно — Роман Волков вместе с нею развили бурную деятельность по вступлению в наследство, но вот до сей поры пробуксовывает их афера.
— Калерия Ивановна? — поднял взгляд на неё мрачный Гончаров. Он на третий день прибытия, утречком поехал к своей верной старушке — под семьдесят ей, но уму позавидовал бы любой банкир.
— Да, Сергей Алексеевич, я, как могла, восстанавливала справедливость, меня конечно же с позором вышвырнули, якобы подавала неправильные данные в налоговую и прочая, и прочая.
— И что, Вы теперь у моего вечного недруга Пчеловодова работаете?
— Нет, Сереженька, я на пенсии, сижу дома, а Пчеловодову было сказано — «Я порядочных работадателей не предаю!!»
— Калерия Ивановна, можно я Вас поцелую?
— Да не вопрос! Так вот, Сергей Алексеевич…
Он поморщился:
— Давайте уже без чужих перейдем на более простые отношения. Там, где я был, может быть, когда и смогу рассказать, где — больше всего ценились такие надежные отношения, там я знал, что вот на этих я могу не то, что положиться, а доверить все, что имею, особенно жизнь.