Гриньку с Василем тоже расспрашивал особист — его интересовало все.
Гриня, не мудрствуя, рассказывал, Василь кивал головой или наоборот, мотал, когда Гринька что-то не точно говорил.
— От, ён у меня як прохфессор, усё помнить, доисконально! — хвастался братом Гриня.
Василя осматривали в больнице. Врач, усталая такая тетка сказала, что мальчик заговорит, может, совсем скоро, а может, к весне.
Особист сильно смеялся, когда Гринька рассказывал про дедовы схороны и записки.
— И как ты так долго молчал, при твоей-то болтливости??
— А дед сказал, никому, от я и молчал, я чаго ж, не понимаю что ли? Мы с Василем у Радневе часто бывали, на нас уже внимания не обрашчали, ну, носют малые усякую дрянь у ремонт, а Василь, ён совсем не вызывал подозрениев, усе же знали, что ён нямой, а про яго память забыли, от мы и ходили.
— А с немцем зачем курил?
— О, уже докладали? А чаго не покурить, правда, сигареты у их дярьмовые, слабы, но иной раз от и услышишь чаго дельное в перекуре. Курт, ён старый был, сколь раз гаворил — Гринья, нихт геен. От мы с Василем и не ходили тагда.
И про то, как подслушали они с Колькой замысел хрицев — сжечь деревню, для устрашения, тоже. Особист долго с уважением пожимал им руки с Василем. Но все закончилось, и разговоры, и расспросы-допросы.
Вот тогда-то и приехали по Гринькину и Василеву душу энти корреспондент и хфотограф. Хфотограф сделал несколько снимков ребятишек, даже бабы, кто успел, попали у общий кадр, вышла газета со статьей — там на хфотограхвии сидели взволнованные Гриня и Василь, и была статья — «Юные партизаны Орловщины». Корреспондент написал про многое, и привез им секретарь две газетки. Одну Гринька тут же спрятал, сказав:
— От объявится ежли батька, до него пошлем! — а вторую читала и рассматривала уся дяревня. Секретарь, Илья Никихфорович сказал, что мальчишек, скорее всего, мядалью наградят.
Уехали Панас с Осиповым, пришло первое письмо для Леша от Матвея — писал он, что пока вместе с Иваном у одной части.
Бабы отпахались, позасеяли привезенной секретарем рожью поля, стали готовиться к весне, а батька Крутов усё не объявлялся.
Гринька никому не говорил, а так страдал, вона у Марфы Лисовой был праздник, пришло аж два треугольника от яё Сафрона, как голосила Марфа… бабы сбежались, думали, горе, а нет, это от счастья.
Гринька все больше вникал в хозяйские заботы, Стеша полностью доверяла ему, а бабы прислушивались, вот только курил, паразит, много и ругательные слова произносил часто, правда, когда была поблизости Ефимовна, ён сдерживался, а то весь авторитет подрывала, треская его по шее.
Бабы собирались у большом зале Краузевского дома и старательно готовились к весне, что-то подшивали, что-то ремонтировали деды, понатащили свои домашние семена — морквы, свеклы — тщательно перебирали кой какой лук, сушили и осторожно ссыпали в сухие лукошки-короба.
Секретарь переслал немного ржи, для колхозников, вот и распределяли по ртам. Гринька с утра тщательно проверил усе списки и потом развешивал с точностью до грамма, уморился. После усе сели попить кипяточка с сушеными яблоками, когда взглянувшая в окно Кириллиха охнула.
— Гринь, чагось случилося, глянь, Василь бяжить!
Василь, в распахнутой куфайке бежал напрямки, что-то держа в руке, и разевал рот как бы в крике. Гринька выскочил на крыльцо… Василь, его немой Василь запыхался, но упрямо бежал к нему и громко каким-то севшим голосом кричал:
— Гриня!! Гриня!!
Гриня даже и не понЯл, что ён заговорил, когда Василь закричал:
— Гринька, батька…
У Гриньки враз отказали ноги, он плюхнулся на холодные доски.
— Гриня, бать… батька наш, — задыхаясь, выпалил Василь, — батька наш, от письмы прислал, аж три!!
— Гринь, ты чаго?
А Гринька, матершинник и отчаюга, сидел и, громко всхлипывая, рыдал так, как не рыдал лет с пяти.
— Гринь, — сморщился тоже Василь, а на улицу выскочила Стешка.
— Мальцы, быстро у дом!! Гринь, Гриня, чаго ж ты плачешь, батька ваш живой!
А Гринька все никак не мог остановиться, бабы, глядя на него, тоже начали хлюпать носами, Стешка, видя, что сейчас начнется массовый рев, сказала:
— Бабы, а у Крутовых-то сегодня двойной праздник — Родя живой и Василь заговорил.
— Ой, и чаго же мы рыдаем, Василь, скажи чаго-то?
Василь медленно глуховатым голосом сказал.
— Не привык ещё!
— Василь, читай, чаго батька пишеть??
Все расселись и стали внимательно слушать Василя, а тот читал:
— Здравствуйте, дорогие мои батька Никодим, жена Глафира, сыны Гриня и Василь! С горячим фронтовым приветом к вам ваш сын, муж и батька — Родион. Во-первых строках сообшчаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю. Пишу вам у третий раз, отчего-то вы мне не отвечаете, и душа моя сильно болит и волнуется за вас.
— Василь, это ты с последнего письма начал, давай с первого.
И слушала деревня глуховатый голос Василя в молчании, только слышались всхлипы уткнувшегося в плечо Стешки Гриньки, а бабы, деды и детишки, как бы наяву разговаривали с Родей. Гринька долго не мог успокоиться, все шмыгал носом, а Ефимовна злорадно так сказала:
— От, Гринь, я усе батьку отпишу. А уж про цигарки твои — особо!
— Пиши, Евхимовна, от батька усе вытерплю!
И писал вечером Василь, старательно выводя каждую буковку, письмо батьку, под диктовку Гринькину.
Полуторка резко затормозила на улице, взвизгнув тормозами.
— Ох, Петухов, все ты с вывертами какими! — ворчал лейтенант Крутов, осторожно вылезая из кабины. Пошел в штаб.
— Никодимыч, здорово! — начштаба Овчинников осторожно пожал ему руку. — Опять, не долечившись, сбежал?
— Да, нормально все, товарищ майор, наступаем же, отстать боюсь от своих.
— Так, идем к комполка.
Пришли, доложившись, Родион услышал:
— Не лейтенант, а старший лейтенант Крутов! — подполковник протянул ему погоны с тремя звездочками. Родион вытянулся:
— Служу Советскому Союзу!
— Так, старший лейтенант, твои орлы, пока ты там валялся, провели очень удачный поиск, двоих приволокли, отличился, как всегда, Горбунов, ох и отчаяюга. А теперь о главном — переводим мы тебя на роту, хватит нянчить своих Никодимовцев, пора тебе свои знания и умения на всех разведчиков распространять. Неделя тебе на все-про всё, и приступай к новой должности.
— Есть!
У него в землянке сидели радист и старшина Антипин, что-то по привычке подшивающий.
— Товарищ лей… старший лейтенант! — вытянулся радостный старшина. — С прибытием!
— Что тут у вас?
— Все в порядке, легко ранен Грачев, отправили в медсанбат, прибыло пополнение, аж три орла! — ухмыльнулся старшина. — Два совсем салаги, а один командир партизанского отряда где-то в ваших краях воевал, и ещё, товарищ старший лейтенант, Вам тут… — старшина что-то взял из шкафчика, — Вам тут почты много!
Родион задрожавшими руками взял аж пять писем, посмотрел, от кого, и поднял на Антипина неверящие глаза:
— Живы, Федотыч, живы мои!
— Здорово, товарищ старший лейтенант! — Я пойду, на улице прочту, а ты минут через сорок построй всех.
Родион вышел на улицу, прошел в глубь рощицы, было там уютное местечко — полюбилось всем сидеть на поваленной сосне, мужики быстро приделали спинку и получилась лавочка.
Родион читал подписи:
— Крутовы Г. и В. - сыны, значит, похоже, Василя почерк, у Гриньки-то как у батьки, ничего не поймешь. Пинич М.Е. — Марь Ефимовна, Миронова С. - это ещё кто?
Взял плотный конверт, осторожно раскрыл его:
— Какая-то газета со статьей, про сельчан, видимо?
Развернул и завис — со снимка не него напряженно смотрели его сыновья… худые, повзрослевшие и с такими взглядами… много повидавших людей.
— Ох, ребятишки мои, как вам досталось!
Прочитал статью, покачал головой.
— Надо же, партизаны мои!
Начал читать письмо:
— С огромным приветом и низким поклоном к тебе, батька наш, Родион Никодимыч, твои сыновья — Григорий и Василий. Сообщаем, что мы живы и здоровы, чаго и тебе желаем. А матки нашей, Глафиры, уже два года как нету — убил хвашист с самолета, ваккурат, кагда дед Никодим только исчез.
Родион ошарашенно перечитал это опять… заныло сердце. Его славной жены оказывается уже столько много времени нет на свете и батя пропал…
— Но мы, батьк, живы, живем с Евхимовной у нашей хате. Ейную разбомбило, она получила у сорок первом годе две похоронки, а Пашка пропал, от и живем усе, ешче Стешка с нами, у ней на Степана тоже была у самом начале войны похоронка. Василь, як матку убило, совсем онемел, не гаворил до твоего письма, а што долго не отвечали тебе, письмы усе враз принясли. Батька, я так рад, што ты живой. Я шчас за помощника бригадира, а бригадиром у нас Стешка. Мужиков нема совсем, одни бабы и деды, но мы, бать усе Краузевы поля успели распахать и засеять. Батьк, пиши нам, мы завсегда ждем твои письмы. Остаюся твой сын, Григорий Крутов.
А дальше писал Василь о том, что у них все хорошо, только вот по батьке сильно скучают и ждут яго. Посидев, покурив, открыл треугольник Ефимовны.
Та подробно написала, как жили в оккупации, как помогал Леший, как пытался мстить ребятишкам, особенно Грине, Бунчук — сволочь недобитая, как Еремец и Гущев встречали немцев с караваем, как работали у старого Краузе. Жалилась на Гриньку, что курит и сквернословит, хвалила Василя, а Родион просто слышал негромкий голос учительницы.
Вздохнув, взглянул на часы, бережно свернул треугольники и конверт — где только нашли его для того, чтобы статью прислать, и пошел на поляну, где уже выстроились его орлы.
— Здравия желаем, товарищ лей… старший лейтенант!! — заулыбались его верные орлы.
Родион мазнул глазами по двум молоденьким невысоким парнишкам, — пополнение.
— Представьтесь?
— Рядовой Курицын Иван! — проговорил первый.
— Откуда такой бравый?
— Саратовский, товарищ старший лейтенат, работал трактористом в колхозе.